Чада, домочадцы и исчадия

Глава 11

Зелье, томившееся в печи, дошло быстро — стоило только домовому чуть сдвинуть заслонку, добавляя жара, и вскоре все было готово.

Рецепты тут, конечно… “плюс-минус трамвайная остановка”. Ну да зато у них есть магия — это, небось, компенсирует.

Я мешала травяной настой дубовой ложкой, глядела пахучий, исходящий паром водоворот жидкости, и, как и было сказано, медленно, по капле, вливала силу в зелье.

Чувствуя, как она протекает от сердца к руке, по дубовой ложке стекает в горшок, но я все равно продолжаю ее ощущать, даже после того, как она покидает пределы моего тела.

Зелье крутилось, густело, заваривалось — а я все делилась и делилась с ним магией, наблюдая, как протекает она по черенку дубовой ложке, как закручивается спиралями в зелье, меняя его. Увлекая за собой травы, раскрывая и усиливая их свойства.

Пусть поможет. Пусть им только поможет, ладно?

Готовое зелье я слила в небольшой кувшинчик, почтительно поднесенный Гостемилом Искрычем. Оно стало густым, сменило цвет на зеленый, и в его глубине то ли виделись, то ли мерещились слабые искристые всполохи. Растительный осадок исчез, а иррациональная уверенность, что зелье сварено правильно, что всё сделано, как надо, осталась.

Впрочем, точно так же осталось и убеждение, что этого не хватит.

— Гостемил Искрыч, будь добр, приготовь мне ополоснуться и во что переодеться, — принялась я раздавать указания по подготовке к визиту на баб-совет.

Который от слова “Баба Яга”.

— Илья, расскажи-ка, пожалуйста, какие у ведьм на такие случаи приличия приняты?

Опыт, сын ошибок трудных, все же если чему меня и научил, так это тому, что с имеющимся в наличии консультантом лучше советоваться до, чем проводить разбор ошибок после.

— Так просто всё, Премудрая. Оденешься нарядно, подарок невеликий поднесешь — и того довольно. Вы по делу собираетесь, и ты не просительница, мор — то беда общая. Ежели б в прошлый раз у тебя с иными хозяйками урочищ недопонимания не вышло, так и вовсе бы гостинца хватило.

Я кивнула: все, мол понятно.

Помотала головой: ничего не понятно.

— Илюш, — жалобно попросила, — А нарядно по-вашему — это как?

Он сейчас скажет, что в сарафан. И в кокошник — к старой Премудрой были, я видела.

А Илья, поглядев вдруг неожиданно серьезно, посоветовал:

— А не надо по-нашему. Твою инаковость нарядами не скроешь, так и не пытайся, Еленушка. Коль по-мужски сызнова ехать собираешься — так и надевай те, бесстыжие, в которых к нам угодила. Сапожки только обуй вместо чеботов твоих странных. Ленту в косу — коль вышитой, богатой нет, так хоть яркую просто сыщи, и то годно будет. Ожерелья, серьги-перстни — ты, вестимо, не любишь, но все ж выкажи уважение матушке и Прекрасной. А рубаху… — тут советчик мой смутился, замялся неожиданно. — Есть у тебя подходящие. Как освежишься — домовой принесет.

Ага. Ага… намечается у нас ансамбль “современное этно, аутентичное до последней невозможности”. Но, в целом, звучит неплохо, куда лучше, чем сарафан с кокошником!

— Я рубахи годные у на сундуке разложил, хозяюшка! — пробасил домовой, и схлопнулся, оставив в комнате таз на скамейке ведро с водой и плавающим в ней ковшом.

Горячая вода плескалась в ладонях: Гостемил Искрыч накрепко запомнил, что хозяйка у него студеной воды не любит, заботливо грел теперь каждое утро.

Полотенце жесткое — обтереться влажным, полотенце мягкое — вытереться насухо, глиняный черепок с мыльным корнем… Много времени такие водные процедуры не заняли — чай, не баня же.

Промокнула лицо, растерла тело мягкой, обтрепавшейся от времени ткани, и, обернув полотенце вокруг себя, пошла смотреть, о каких-таких подходящих рубахах, которые у меня есть, говорил Илья.

