Чада, домочадцы и исчадия

— Здрава будь, Прекрасная.

— И тебе поздорову, Премудрая.

Она бросила на меня взгляд, спросила небрежно-снисходительно:

— Нагулялась?

— Угу. А ты?

— А я — нет, — томной кошкой вздохнула Прекрасная.

— То есть, мне этих петухов не разгонять пока? — деловито уточнила я.

— Погоди пока, сделай милость. В долгу не останусь!

Единственной, кто не спросил меня, насовсем ли я вернулась и нагулялась ли я, осталась коза. Да и то, полагаю, единственно по причине отсутствия дара речи. А так она просто попыталась поддеть меня рогами, промеж них же и огребла — на том и успокоилась.

Я гуляла по двору, обходя свои владения, проверяя, не случилось ли чего, пока меня не было. Черепа на заборе изображали приличный средневековый дизайн: на кольях не вертелись, глазницами не полыхали.Булат в конюшне переминался с ноги на ногу, чем-то звякал и тягостно вздыхал, всячески намекая, что бедную лошадку надо бы отпустить погулять. Вслух, впрочем, об этом не заговаривал: понимал, мерзавец, что чревато.

Будка с цепью от крыльца куда-то исчезла — господи, от души надеюсь, что ее разрубили на куски и сожгли!

Баня стояла на месте, и уже протапливалась: обида — обидой, а встречать хозяйку из дальних странствий Гостемил Искрыч собирался как положено. Возле бани хмуро махал топором Алеша: бритый затылок, в ухе серьга, лихой чуб мокрый от пота, на худой спине перекатываются жилы.

Заметил меня — торопливо отложил колун, ухватил рубаху.

Я испытала легкое моральное удовлетворение: молодец, обучаемый.

“Обучаемый” вынырнул из ворота, зыркнул на меня разбойным глазом:

— Чего Ваньку со двора не погнала?

Я тоже размениваться на всякие глупости вроде приветствия не стала, пообещала ласково:

— Будешь мне указывать, кого гнать, кого привечать — первым со двора и покатишься.

Он смутился:

— Да я… Он просто… — зыркнул еще раз, скривился, будто пол-лимона разом откусил: — Понятно. Ты уже знаешь!

— Про Прекрасную? Знаю, — не стала отпираться я. — И на твоей стороне: как по мне, чем скорее ты обзаведешься женой, тем меньше на моем подворье будешь отираться.

Он хмыкнул:

— Даже так?

И вдруг как-то разом перестал ершиться, будто выдохнул и успокоился.

— Слушай, я понимаю, тебе не по нраву, что я тут — но потерпи уж чуток, а? От матушки до Прекрасного урочища еще дольше путь, чем от тебя. А этот и так в выигрыше — он-то с крыльями, раз-два махнул, и у порога! Ну, не могу я ее без боя уступить! Она такая…

Он зажмурился, и вид у него сделался — как у кота на сметану.

Меня разобрал смех. С трудом удерживая его внутри, я торопливо отказалась:

— Не-не-не, про это мне не рассказывай! А с крыльями… А с крыльями я тебе помогу, не велик труд!

Я шкодливо улыбнулась, Алешка дернулся отскочить, увернуться, да поздно — я уже зачерпнула той силы, которой теперь с избытком было во мне, и скороговоркой выпалила:

— Чтобы не пугал больше девок страхами, быть тебе по кувырку шустрой птахою!

Хлопнула в ладоши, притопнула ногой — и словно пружина внутри распрямилась. Алешу подхватило, куврыкнуло… Ну, надо же!

Может, оттого, что я точно знала, чьи крылья хотела бы дать Ильюшиному братцу, а может оттого, что я и впрямь не простила ему ни своей обиды, ни своего испуга, проклятье сработало как следует: передо мной завис в воздухе, бешено маша крыльями и яростно чирикая, взъерошенный злющий воробей.

Я покрутила перед ним пальцем — он не понял, что я ему подсказываю, только клюнуть попытался.

Вот и помогай таким! Неблагодарный!

— Перекувыркнись, балбес! — я снова покрутила пальцем перед птицей, показывая, как именно это надо сделать.

Миг, и передо мной снова стоит Алеша — такой же взъерошенный, как воробей, и такой же злобный-презлобный. И, судя по взгляду, готовый меня задушить.

Я хохотала, уже не скрываясь.

Заметив, как у него сжимаются кулаки, я замахала рукой сквозь смех:

— Ну-ну, не злись! Хочешь, сниму проклятье?

Алеша перекатил желваки по челюсти:

— Нет уж! Оставь пока!

— Матушка Премудрая! — прервал дальнейшее увлекательное общение домовой. — Пора бы и потрапезничать У меня уж всё готово.

