Каменные человечки

Эпилог

Сморщенный лист затрепетал на стебле от легкого ветерка, пронесшегося над пустым кукурузным полем. Накрапывал дождь. В воздухе вокруг дома престарелых в Блэки ощущался кисловатый привкус, хотя до открытых линкольновских шахт было добрых пять миль.

Информация поступила от дневной сиделки, услышавшей, как Эрл Эйвери, один из жильцов, рассказывает, сидя у телевизора, о двух своих ставших вдруг знаменитыми сыновьях – Клэрмонте и Холмквисте. Покопавшись позже в ящике комода Эйвери, сиделка обнаружила четыре старых письма от Бруны Холмквист, в которых женщина умоляла его прислать денег на содержание двух его сыновей – Дональда и Дэвида.

Фургон кабельного телевидения остановился через дорогу от парковки для посетителей. Новостная бригада «WTTX» быстро пересекла лужайку в направлении боковой двери, которую уже открыла предупрежденная заранее сиделка. Видеооператор вручил ей стодолларовую купюру – за хлопоты. За ним в здание проследовала высокая женщина-репортер в строгом брючном костюме желтовато-коричневого цвета и ярко-бирюзовом шелковом шарфе. Последним переступил порог техник, несший запасную аппаратуру – на случай, если что-то пойдет не так с прямой спутниковой трансляцией.

Сиделка молча провела их по коридору к палате 29, в которую вся бригада и проскользнула, никем не замеченная. Оператор включил яркую галогенную лампу, направив ее прямо в лицо прикованному к постели шестидесятиоднолетнему шахтеру. Эйвери открыл глаза.

– Проверка – раз, два, три, – привычно произнесла женщина. – Раз, два, три…

Оператор кивнул.

– Освещение хорошее. Звук готов, – сказал он. – Три, два, один…

– Добрый вечер, леди и джентльмены. Я, Маргерит Деверо, веду прямой репортаж из дома престарелых Блэки, штат Индиана. Мы находимся в палате Эрла Эйвери, прикованного к постели шахтера, недавно подтвердившего, что он является биологическим отцом Дэвида Клэрмонта и Дональда Холмквиста. Холмквист – убийца трех известных нам девушек. Он также несет ответственность за смерть психиатра, работавшего с его братом-близнецом, Дэвидом Клэрмонтом. Полиция подстрелила Холмквиста на кукурузном поле неделю назад; позже его тело обнаружили в зарослях колючего кустарника, где он, по-видимому, запутался, пытаясь бежать. По жуткому стечению обстоятельств, его близнец, Дэвид Клэрмонт, был найден мертвым днем позже – в таких же колючих кустах.

Маргерит Деверо переключила внимание на шахтера.

– Мистер Эйвери? – Она пожала старику руку. – Вы меня слышите?

Голова Эйвери покоилась на нескольких больших подушках. Открыв глаза, он уставился в пустоту.

Репортер склонилась над кроватью.

– Маргерит Деверо из «WTTX-TV», Индианаполис. Я бы хотела, чтобы вы ответили на несколько вопросов для нашей аудитории.

Резко выраженные скулы и кустистые брови определенно придавали ему сходство с Клэрмонтом и Холмквистом. Убрав седые волосы и некоторые морщины, можно было бы получить тот же комок глины.

– Я так понимаю, мистер Эйвери, что вы отец Дэвида Клэрмонта и Дональда Холмквиста. Это правда?

Слабая улыбка обнажила его изношенные желтые зубы.

– Дженни Спрауд, одиннадцатилетняя девочка, исчезла почти десять лет назад из лагеря угольщиков, где вы когда-то работали. Пенни Саймонс, тринадцати лет, пропала за два года до этого.

Маргерит Деверо полагалась на интуицию. Никаких доказательств против Эйвери, не считая генетической близости – если его сын Дональд Холмквист жестокий убийца, то таким же мог быть и отец, – у нее не было.

– Не могли бы вы, пожалуйста, сказать все еще скорбящим семьям девочек и остальным нашим зрителям, знаете ли вы что-либо о них? Мистер Эйвери?

Эйвери закашлялся и, не справившись с приступом, перевел взгляд на стакан на прикроватном столике.

– Хотите попить? – догадалась репортер.

Пока старик пил, она поддерживала дрожащую руку.

– Так как же, мистер Эйвери? Вам известно, что полиция только что обнаружила их останки в заброшенной шахте?

Ей удалось наконец завладеть его вниманием. Взгляд старика привлекла соблазнительная фигура под пиджаком. Приступ кашля повторился – антракоз, «болезнь черных легких», достиг последней стадии. Маргерит налила ему еще воды.

– Мистер Эйвери, так что насчет Дженни Спрауд и Пенни Саймонс, двух погибших девочек? Их семьи имеют право знать. – Она наклонилась ближе.

Рот Эйвери как будто просел. Легкие, покрытые шрамами от многолетнего вдыхания угольной пыли, с трудом втягивали воздух. Оператор сменил позицию, чтобы сделать снимок крупным планом, и старческие глаза посветлели.

Расстроенная, Маргерит Деверо опустила микрофон.

– Ты сказал, что он будет говорить, – шепотом обратилась она к технику. – Ну так что?

Голова Эйвери внезапно оторвалась от подушки.

– Да уж, если в пласте газ, обязательно взорвется, – пробормотал он и откинулся назад, хватая воздух хриплыми глотками.

Страдальческое выражение на лице старика репортершу ничуть, похоже, не тронуло. Ее слишком встревожило другое.

