В долине солнца

17 октября

Он заблудился в пустыне, дорогу размыло дождями. Он трясся вдоль рельсов, которые упирались в оцинкованные ворота с колючей проволокой, оканчивались скалистыми тупиками и глубокими ущельями, заполненными дождевой водой. Буря бушевала далеко на востоке. Вода спугнула антилоп, зайцев и редких койотов – всех их мимолетно высвечивали его фары, и он видел их сияющие целеустремленностью глаза.

Кровь бежала из его ран и спускалась по ноге в левый ботинок, так что вскоре, когда он нажимал на сцепление, раздавалось влажное хлюпанье. Окна запотевали от его дыхания, и ему надоело их вытирать. В дальнем свете он видел заросли кактусов, кустарника по обе стороны от себя. Поняв же, что вновь едет по дороге – широкой и укатанной, – он стал вести свой дребезжащий пикап с кемпером на кузове как можно ровнее, пока наконец на горизонте не осталось никаких больше источников света и признаков людей. Тогда он позволил ботинку соскользнуть с педали газа на тормоз и съехал на обочину. Пикап остановился. Тревис заглушил двигатель и выключил фары. Потянулся, чтобы открыть дверь, думая перебраться в кемпер, но когда чуть поерзал на сиденье, боль пронзила его бедро и бок, перед глазами поплыло. Он повалился на бок, ночь окутала и кемпер, и водителя, словно огромными черными крыльями, и все вокруг исчезло.

Когда Тревис проснулся, сиденье под ним было липким от крови. Повернув голову, он увидел сквозь грязное стекло, как по полям к западу подкрадывался рассвет. Пикап стоял припаркованный наискось в тени низкого склона, среди кустов, розовеющих в утреннем свете. Тревис облизнул губы. У него болела голова. Он сонно моргнул и, почувствовав, как натянулись у него струпья на ране под рубашкой, все вспомнил.

Он выпрямился за рулем и поморщился от тупой боли в боку и в ноге. Последняя так онемела, что он едва мог поднять ее и надавить на педаль сцепления. Правой рукой он поправил шляпу на голове: она смялась с той стороны, которой он прижимался во сне.

Он смотрел, как свет ползет по полям, и понимал: скоро ему придется ехать туда по залитым им участкам. Под солнцем и голубым небом. Он посмотрел на кровь, скопившуюся и затвердевшую на полу, и подумал: «Я не хочу, чтобы все вот так закончилось».

Опасаясь, что ему не хватит сил достать свои вещи из кемпера, что он рухнет на крыльце и сжарится на солнце, он повернулся к соседнему сиденью, где лежала смятая джинсовая куртка мертвой девушки. Обернул ею голову и стал задыхаться от запаха ее духов. Затем завел свой «Форд» и выехал на гравийную дорогу, вскоре после чего добрался до асфальта, где остановился на холостом ходу. Он посмотрел направо, на запад. Затем налево, на восток. Повернул на запад и направился прочь от солнца. Вперед, подальше от своего дома.

Аннабель тем утром приготовила завтрак для Сэнди, после чего спустилась из мотеля, чтобы подождать вместе с ним автобуса. Они сидели в тени навеса старого заправочного островка.

– Что-то ты тихий, – заметила она.

Он надел рюкзак и потянул за нитку, которая выбилась из шва на лямке.

Она положила ладонь ему на волосы, провела по загривку. Коснулась его плеча.

– И поел плохо.

– Я в порядке. – Мальчик лишь пожал плечами.

– Еще злишься, что я отправила тебя спать?

Он еще раз пожал плечами.

– Так не злись, – сказала она. – Мы почти сразу разошлись, как ты ушел.

Вскоре автобус подкатил к стоянке, прошипев открывающейся дверью, и сын направился туда.

Она крикнула ему вслед:

– Я тебя люблю!

Он поднялся по ступенькам, и двери за ним закрылись.

