Три желания для рыбки

Глава 35. Страшно

Лина

У меня дежавю. Я вновь сижу в машине Пожарского и еду к нему в квартиру сквозь тёмные вечерние улицы. Мимо проносятся фары машин, ярко горящие светофоры, фонари, всевозможные уличные светящиеся украшения, приуроченные к приближающемуся новому году, и горящие окна зданий. Глеб полностью занят дорогой, а я сижу, погрузившись глубоко в свои мысли. Снова представляю сценарии того, как может сложиться наш разговор. Как и вчера, хочу раз и навсегда покончить со всем этим, но сегодня как будто-бы даже ещё больше. Я уже не поддамся чувству жалости, так как вина моя сильней. Особенно после проведённого с Михаилом времени. Мне уже даже всё равно, если Князев целовал меня просто чтобы не думать о той самой девушке, с которой не сложилось. Пусть так. Зато нам обоим было хорошо вместе. Зачем сопротивляться?

Глеб, словно всё прекрасно понимая, сидит мрачнее тучи. Он всё ещё зол на то, что меня пришлось ждать, хотя ни разу не предупредил о своём приходе — решил, что я итак пойму его без слов. Раз ночевали один раз, то и все последующие разы должны ночевать вместе. Конечно, конечно. Но ещё сильней его злит, что я вместо извинений демонстративно не взяла с собой рюкзак с вещами на ночь.

— А вещи? — спросил он, когда мы уже одетые стояли и прощались с Дианой. — С пустыми руками поедешь?

— Мне не нужны вещи, — ответила я, осторожно подбирая слова. — Я просто поговорить еду, так как вчера у меня не получилось сказать тебе кое-что важное.

— Ты не?.. — Глеб оборвал себя на полуслове, помня, что Васильева здесь, в одном коридоре с нами и всё слышит. Я понимаю по его голосу как недовольство растёт и множится, в то время как Диана смотрит на нас обоих с задумчивостью и явно чувствует себя немного не в своей тарелке. Даже она ощущает напряжение между мной и Пожарским.

— Отлично, — пробурчал он в итоге, первым переступая порог квартиры.

— Пока, ребят, — машет рукой Васильева исчезающей мужской фигуре. — Значит, тебя ждать? — растерянно обращается ко мне.

— Да, Диан, я вернусь.

Видела в её глазах множество немых вопросов, но не имею пока возможности отвечать на них. Подруга закрыла за мной дверь, с характерным щелчком поворачивая ключ, а я обнаружила, что пока ещё мой парень не стал меня ждать и уже резво спускается вниз по лестнице. Быстро догнала его, поравнявшись, и далее в напряжённой тишине вместе продолжаем свой путь. Долго в молчаливом гневе Глеб не держался, а сразу, как только вышли на улицу, заговорил:

— Почему не хочешь переехать ко мне? Разве я тебя обижал вчера? Места в квартире много и даже больше, чем у вас с Дианой.

— Вот об этом мы и поговорим, Глеб.

Мы шли к его машине в полной мере ощущая, что сегодня нам будет совсем непросто. И это ощущение нарастает сейчас, когда заветная многоэтажка всё ближе и ближе, как и слова, что я должна произнести. Ещё каких-то пара минут и мы уже на месте. Заезжаем на парковку, отстёгиваем ремни безопасности, выходим из машины, идём к дому… Меня бросило в жар, не смотря на морозный воздух. Следуя за напряжённой спиной Пожарского, ещё раз прокручиваю в голове все имеющиеся варианты начать разговор. Каждый из них казался неудачным: не достаточно доброжелательным или наоборот слишком тёплым, а мне совсем не хочется оставлять надежду на скорое воссоединение. Нет, мы расстаёмся, а не просто делаем паузу или в очередной раз ссоримся.

Заходим в тёплый подъезд, поднимаемся наверх. Я так пристально смотрю в затылок парню, что чуть не споткнулась. Кажется, Глеб этого даже не заметил. Подходим к двери его квартиры, Пожарский отворяет её, пропуская меня вперёд, и нажимает на выключатель. Яркий свет после слабого уличного освещения неприятно бьёт по глазам, но это сущие пустяки в сравнении с душевными переживаниями.

