Надкусанное яблочко

Похороны

– Неделя. Всего лишь пять быстрых летних дней, и всё – мы женаты, – мечтательно сказала Регина, не вылезая из постели. – Даже не верится.

– А у нас ещё не заказан банкет, не куплены костюм и платье, – сказал Руслан, разглядывая своё отражение в зеркале. Поправил причёску, разгладил складку на рукаве рубашки. Офицер должен выглядеть опрятно.

– Зато есть кольца. Уже что-то.

– Мама мне вчера всю плешь проела о том, что я – безответственный. И на свадьбу пойду в рваных трениках.

– Может быть, отменить мероприятие?

– Ни за что! – отвернулся от зеркала Архипов, подошёл к лежащей невесте, погрозил указательным пальцем. – Отставить волноваться!

– Сегодня магазины не работают. А времени и правда остаётся мало.

– Команда "Вольно!". Не боись, мы всё успеем. Ладно, я побежал. Хорошего тебе дня.

– Хорошего дня? Вообще-то я еду на кладбище. Илону Хабарову сегодня хоронят. Забыл?

– На кладбище тоже бывают хорошие дни, – парировал следователь.

* * *

Дубы-колдуны шумели листвой, отбрасывая спасительную тень на группу людей в чёрном. Новое старградское кладбище хоть и разбили под горой, но тень она сейчас не давала. Пекло беспощадное солнце, а тёмная одежда, как известно, притягивает тепло. Те, что стояли не в тени деревьев, краснели лицом, прели, пыхтели, обмахивались, вытирали струящийся по лбам пот.

Кирилл Хабаров в костюме по фигуре, с кокетливой бабочкой и в отполированных ботинках, наклонился, загрёб горсть сырой земли, приготовился бросить её на гроб и… пошатнулся. Главред Никаноров, не смотря на грузность, ловко подхватил его, не давая скатиться в свежую могильную яму. Худенькая пожилая женщина в элегантном чёрном костюме и шляпке с вуалью обняла Кирилла.

– Почему Илона?! Почему уходят лучшие?! – зарыдал вдовец на плече у худой женщины.

Тихо, дружок, тихо. Успокойся. Выдохни. Дыши ровно. Вот так, уже хорошо. Дама гладила всхлипывающего фотографа по спине, как ребёнка.

Регина Ростоцкая прислонилась к стволу дуба, наблюдая за истерикой мужа погибшей. Загорелая пожилая женщина, под руку с длинноногой девчонкой, поправила чёрный платок грубой шерсти и неодобрительно оглянулась на вдовца. У матери Илоны мужества оказалась больше, чем у зятя. Деревенская закалка – коня на скаку, в горящую избу, если понадобится. Смерть дочери её подкосила, но она держалась, раскисать нельзя – внучку надо на ноги поставить. Последний класс школы, и такая беда, мать потеряла.

– Вы – Лидия? – спросила Регина светловолосую женщину, когда два рукастых рабочих закидали гроб рассыпчатой землёй, прихлопнули аккуратный холмик, народ водрузил венки и начал расходиться, кто на поминки, кто по своим делам.

По описанию она походила на соседку Хабаровой в пансионате.

– Да. Это я, – сказала удивлённая женщина, вытирая бумажным платком покрасневшие глаза и протекающий нос. – А Вы кто?

– Регина Ростоцкая, следственный комитет. Расскажите, пожалуйста, о покойной немного.

– Ох, Илоночка была чудо, а не женщина. Чудо, однозначно. Мы познакомились и сразу подружились. Знаете, от неё всегда пахло так приятно – яблоками, антоновкой. И такой свет шёл от неё, вот как от открытого холодильника в тёмной кухне. К нему всегда тянет.

Регина оглядела Лидию. Габариты учительницы русского языка и литературы и румянец красноречиво говорили о хорошем аппетите. Неудивительно, что она употребляет такие метафоры.

– Это был такой прекрасный отдых и лечение. Мы с Илоночкой много разговаривали, много гуляли. Она добрый, общительный человек. Была, – сказала Лидия и снова залилась слезами.

– Ну, ну. Успокойтесь, – сказала Регина и поддержала Лидию за руку.

Кладбище под горой в знойный день начало таять, пока не исчезло совсем. Регина увидела воспоминание румяной женщины.

Лида стояла на берегу реки, смотрела на воду и улыбалась. Речная рябь, пение птиц, порхание бабочек. Место чудесное. Оглянулась. Илона опять ушла в себя, как шахтёр в забой. Глубоко. Не достать.

– Знаешь, дорогая. Я никак не могу понять. Почему ты грустишь? Ну, же. Оглянись! Красота-то вокруг какая! Лепота!

Илона коротко улыбнулась. Порывисто схватила Лиду за руку. Решилась.

– Я никому никогда не рассказывала, но тебе скажу. Я счастлива и несчастна одновременно.

– Как это? – удивилась учительница.

– Понимаешь, мой муж предпочитает грубый стиль. Ну, – Илона замялась, подбирая слова. – В постели.

– Ох! – не выдержала Лидия и всплеснула руками.

– А иногда и не только в постели. Нет. Не бьёт, но иногда…

– Подожди. Но почему ты терпишь?!

– Я люблю его. И ещё… Он так хорош в постели, по-мужски. Ну, ты понимаешь, – сказала женщина и густо покраснела.

У Лидии потемнело в глазах, мышцы свело судорогой, затошнило. Всё поплыло, потеряло резкость, глаза закатились. Приступ эпилепсии. Опять! Она думала, что с эпилепсией давно покончено. И вот.