Они и впрямь лежали на сундуке — три рубахи, разложенные одна рядом с другой, бережно расправленные.

Тонкое полотно, привычный для здешний рубах простой крой, размер — на женщину или подростка.

И вышивка, та самая, безвозвратно пленившая моё сердце, затейливая, удивительная, на всех трех разная, но тем не менее безошибочно узнаваемая, украсившая каждую по подолу, горловине и рукавам.

— Не дело это!

— Дело или нет, а поеду я одна.

Илья нахмурился, глядя на меня сурово, неодобрительно.

Но так уж вышло, что мне его одобрение — ехало-болело: девочка я взрослая.

И мысль о том, что Илья в родном доме, на глазах у соседей, появится на положении моего пса, вставала мне поперек души. Вместе с ней вставала поперек и я — но уже не душе, а Илье. Который от этого здорово злился:

— Я к тебе, Премудрая, стражем приставлен. Как же мне тебя сторожить, ежели меня подле тебя постоянно нет?

Злопамятный. Так понимаю, Василису мне еще долго будут припоминать.

Нет, ну я так не согласна!

— Ты, Илюш, вот что мне скажи: ты чего ждешь? Что матушка твоя в спину мне ударит, или Прекрасная — в ее доме?

Богатырь пронзил меня возмущенным взглядом: это, конечно, довод был нечестный, но контраргументов тут быть не могло, и смириться ему пришлось.

А я торопливо соскочила с крыльца к Булату, убедилась, что сумки с подарками и гостинцами на месте, взлетела в седло (слава скамеечке и опыту), и гикнула.

Ворота разошлись в стороны, конь, радостный моему настроению, резво взял с места, и вынеся меня за пределы ограды, взвился в прыжке.

Знакомые медведи. Ворота. широко распахнувшиеся, когда я приблизилась к ним, ведя в поводу Булата.

— Если гулять соберешься — то недалеко, понял?

— Нет, — отрезал он. Зыркнул в сторону крыльца, где ждала нас гостеприимная хозяйка. — Гулять на своей земле будем…

Всё-таки, Илья — ужасный тиран и деспот. Уверена, это он сделал буланому нахалу внушение, инструктаж и курсы ОБЖ заодно, разъяснив тому, как именно ему следует Родину любить.

Отличный мужик, одним словом!

Припасенные ли в подарок серьги Искусницу порадовали, моя ли рубаха, по которой она скользнула нечитаемым взглядом — но встретила она меня тепло. Вслед за ней подобрела и Прекрасная — но эта точно от подарка, от нитки янтарных бус, отыскавшихся в ларце у предшественницы.

Совет держать совет сели в нижней, просторной комнате. За накрытым столом — кто б сомневался.

Поели.

Домовой Искусницы убрал со стола, накрыл его заново — пряники, неизвестные мне сладости, меды сотами. Слабое вино.

А-а-а-а, я никогда, никогда не привыкну к неспешному ритму жизни в этом мире!

Попили.

Когда я уже готова была вскочить и побежать по потолку (красочно представляя, как будет свисать вниз моя переплетенная бусами коса), перешли наконец к делу:

— Рассказывай, Премудрая.

Я и рассказала. Не первый раз за этот день, но чего уж, язык такой орган — на нем мозоль не набьешь.

Зелье, сваренное мной, встало на стол — глухо стукнул о столешницу кувшин с толстым дном и узким горлышком.

Искусница, вскрыв залитую воском пробку, взмахом ладони подогнала к себе запах, поднявшийся из глиняного нутра: смесь трав, дерева и моей силы.

Качнула емкость, прислушиваясь к ощущениям. Капнула на блюдце, изучила — и, я уверена, враз оценила все: цвет, прозрачность, густоту.

— Хорошее зелье, — вынесла она приговор моей первой попытке.

— Почти без ошибок сварено, — снизошла к нам, убогим попаданкам в Премудрые, Прекрасная.

— Уверена, что не поможет? — Искусница колкость коллеги-соседки проигнорировала.

