Надкусанное яблочко

Как закалялась эмаль на зубах Марии Карловны

– Оставь посуду Глаше. Или ты хочешь отобрать её хлеб? – укоризненно качал головой её немолодой муж.

Мария Карловна, а именно так теперь её называли и на работе, и в просторной квартире в центре города, совершенно не умела обращаться с прислугой. Мямлила, после завтрака мыла за собой тарелку из чешского сервиза. Под осуждающие взгляды Ивана Кириллыча пыталась помыть и его тарелку.

После скромной свадьбы в закрытой столовой при исполкоме партии, всё-таки жених в возрасте, вдовец, к чему лишние разговоры и торжества, Маруся въехала в роскошные палаты. Это она так про себя называла квартиру Ивана Кириллыча. Первое время она ходила по ней, как по дворцу, с широко распахнутыми удивлёнными глазами. Чего тут только не было. Хрустальные люстры и вазы, картины и статуэтки, тяжёлые шторы и шёлковое постельное бельё, магнитофон и видеоаппаратура.

Сёстры и братья в свадебный день остались дома. Родителей на свадьбу пригласили, но с Карлом строго поговорили. Лишнего не пить! Маруся застыдилась родителей. Худой отец ссутулился над полной рюмкой, да так и не решился её допить. Мать вообще не могла поднять глаза, она впервые за всю жизнь сидела за одним столом с такими важными людьми и боялась сморозить глупость, разлить вино, уронить вилку. Сидела как истукан, не в силах шевельнуться.

– Как ты там, доченька? Тебя не обижают? – спрашивала мать, когда дочь навещала семью в заводском бараке. Неужели она выросла в этих гнилых стенах?

– Не обижают, – отвечала Маруся, пряча взгляд.

Иван Кириллыч оказался мужчиной любвеобильным. Любил навалиться на неё и с вечера, и с утра с тяжёлым утренним дыханием, она отворачивалась от гнилостного запаха, но он хотел видеть её глаза. Любил слегка придавить её, вроде как он повелитель, а она рабыня, и даже ударить мог, хлестануть с оттяжкой, весь загорался от этого. А что она? Она терпела. Не возвращаться же в барак.

Помощница по дому второго секретаря горкома партии тётя Глаша, дородная деревенская баба, при хозяине затихала, молча вытирала пыль, отвечала односложно: да, нет, сделаю, не извольте беспокоиться. При молодой хозяйке прислуга ходила по квартире гоголем, плюхалась в мягкое кресло, вот городские какие избалованные, трещала без умолку, потом садилась пить чай с галетами, включала телевизор и часами пялилась в него. Ты ж посмотри, как люди живут, не то что в нашей деревне!

– Не смей этого трогать! Это мои книги. И вообще все вещи в этой квартире мои, а твои в бараке остались, носатая. Можешь туда и возвращаться.

Даже дочь Ивана Кириллыча от первого брака, не смотря на малый возраст и малый рост, умудрялась смотреть на молодую мачеху сверху вниз. Маруся пыталась пожаловаться мужу, но он оборачивал всё в шутку.

– Ты сильно преувеличиваешь, малыш, – отвечал он, повязывая галстук перед зеркалом и поправляя золотую запонку в рукаве рубашки. – Тебя здесь все любят. Особенно я.

Иван Кириллыч целовал её в губы, выходил из дома, садился в персональный автомобиль и уезжал на работу. Маруся оставалась дома. В бухгалтерию администрации города она выйдет уже не скоро. Мария Карловна к тому времени отяжелела, стройная фигура, так полюбившаяся мужу, поползла в стороны. Маруся ждала первенца. Второй секретарь стал чаще задерживаться на работе, приезжал с чужими запахами и следами помады на белой рубашке.

С рождением сына всё изменилось. Иван Кириллыч радовался, как малое дитя праздничному прянику. Шутка ли, ему уже под пятьдесят, и появился долгожданный сын. Наследник! Мария Карловна, легко пришедшая в форму после родов, похорошела, почувствовала силу и власть. Довольно терпеть.

– Вещи свои собирай, – зашла в комнату падчерицы Маруся и бросила свой старый дешёвый чемоданчик на кровать девочки.