В офисе она оторвала клочок бумаги и нацарапала на нем: «На вторник работы нет» и вышла, прикрепив его над ящиком для Стиллуэлла, чтобы тот прочитал, когда вернется. Накануне вечером он уехал так внезапно, и она думала, что это могло быть навсегда. И решила: будь как будет. Затем она сделала еще одну записку, покрупнее, на белом печатном листе. Написала фломастером заглавными буквами: «РЕСТОРАН И МОТЕЛЬ ЗАКРЫТЫ С ПН. ПО ПТ. ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ!» И когда повесила ее на окно кафе, на парковку заехал первый пикап завсегдатаев с шестью загорелыми мужчинами в джинсовых куртках и соломенных шляпах. Она вышла к ним и извинилась, пояснив, что у нее появились некоторые дела. Водитель кивнул, поблагодарил ее и уехал в направлении города, где, знала Аннабель, они могли найти печенье и картофель фри в «Тексако».

Сама она вернулась из города в полдень. Свернула с шоссе на свою подъездную дорожку и увидела, что перед домом стоит пикап с кемпером. Остановилась и посидела немного в своем работающем на холостом ходу универсале. На заднем сиденье стоял бумажный пакет из «Бережливого Дэна» со свечками, шариками, колпаками и тарелками. Под пакетом лежала бумажная коробка с праздничным тортом.

При виде кемпера ее охватил необъяснимый страх.

Она отпустила педаль тормоза, и фургон, завизжав, медленно покатился по гравию. Она припарковалась позади пикапа. Выбравшись наружу, увидела тянущийся кровавый след, и что-то дрогнуло у нее в груди. Она почувствовала, будто ей на грудь опустился тяжелый груз.

Кровь вела на крыльцо, поперек соломенного коврика, и уходила в дом.

Входная дверь была приоткрыта.

Аннабель поднялась на крыльцо и сквозь сетку увидела Стиллуэлла: он лежал на полу перед ванной.

Отринув все мысли, она вошла внутрь, дверь за ней захлопнулась.

Она упала перед ним на колени. Его лицо было белым как мел. Он смотрел на нее, будто раненое, загнанное животное. Шляпа его валялась рядом на полу в луже крови. Кровь заливалась между половицами. Она увидела, что из его джинсов был вырван лоскут, и еще один – из рубашки. Вокруг них ткань пропиталась кровью. Когда она потянулась, чтобы оттянуть его рубашку от раны, он выпростал руку и ухватил ее за запястье. Уставился ей в глаза и проглотил ком в горле: огромный кадык сработал, будто поршень, и страх, что она ощущала перед домом, внезапно обрел более определенную форму, когда его пальцы крепче сжались вокруг ее запястья.

– Мне лучше вызвать «Скорую», – сказала она.

Он грубо притянул ее поближе к себе.

– Не надо, – проговорил он.

И вдруг все вокруг померкло. Сгустилась тьма. Ее язык будто распух и не мог больше пошевелиться. Она почувствовала, будто стала вдруг не собой, а чьим-то расплывчатым представлением об Аннабель Гаскин. Чьей-то выдумкой. Она закрыла глаза и почувствовала, будто теряет равновесие. Словно услышала музыку из автомата и женский смех. Веяние ночи, врывающейся в открытое окно. Вспышку боли вноге, будто ей порезали ногу…

Что случилось? Что ты сделал?

…и Стиллуэлл заговорил, произнес всего три слова: «Не надо “Скорой”». Таким хриплым голосом, но был ли это он? Его губы вообще шевелились?

Аннабель вытащила запястье из хватки ковбоя и прижала его руку к себе. Снова закрыла глаза, на этот раз чтобы избавиться от головокружения.

Дыхание Стиллуэлла замедлилось. Затем выровнялось.

Аннабель взяла его под мышки и, сделав глубокий вдох, поставила на ноги. Подтащила его к краю своей кровати. Сняла с него рубашку, стараясь не отрывать ткань от засохшей кожи. Ахнула, увидев его торс. Его плоть была вся испещрена черными венами, по которым будто бы струился темный гной. Они выдавались, будто колючая проволока, обвивая участки омертвевшей кожи.

Стиллуэлл оторвал подбородок от груди.