— Чай будешь? — спрашивает совершенно безэмоционально, стягивая шапку со своей головы.

— Нет, давай сразу перейдём к делу, — мне, честно говоря, даже раздеваться не хочется. В идеале я бы просто выпалила всё, что нужно, и пулей вылетела на лестничную площадку, а затем попрыгала бы по ступеням вниз, навстречу свободе. Но так неправильно. Поэтому я тоже снимаю с себя верхнюю одежду и разуваюсь, пока Глеб проходит в гостиную и включает свет и там.

— Ну, проходи, гостья дорогая, — мне неприятна ирония в его грубоватом голосе и этот насмешливый приглашающий жест.

— К чему этот тон, Глеб? — прохожу вслед за ним в гостиную и сажусь в кресло, чтобы разозлённый на меня парень не мог сесть рядом со мной. Сам он занимает диван, недовольно поджимая губы.

— Какой ещё у меня может быть тон, если моя девушка вдруг принимается меня динамить и явно сторонится? Мне казалось вчера, что мы решили всё наладить.

Сейчас я смотрю на него и понимаю: даже физически привлекательным он мне больше не кажется. Нет, он бесспорно по-мужски красив, но я настолько устала от него, что совсем не в силах этого замечать.

— Мне тоже казалось вчера, что ты услышал меня. Но вот не прошли и сутки, а ты снова язвишь из-за моего похода к подруге.

— Я бы не язвил, как ты выразилась, если бы ты заранее меня предупредила, что тебя не будет дома.

— На каком основании я всё время должна тебя оповещать обо всех своих передвижениях?

— Ты издеваешься надо мной, Лина? На том простом основании, что я твой парень!

— Это не даёт тебе права быть моим тюремщиком!

— Какая тюрьма? Ты вообще о чём?! Я совсем тебя не понимаю в последнее время! Ты простую человеческую заботу воспринимаешь как что-то неадекватное. А на моё предложение о совместной ночёвке реагируешь так, будто я тебя насилую систематически и планирую теперь оторваться как следует! Мне, знаешь ли, очень неприятно слышать от тебя все те вещи, что ты говоришь! Даже шапку из какого-то своего детского протеста не меняешь на ту, что я тебе купил! — Глеб распаляется всё больше, говоря громче и эмоциональней.

— Знаешь что? — тоже повышаю голос, израсходовав весь запас своего терпения. — Ты всё время говоришь мне о том, какая я ужасная и как сильно тебя обижаю, бедного и несчастного! Так найди себе другую, Глеб! Ту, что будет в рот тебе заглядывать и ручки целовать! Найди такую, чтобы ежеминутно рапортовала тебе о том как чихнула, сходила в туалет, попила водички, поговорила с кем-то из своих друзей и вообще отпрашивалась у тебя каждый раз, когда хочет куда-то пойти! О, а ещё лучше найди такую, которая вообще никого кроме тебя видеть не захочет! Чтобы только на тебя ненаглядного и смотрела, не смея даже дышать в сторону других людей!

— Ты сейчас специально меня выводишь? — Глеб вскакивает с дивана и стремительными широкими шагами оказывается прямо напротив кресла, в котором я сижу. Его ладони цепляются на боковые подлокотники, окружая меня и вызывая лёгкую панику. — Ты, — выдыхает мне прямо в лицо, приблизив своё так близко, что хочется не просто вжаться головой в спинку кресла, но и провалиться в него полностью, исчезнув. — Как ты можешь делать это со мной? После всего, что я для тебя сделал?