Я тоже реагировать не стала — что поделаешь, тяжела доля младших в традиционных культурах и сословном обществе! Промолчала, но запомнила.

— Нет, Настасья, не поможет. И силы моей, влитой в детей, надолго не хватит — да и новые заболевшие уже на подходе. Надо другое лекарство искать.

Острый взгляд Искусницы, пронзивший меня насквозь, словно спица:

— Другое лекарство, говоришь? Другое лекарство… — она постучала пальцами по столу, раздумывая.

Встала, прошлась по комнате.

Попросила меня:

— Расскажи, Елена, коль не в труд, как бы в твоем мире стали бороться в напастью?

Она подошла к окну, глядя в него. Узкая спина, напряженные плечи…

Прекрасная глядела в свою чарку, следила, как покачивается в ней вино, и больше ее, кажется, ничего не интересовало.

Кажется, я чего-то не понимаю?

— В моем мире постарались бы в первую очередь, предотвратить распространение заразы — запретили бы местным общаться с соседними деревнями.

Маски… ну, маски для этого мира слишком прогрессивно, боюсь.

— Ввести правила гигены…

— Гигиена? Кто таковская? — Прекрасная развернулась ко мне, приподняла соболиную бровь.

Ну да, это я лишку хватила. Это ж надо было додуматься — на землях Прекрасных предложить соблюдать правила какой-то Гигиены?!

Кто она такая, эта греческая богиня, рядом с Властимирой?

Решив не ступать на такую тонкую почву (а заодно заткнув фонтан сарказма в своей голове), я отмахнулась досадливо:

— Да руки почаще мыть и париться! От высокой темпе… от тепла, от жара, болезнь издохнуть может.

Настасья кивнула мне от окна:

— У нас тоже считают, что банный дух хворь изгнать способен, с потом выгнать. Еще что?

— Отследить передвижение жителей Черемшей, выяснить, с кем общались, убедиться, что они не больны. И искать лекарство.

— Искать лекарство... Видно, в вашем мире и впрямь совсем нет магии. — Искусница, так и не повернувшись ко мне от окна, покачалась на каблуках. — В нашем мире станут искать виновного.

Хоть в нашем мире магии и нет, но вопрос “Кто виноват?” у нас тоже любят. Но с моровым поветрием-то он уж точно не имеет смысла, можно сразу переходить к “Что делать?”.

Потому что…

— Настасья, скажи прямо, на что ты намекаешь?

Потому что то, что я думаю, мне не нравится. И думать это не не нравится тоже.

— Я? — Невесело усмехнулась Искусница. — Я не намекаю, я прямо говорю: в нашем мире бывает по-всякому. Бывает, что мор — это просто мор, болезнь, хоть и тяжелая, но колдовская. А бывает иное. Бывает такое, что для ведьмы, для колдуна мор наслать — это все равно что богатырю супротивника на бой выкликать.

Я сидела, молчала.

Не то чтобы для меня оказалось недостаточно прозрачно, кого она подразумевает. Скорее, мне требовалось уложить в голове такую концепцию мира.

Концепция торчала сквозь меня, голова это в себя принимать не желала.

Лучше б я в нее поела, чем всякую гадость пихать, ей-ей.

Не то чтобы в моем мире так не делали — политики моего мира точно так же не стеснялись оплачивать свои территориальные амбиции жизнями граждан. Но… Но дома я, как минимум, была от этого дальше.

Настасья наконец-то отвернулась от окна, впилась в меня обеспокоенным не на шутку взглядом:

— Надо бы взглянуть на твоих детишек-то: отчего им неможется…

Я молчала.

— Ну так что? — поторопила меня Искусница. — Дозволишь на твоих землях похозяйничать? За обиду не примешь?

— Дозволю…

Я, собственно, на этом бы и закончила фразу, но перед мысленным взглядом встал Илья, посмотрел неодобрительно, дернул углом рта: “Учишь тебя, бестолковую, учишь… Забыла, что о слове чародейском говорено?”, и я быстренько вырулила разрешение в безопасную формулировку:

— …осмотреть больных детей из моего села Черемши, помощь обидой не посчитаю и приму с благодарностью.