– Правильно ли я понимаю, что вам известно об этих убийствах? Полицейская экспертиза соберет нужные доказательства, дело лишь во времени.

Старый шахтер ухмыльнулся, показав камере зубы.

Маргерит Деверо, похоже, отчаялась добиться ответа.

– Снято, – сказал оператор, прекращая съемку.

Что-то щелкнуло – Эрл Эйвери нажал кнопку на пульте, подавая сигнал на сестринский пост.

– Извините. Это нарушение внутреннего распорядка. – Дверной проем заполнила фигура старшей медсестры. – Вы должны незамедлительно покинуть заведение.

Она проверила пульс Эйвери, сняла висящую на крючке кислородную маску, поместила ее на лицо страдальцу и отрегулировала расходомер на баллоне.

Медсестра и телевизионщики вышли из палаты, и Эрл Эйвери, провалившись в подушки, предался воспоминаниям.

Бруна… Он подцепил ее в каком-то баре в Чикаго. Крупная девушка со скандинавским акцентом. Ничего особенного, но тело… Оно разбудило в нем голод. Она допила свое пиво, и он, как подобает джентльмену, предложил проводить ее домой. Она согласилась. В пустынном переулке он прижал ее к кирпичной стене и получил свое. Очнувшись позже, он с удивлением обнаружил шишку на голове. Бруны уже не было. На этом все и закончилось. Потом, позже, от нее начали приходить письма на ломаном английском. Нелепые, жалостливые письма, в которых она умоляла дать денег, чтобы ей не пришлось отдавать одного или обоих их сыновей в приемную семью. Со временем письма прекратились, и он более или менее забыл о ней. Он и сам толком не знал, зачем сохранил письма, но было приятно думать, что у него есть сыновья.

Дрожащей рукой Эйвери потянулся за стаканом воды на прикроватном столике. Сделал большой глоток, пролив часть на подбородок, и отпустил мысли еще дальше в прошлое.

Позднее лето, когда ему было семнадцать. Стояла жара, и ему это нравилось, хотя работы на ферме хватало и приходилось подолгу оставаться в поле, собирать сено в тюки. Заготовленные на зиму тюки хранили высоко под крышей. Оттуда, из проема с цепным блоком, поднимавшим тюки, он и увидел ее – юную, соблазнительную дочку соседского фермера в струящемся платье в цветочек. Плотно облегающий лиф подчеркивал тонкую талию. Тело под платьем дышало и танцевало, и он скатился по деревянным ступенькам и дальше – в зыбкий августовский зной.

Эйвери улыбнулся – он всегда с удовольствием вспоминал тот давний эпизод.

Она вошла на кукурузное поле и, легонько пошлепывая пальцами по длинным зеленым листьям второго посева, исчезла между рядами, выбрав короткий путь к дому. Как будто невидимая рука потянула его за кольцо в носу, он последовал за ней в остывающий дневной жар, в кукурузу, раздвигая листья и толстые стебли, увязая тяжелыми рабочими ботинками в суглинистой почве. Прибавив шагу, он заметил мелькнувшее через два ряда яркое платье. Несколько минут он шел за ней, выжидая, пока она уйдет подальше от края поля. Сладковатый запах созревающего урожая затягивал все глубже. Жужжание перелетающих от кисти к кисти пчел сливалось в громкий, непрерывно давящий гул. По коже прошел зуд, как будто его накрыл муравьиный рой. Монотонное пчелиное жужжание ввинчивалось прямо в череп. Дыхание сбилось, он припал на колено, и в глазах померкло. Он царапал, скреб ногтями землю, словно ища утерянное зрение, потом свалился на четвереньки и уткнулся лицом в суглинок, всасывая грязь. Постепенно, мало-помалу свет вернулся – и с ним пришло новое желание, новое влечение.

Испугавшись, что потерял ее, он заметался, сломав несколько стеблей. Он носился вдоль и поперек рядов, сминая кукурузу, пока впереди, футах в пятидесяти, не увидел ее. Она шла все так же, неторопливо, раскинув руки и слегка касаясь широких листьев. Он больше не мог просто следовать за ней – голод уже пустил в нем корни. Забыв обо всем на свете, он устремился к ней, и она обернулась и вскрикнула. Он прыгнул, сбил ее с ног так, что вышиб дух, и обхватил руками ее лицо. Она сильно укусила его, и все равно он не испытал ничего, кроме радости. Найдя гладкий изгиб скул, он с той же огромной силой, с какой дергал цепь подъемника, свернул ей шею и услышал хруст. Он получил ее всю. Лежа на еще теплом теле, вдыхая запахи кукурузы и чернозема, он чувствовал себя по-настоящему живым.

Потом он отнес тело далеко в лес, в старую известняковую пещеру, которую сам же и нашел раньше. Осторожно спустился по крутому склону. Склонившись над ней в тусклом свете пещеры, он едва смог раскрыть лезвие перочинного ножа – так сильно дрожали руки. А потом воткнул тонкое лезвие из углеродистой стали под ребра. И устроил пир. Каждый кусок добавлял сил, и, укрепившись, он поднял тело на край глубокой вертикальной шахты в конце пещеры. Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем снизу донесся глухой звук удара.

Выбравшись из темноты с пустыми руками, он зажмурился от слишком яркого света, споткнулся, упал и сломал лодыжку. Теперь, когда он лежал на больничной койке, воспоминание о том дне мгновенно отозвалось болью в ноге. Но оно стоило этой боли, ох стоило. Стоило любой боли.