Как в тумане, слышу все перечисляемые им подвиги в виде подарков, цветов, конфет, внимания, свиданий и много другого, а сама вдруг вспоминаю, как мы в первый раз пошли в кино, а после обсуждали сюжет романтической комедии, показавшийся Пожарскому несправедливым по отношению к казалось бы отрицательному герою, которого бросила героиня ради того, кто её по-настоящему ценил и любил. И я тогда сказала что то вроде: «Хорошо что Таня бросила Никиту и замутила с Владом». А Глеб в ответ: «Чем же хорошо? Никита ей в любви признался, она молча крутила с ним шашни, а потом собрала чемодан и свалила в закат». Я после возразила, заметив, что тот самый Никита совсем не ценил главную героиню фильма. И Глеб начал возражать ровно теми же словами, что говорит мне сейчас в лицо, шумно дыша, как разъярённый бык. «А как же походы в рестораны и цветы с конфетами?» — были его слова и тогда и сейчас. После этого я искренне возмутилась позиции Пожарского: «Которыми он лишь покупал её, чтобы затем манипулировать этим? То есть, по-твоему, если ты сводил меня сегодня в кино и в это кафе, то я автоматически перестаю иметь право порвать с тобой?». Но наша перепалка закончилась простым отшучиванием со стороны Глеба: «Ну, прям в любви я тебе ещё не признавался…». Но прошло время и он признался. Я не придала должного внимания этому простому и, казалось бы, безобидному разговору, а зря. Пожарский же ещё тогда ясно дал понять своё видение отношений и теперь почти полностью повторяет поведение того самого «Никиты»…

— Глеб! — упираюсь ладонями в его грудь, с силой надавливая в попытке сдвинуть с места. — Отодвинься хотя бы на метр и давай успокоимся.

— «Отодвинься», значит, — он совсем никак не реагирует на мою просьбу, оставаясь возвышаться надо мной неподвижной скалой. — В то самое время, когда я так нуждаюсь в твоей поддержке, после моего вчерашнего признания, — он говорит шёпотом, но шёпот это почти вселяет в меня ужас, так как глаза горят настоящим гневом, и смотрят они прямо в мои.

— И я очень сочувствую тебе. Потерять одного из родителей — большая травма.

Моё сердце стучит, как ненормальное. Хочу, чтобы парень отодвинулся и дал глотнуть мне больше воздуха. Уже убрала свои ладони с твёрдой мужской груди, понимая, как никчёмны мои силы в сравнении с его. Говорю успокаивающим тоном в надежде сбавить градус напряжения, от которого мне становится совсем нехорошо. Хочется надеяться, что и Пожарский хочет того же, но он, видно, всё ещё не может остыть.

— Ты тоже травмируешь меня, рыбонька.

— Я не хочу этого, — судорожно вздыхаю. — Поэтому… Давай расстанемся.

Тишина. Беснующееся сердце где-то за рёбрами — я чувствую его и слышу ритмичные удары в своей голове. Чувствую кожей своего лица рваное дыхание Глеба. С волнением отмечаю, как вспотели ладони. Со страхом наблюдаю тьму, рождающуюся в глазах напротив. Она топит, всасывает в себя, разрушает жестокой холодной волной.

— У тебя кто-то есть? — слышу, как сквозь вату, тихий вкрадчивый голос.

Открываю рот, чтобы что-то сказать, но ком в горле парализует. Я не могу выдавить ни звука. И эта моя беспомощность ощущается тем сильней, чем громче кажется наше дыхание — настолько тихо в квартире. Тихо так, что я резко вздрагиваю и подпрыгиваю на месте от резкого звука, с запозданием понимая, что мою щёку обожгла мужская ладонь.

Я плохо слышу, но и слушать нечего, так как вновь воцаряется тишина. Я плохо вижу из-за выступивших от потрясения слёз. Глеб отошёл от меня, ритмично сжимая и разжимая кулаки, расхаживая туда-сюда по гостиной, как маятник. Я напугана и я ненавижу. Ненависть это плохое чувство, но только благодаря ему я отмираю от ступора и вскакиваю с кресла. Бегу, просто бегу в прихожую, в панике хватая в руки обувь и одежду. Пожарский смотрит на меня из гостиной, ничего не выражающим взглядом, не пытаясь остановить, а мне так плохо, что я со всеми своими вещами, не одевшись и не обувшись, выбегаю из квартиры, несусь по лестнице, а затем на улицу.

Я его ненавижу. Просто ненавижу. И до жути боюсь. Настолько, что не чувствую холода и промокающих ног.