– Жалюзи, – проговорил он.

На кровать упал косой солнечный луч, коснувшись его голого живота.

По животу расползлось красное пятнышко.

Его вены, казалось, нагревались, будто спирали на плите.

Аннабель быстро закрыла жалюзи.

Включила лампу у кровати и заметила рану у него в боку. Кровь на ней свернулась и засохла, и, возможно, уже не впервые. Аннабель вышла в ванную и набрала горячей воды в керамический кувшин для умывания. Затем вылила эту воду в таз, стоявший в углу спальни на старинной подставке. Смочила полотенце водой и прижала влажную ткань к ране.

Стиллуэлл закрыл глаза.

Она помогла ему улечься на спину, стянула с него сапоги и бросила их на пол. Один при этом опрокинулся, пролив кровь на половицы. Она сняла с него носки – левый дался легко, как шкура, толстая и липкая, – и принялась разрезать ножницами его джинсы. Когда же отвернула ткань, высохшая рана открылась заново и Аннабель увидела, что сквозь мясо его ноги проступила кость.

Все очистится, все обновится.

Аннабель вскочила с кровати, когда эти слова зазвенели колокольчиком у нее в голове.

И снова его рука сжала ее запястье, а мир померк, оставив лишь едва различимые полоски света вдоль краев жалюзи на окнах и под дверью.

В углу возле тумбочки шевельнулась фигура – женщина с широко раскрытым ртом и множеством острых зубов. Сам воздух наполнился ароматом старых духов, приторно сладким и слишком сильным, чтобы скрыть более глубинное зловоние. Когда фигура выбралась из угла, Аннабель открыла рот, чтобы закричать: «СТОЙ, НЕ НАДО!», но оказалась ни на что не способна, и уже была готова умереть, потому что не могла ни говорить, ни дышать.

Она издала только короткий хриплый крик, будто вырвалась из кошмара.

В комнате снова стало светло.

Ковбой лежал без сознания.

Больше рядом с Аннабель никого не было.

Она схватилась за грудь и отступила от кровати. Мокрая от пота, она вся дрожала. Аннабель взглянула на кровь на простынях, на самой себе, на полу. Уставилась на угол комнаты, где женоподобная тварь…

какая еще женоподобная тварь, ничего подобного там не было, ничего нет

…показалась тогда из тени.

Она закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула.

Все очистится.

Что это значит?

Очистить. Обновить.

Она мысленным взором увидела, как Стиллуэлл тянет за пружину, стоя в бассейне, – и вдруг все поняла. Он хотел, чтобы она сделала это для него. Чтобы очистила. Она не могла сказать, откуда это знала или почему это было так логично, но оно было. Пока она занималась своими обычными делами, ее разум переключился, ее мысли стали чужими, принадлежащими кому-то более смутному, чем была Аннабель Гаскин.

Она принесла марлевые прокладки и йод. Коснулась кончиком пальца раны у Стиллуэлла в ноге и увидела, что под эпидермальным слоем пролегал слой белой кожи.

Белой, как у женоподобной твари.

Она глянула в угол, где располагался умывальник. В нем стоял белый керамический кувшин, что она наполнила; на ручке виднелся ее кровавый отпечаток.

Аннабель промыла и продезинфицировала обе раны. Капнула спиртом на иголку из своего набора для штопки и продела в нее темно-синюю нитку, чтобы начать шов у него на ноге. Проткнуть кожу оказалось нелегко, но рука ее не дрожала. Она нажимала и протягивала, снова и снова. Она заметила более старую рану возле паха, ощупала ее и заглянула в разрез, где должны были располагаться слои розовой ткани, но увидела лишь пепельного цвета мясо, похожее на пожухлые страницы древней книги. Это ни о чем ей не сказало и ничего не вызвало в памяти. Она продолжила зашивать обе раны, и спроси ее кто-то, зачем она это делала, зачем заботилась о мужчине, который ворвался в ее дом и истекал кровью ей на половицы, – у нее бы нашелся только один ответ: «Потому что он мне велел».