Илоночка не растерялась. Вот что значит врач! Оказала ей первую помощь. Жизнь спасла.

Регина отпустила всхлипывающую Лидию и вернулась на кладбище, к дубам-колдунам.

– Бедная девочка. Такая ужасная смерть!

– Значит, говорите, Кирилл обижал жену, – сказала Ростоцкая вслух.

– Я точно не знаю, – растеряно ответила Лидия. – Разве я такое сказала?

– Говорили, говорили, – закивала головой Регина.

Люди почти разошлись. Ростоцкой показалось, что за деревом она увидела знакомое лицо. Точно! Преподавательница танцев. Как же её зовут? Вера Михайловна. Панова разглядывала процессию издалека, но особенно задержалась на дочке умершей. Но что ей здесь надо? Знала Илону? Надо бы проверить. Обязательно. А сейчас нужно зайти за Ларисой и Анюткой и бежать на стадион – Мирослава сегодня ответственное соревнование. Юношеская команда Старграда против мальчишек из соседнего города.

Стадион гудел, как рассерженный улей. Ещё бы, матч хоть и детский, но страсти кипели нешуточные, всё по-взрослому. И подножки, и толчки, и подкаты. Женщины устроились на трибуне. Большой навес закрывал от палящего солнца, но от жары не спасал. Как же пацаны носятся по полю в такую жару?

– Знаешь, Лариса, Мирослав весь в деда. Только Павел Ростоцкий защищал ворота, а твой сын – нападающий.

Невестка в новом экстравагантном сарафане, как будто сшитом из рогожи, кто их поймёт – художников, в широкополой шляпе, повернулась к Регине.

– Я совсем не помню свёкра. Маленькая была, когда они…, – Лариса запнулась, начала теребить жидкие волосы цвета спелой пшеницы. Не смогла подобрать подходящего слова.

– Сгорели, – закончила за неё Регина.

– Да. Мне же тогда было десять лет. Как и Илье, – сказала Лариса и вздохнула, вспоминая детство и покойного мужа.

– Что он делает?! – вдруг закричала и соскочила с места Аня, следившая за перемещением брата по футбольному полю.

Женщины вернулись к игре. Мирослав стоял у ворот, схватившись за голову. Товарищи по команде смотрели на него кто растерянно, кто, сжав кулаки. Регина похолодела. Племянник забил гол. Но только ворота были не вражеские, а очень даже свои, родные. Что же будет?!

Слава Богу, тренер, бывалый мужик, разрулил ситуацию, ребят успокоил. Расстроенного нападающего мать и тётка увели домой, купили утешительный торт, отпаивали чаем. Копна смоляных кудрей нависла над столом. Худенькие плечики вздрагивали. В чай падали солёные капли. С кем не бывает, Мирослав. Ошибки – это нормально. Это даже хорошо! Чем хорошо? На ошибках учатся, развиваются, двигаются вперёд, а не стоят на месте. И вообще – не ошибается только тот, кто ничего не делает. Запомни, сынок.

* * *

Ники не плакала. Хотелось, но слёзы как будто засохли под веками, зацементировались намертво – не лились. Если проплакаться, беда пройдёт. А ещё надо говорить, выплёскивать горе изнутри наружу, нельзя уходить в себя. Так учил её психолог.

Теперь у Ники был психолог. Дорогой, успешный, спокойный. Дядечка с шоколадными глазами и пучком седых ресниц на левом глазу. Ники не могла оторвать взгляда от этого пучка. Дядечка сочувственно заглядывал в глаза, говорил усыпляющим голосом, Ники ложилась на кушетку, и становилось тепло.

Ники не было жаль денег на психолога. Он её если не лечил, то успокаивал. Уже хорошо. А денег у неё теперь много. Мама оставила приличное наследство. Ники совершенно не представляла, что с ним делать.

На похоронах матери Ники стояла как стеклянная, неживая, заторможенная. Ударишь – она начнёт рассыпаться. Ей казалось, что она попала в японский мультик, и смотрит на всё со стороны. Какие-то люди стояли рядом, пожимали ей руку, что-то говорили. Гроб с маминым телом плавно под торжественную музыку закатился в печь, двери закрылись, и всё – мамы не стало.

– Фрекен Ники, более выгодного предложения Вам не сделают. Уверяю Вас, это отчень корошие деньги.

Белобрысый парень в мятой чёрной рубашке, кажется, мамин бывший партнёр по бизнесу, наседал на неё, давил, думал, что она торгуется. Ники просто не знала, что ответить. Только что языки пламени облизали тело её матери, а этот долговязый лезет к ней с вопросами и предложениями, от которых невозможно отказаться. Что за страна?! Что за нравы?!

Ники лежала на кушетке, закрыв глаза. Мышцы расслаблены, руки, ноги вялые, как сушеная рыба, которую любил папа. От его пальцев часто пахло вяленой рыбой. Самый лучший день в моей жизни, херр психолог? День рождения, пять лет. Летний домик, стол во дворе, залитом солнцем. Ники надели бумажный колпачок на голову. Папа принёс ворох воздушных шаров. В тот день они катались на лодочке по тихому озеру. Мама счастливо улыбалась, вынося торт со свечками уже в вечернюю прохладу.

– Херр психолог, почему всё это закончилось? – вдруг спросила девушка, привстав с кушетки.

– Э…, – не нашелся, что ответить на резкий вопрос мужчина, хлопая ресницами с седым пучком.

– Кто виноват? Я Вас спрашиваю.

Ники легла обратно на кушетку. Она и так знала, кто виноват.