За столом, когда все собрались, произошла заминка: я уступила место во главе стола, как здесь и положено, Илье — а он сделал вид, что не заметил, сел по правую руку от меня. Я смутилась, а он, поняв это, еще и ухмыльнулся.

Я сидела красная и сердитая.

Иван и Алеша мели в себя все, до чего дотягивались с каменными рожами, отчетливо понимая — кто сейчас вякнет, в того вся моя неловкость и прилетит.

Илья знай себе, веселился.

Один Гостемил Искрыч искренне ничего не замечал, и метался от печи к столу, расставляя угощения, и приговаривая что-то “Вот сейчас подкрепишься, матушка, а там и банька подоспеет”.

С банькой, правда, не задалось — потому что раньше нее к Премудрому урочищу подоспели местные.

С туесками, корзинками, и коробами. С просьбами, просьбочками и просьбищами.

Братья ушли, чтобы не мешать, Иван порывался вскочить вслед за ними, но я взглядом велела ему остаться. Дождалась, пока Гостемил искрыч приберет снедь со стола и наведет порядок, и открыла двери первому просителю.

Это, к слову, оказался тот самый молодой мужик с беременной женой и сварливой матушкой.

Выпроводив его, я нахмурилась.

Ну, положим, к ближайшему селищу, Малым Елям, тут два часа пути, я дома, считай, уже полдня — если мое триумфальное возвращение кто-то видел, то новость могли уже разнести.

Но… их же с десяток человек заявилось!

— Иван, ты что, вообще ничего не делал?

— Так ведь не приходили! — вскинулся уязвленный колдун.

Хм… Нет, ну мужика с беременной женой я еще могу понять — с трудом, но могу! Но вряд ли тут все по вопросу защиты материнства и детства явились.

Так какого, извиняюсь, лешего?!

Этот вопрос, пусть и в других выражениях, я следующему желающему колдовских услуг и задала.

Он помялся, косясь на нахохленного Ивана, взглянул на меня, и, видно, решил, что мой гнев навлечь страшнее, и признался:

— Так ведь... Девки в каждом дворе почитай, матушка. Как колдуна звать? Попортит ведь.

— Сглазит?.. — уточнила я, тупя и силясь сообразить, что за беда девкам от колдунов.

Мужик тяжело вздохнул:

— Да если бы!

В сумерках я вышла из бани. В дом не хотелось: после банного духа хотелось подышать вечерней прохладой. Я уселась на крыльцо.

Хорошо…

Черепа еще не зажглись, но в глазницах уже теплились едва различимые искры. Где-то поодаль звенел комариный рой, не смея проникнуть к ведьме на подворье. Над лесом гулял ветер. Где-то поблизости тренькал, примеряясь к своему времени, соловей…

Хорошо!

Вдохнув полной грудью местный воздух — такой же вкусный, как и местная вода! — я сделала то, чего не делала никогда раньше. Открылась этому миру. Полностью разобрала те блоки и плотины, что возводила с самого первого дня здесь. И, кажется, впервые по-настоящему услышала, как звучит этот мир. Может, не весь мир, но та его часть, что зовется Темнолесьем, звучала беззвучной музыкой, пела, и эта песня отзывалась во мне, рассказывая, что всё в мире — единая система, что Темолесье, что мир людей. И Урочища — граница между ними, тонкое место, где встречаются силы обеих половин. Встречаются, сплетаются, звучат. И хозяйки урочищ — составные части единого камертона, на который настраивается эта сила. И им не обязательно нужно быть подругами — но им нужно быть. Обязательно.

Всем трем частям. И потому моя затея с Иваном была глупой: Иван просто не мог зазвучать в унисон. Не та сила. Не тот характер. И даже суть его не та, а мужская.

Идея была глупой. Но при этом — правильной. Она помогла мне понять, чье это место.

Также, как и возвращение домой, помогло понять, какое место — мое.

Я улыбнулась сама себе, поняв, что пока была там, дом для меня в мыслях был здесь, а когда вернулась сюда — домом зову тот мир. Вот же… лебедь перелетная!

И отчетливо поняла: да — перелетная. И мне не нужен Булат, чтобы добраться из мира в мир, я лебедью долечу. И еще, что теперь могу отпустить Булата. Теперь — он сможет уйти. Можно.

И поняла еще, что он не уйдет, а дождется, пока на службу его позовет не ведьма, но богатырь…

Музыка этого мира текла сквозь меня и всё-всё-всё становилось кристально ясным. Понятным. Очевидным. К завтрашнему дню эта обретенная мудрость, наверняка, рассеется, но что-то останется и со мной.

— Еленушка, ты не уснула ли? — шепотом спросил Илья, склоняясь надо мной из темноты. — Может, тебя в горницу отнести?

— А отнеси, Ильюша,- я обвила руками его шею, и прошептала прямо в поцелуй: — Отнеси…

Ну, теперь я точно попрошу его сделать для нас нормальную кровать!