– С фига ли? – всё также борзо спросила дочь Ивана Кириллыча, не чувствуя подвоха.

– Быстро! Ты уезжаешь жить к тётке.

Об этой небольшой уступке Мария Карловна договорилась с мужем в первую же очередь. Тётю Глашу она пока оставила.

– Ну и грязюку ты, Глашка, развела, – говаривала Мария Карловна, брезгливо морща длинный нос, и проводила костлявым пальцем по картине в золочёной раме, висящей в гостиной.

– Сейчас протру. Я мигом! – отвечала грузная домработница и неслась с тряпкой к картине.

Теперь дородная крестьянка не то чтобы сидеть в хозяйском кресле боялась в её присутствии, слово лишнего не произносила. С утра до вечера тётя Глаша мыла, стирала, убирала и готовила. Вот так-то!

На работе Мария Карловна тоже показала, кто в городе жена второго секретаря. Из декрета она уже вышла старшим бухгалтером, а потом и вовсе передумала заниматься счетоводством, скучно. Работа профорга – вот это интересно. Доступ к путевкам на курорты Краснодарского края, распределение заказов среди "своих", дефицитные товары, нужные связи – всё так завертелось вокруг неё.

Сынок рос здоровым, умным, красивым, весь в неё, в Марусю, глаза только отцовские – прозрачно-серые.

– Тебе должно доставаться всё самое лучшее, – говорила Мария Карловна, приглаживая тёмные волосы и поправляя на нём шортики. – Почему?

– Потому что я – самый лучший мальчик на свете! – отвечал сынок заученную мантру.

– Мамин лучший мальчик, – уточняла женщина, целовала в макушку и отпускала его бегать во дворе.

Немного нервный, но это бывает у утончённых детей. Прибежит, бывало, зароется в её юбку, всхлипывает, а потом успокаивается и засыпает. Она его потихоньку поднимала и относила в детскую. Спи, сыночек, в твоей жизни всё будет по-другому.

Время сделало резкий поворот в сторону, даже можно сказать, разворот. Ещё вчера они дружно строили коммунизм, назло империалистам, а сегодня новый коммунистический лидер с отметиной на лбу провозгласил перестройку и капиталистические основы производства. Голова шла кругом от этих перемен. Иван Кириллыч послушал эти бредни и слёг.

– Я ведь крещённый, Маруся, – сказал ей одряхлевший муж, тяжёло дыша.

– Ну и что? – равнодушно спросила женщина. – Это сейчас даже модно.

– Я исповедаться хочу. Грех за мной.

– Священнику исповедуются. Я здесь при чём? – не понимала Мария Карловна, хватаясь за дверную ручку и собираясь уходить.

Больной старик ей изрядно надоел. К началу перестройки она возглавила семью, все дела легли на её худенькие плечи, а он постепенно отошёл в сторону.

– Это я помог первой жене уйти на тот свет.

Мария Карловна остановилась у двери, оглянулась, не поверив, но увидев немигающий взгляд Ивана Кириллыча, вернулась к кровати больного и присела на краешек.

– Я ведь стройных женщин всегда любил, худеньких, поджарых, а она разжирела, как дочь родила, смотреть было противно на неё.

– Почему ты не подал на развод? – удивилась женщина.

– Мне никто бы не разрешил разводиться. Нельзя тогда было партийным боссам ронять моральный облик. Ты что забыла советские законы?!

– И как это всё произошло? Как ты ей помог?

– Я пришёл выпимши слегка в тот вечер, назвал её толстой коровой, слово за слово, ударил, толкнул. Она упала, и тоненькая струйка крови вытекла из её головы. Вызвал скорую помощь, сказали, умерла.

– А милиция что?

– Им я сказал, что жена вешала шторы, упала и ударилась головой об угол подоконника. Плакал, горевал. Они и поверили.

– Что ты хочешь от меня сейчас? – спросила Мария Карловна, понимая, что умирающий муж не просто так завёл этот разговор.

– Помоги моей дочери. Виноват я перед ней – отселил к сестре, забросил совсем. И, между прочим, не без твоих подстрекательств.

Мария Карловна хищно улыбнулась и, ничего не сказав, вышла из комнаты умирающего.