Чада, домочадцы и исчадия

Глава 2

Я раскрыла глаза. Кажется, мой обморок перешел в сон — а сон оставил после себя гадостное чувство, будто он вовсе и не сон. Послание, переданное мне через пространство и время тем, кто жил в этом доме до меня.

Вернее, той.

А еще пробуждение принесло с собой острое, кристально прозрачное понимание: это не глюки.

Все, Ленка, оставь надежду: не приедут к тебе санитары на белой карете из дурдома, наперевес со шприцами, заряженными галоперидолом, не спасут тебя из неприятностей боевой фармацевтикой психиатров. Сама выбирайся.

Ощущение, ничем не обоснованное, было, тем не менее, удивительно стойким.

Откинула толстое, теплое одеяло. Села.

Меня устроили в горнице — в которой я, вроде бы никогда не бывала, но которую видела во сне и узнала сразу же.

Всей разницы — сундук, на который уложил меня Гостемил Искрыч, сейчас был застелен толстой пуховой периной, и подушек мне домовой тоже не пожалел.

Раздеть меня, к счастью, Гостемил Искрыч не решился — и теперь бляха пояса неудобно врезалась в живот, а на мятую рубашку смотреть было больно.

Ну да что теперь… У меня, вон, вся жизнь помялась — чего теперь о рубашке переживать?

Подобрав в ноги, я устроилась на кровати, укутавшись в одеяло (тоже, что ли, пуховое? И легкое какое…)

Ветерок доносил запахи леса: хвои, листвы и немножко, почему-то, псины. Снизу вкусно пахло едой. Грозы как не бывало: за открытым окошком едва-едва занимался нежный закат, расцвечивая небо над лесом в золотое и розовое по голубому. В одеяльном коконе было тепло и уютно.

Очень хотелось домой, в свою ипотечную однушку в многоэтажном человейнике, из которой не видно ни закатов, ни рассветов, и даже звезд над городом ночью не разглядеть сквозь световое загрязнение.

На книгу, лежащую ровно по центру стола, смотреть не хотелось.

Толстенная, с мое бедро, да еще в металлической окантовке — я вдруг усомнилась, что смогу поднять ее, если вдруг соберусь взять в руки. Старуха-то ее на весу удерживала легко, но старуха отсюда, со второго этажа во двор одним шагом спускалась, так что она для меня, извините, не показатель!

В животе заурчало.

Я снова тяжко вздохнула: нет, с такими запахами снизу я голодовку выдерживать долго не смогу!

Откинула одеяло, села. Хотелось пить, есть и переодеться. Не спускаться же вниз в рубашке, которая выглядит так, как ей и положено: как будто в ней выспались.

Может, Гостемила Искрыча позва…

— Ты звала ли, хозяйка?

Кхм… Зва… звала? Ну… можно и так сказать! По крайней мере, думала в этом направлении точно!

— Мне бы переоде…

Нет, надо все же попросить его, чтобы давал мне хотя бы мысль закончить!

Я, может, к концу передумаю!

Он исчез со странным звуком, даже не звуком, с ощущением — будто то место, где он он только что был, и вот нет его.

А возник — с ворохом одежды в руках. Длинные рубахи, сарафаны в пол, еще какие-то странные на мой взгляд вещики и штуки, от одного взгляда на которые я покрывалась тоской, как просроченная колбаса — слизью.

— А рубашки не найдется? Простой, как у меня? — без особой надежды уточнила я.

Хотя здесь, конечно, моя рубашка, наверное, за простую не сойдет…

И домовой нахмурился было, словно собирался отказать — а потом просветлел лицом и снова схлопнулся.

А вернулся… ну, с рубахой уж точно!

И не то беда, что мужской, а то беда, что огромной!

В нее три таких, как я, завернуться могли бы!

И я от нее почти отказалась, но взгляд выхватил вышивку по вороту и вдоль шнуровки, и… и я поняла, что влюбилась!

Я только на минуточку. Только примерю!

Гостемил Искрыч деликатно исчез с уже привычным беззвучным хлопком, а я нырнула внутрь рубашки.

Тонкая, гладкая ткань мягко протекла по плечам, по голой коже. Вышивка, пленившая меня с первого взгляда, легла на грудь, ненавязчиво подчеркнув ее там, где нужно, и я вздохнула.

Это будет моя рубашка, я заберу ее домой, в свой мир, и плевать на размер, и если за ней явится хозяин — я вступлю с ним в неравный бой и погибну смертью храбрых (и глупых!), но рубашку эту он снимет только с моего трупа!

Немного повозившись вслепую, я сообразила: если стянуть шнуровку максимально, то горловина выреза ляжет ровным полукругом, красиво приоткрыв ключицы. А если не максимально — то откроет вообще все примерно до ремня штанов. Это, возможно, тоже красиво — но чревато массовой гибелью домовых в одном отдельно взятом лесном подворье. Я не уверена, что способна выжить здесь без Гостемила Искрыча, так что от смелых решений воздержусь — и без того он поглядывает на меня странно, прикрывая бородой сдержанное неодобрение и не решаясь его высказать.

Рубаха доставала почти до щиколоток. Из-под ее подола кокетливо выглядывали кроссовки. И, наверное, все же лучше было бы взять предложенный домовым “женский” вариант (хотя особой разницы между ними и не видно), но я решительно не способна была расстаться с вышивкой.

Гостемил Искрыч вздохнул и протянул мне пояс, скорее даже поясок — плетеный, затейливый.

Поняв, что у меня будет либо поясок, либо труп домового, я смирилась.

Ладно, так даже лучше: в джинсы этот чехол для бронетранспортера все равно не заправишь, а реять им, как парусником, тоже так себе затея.

Отмахнувшись от ленты в косу (зачем? У меня резинка есть!) я попыталась себя оглядеть, но не преуспела.

— Ты, хозяюшка, колдовство какое затеяла? Обряд творить собралась?.. — осторожно и, как мне показалось, с надеждой, уточнил домовой.

Но где я — а где колдовство с обрядами?

— Нет. А где бы мне, Гостемил Искрыч, зеркало найти?

Он отчетливо крякнул, а потом, пробормотав что-то (мне послышалось “Точно из бояр!”), повел рукой.

Странно так повел, сверху вниз, и будто не по воздуху, а по воде — и воздух пошел за его рукой волнами, как вода… И я растерянно захлопала глазами, когда передо мной и впрямь вытянулась… вытянулся… вытянулось… как назвать вставшую вертикально лужу в мой рост? Тоненькая такая, гладкая — лишь легкой рябью отзывается на дыхание.

Лужа постояла, домовой сурово насупился, пошевелил строго бородой — и водная поверхность потемнела. И потемнела серебром — отразила меня почти так же точно, как зеркало. Пусть и не самого лучшего качества, но ведь из ничего! Из воздуха!

Я восхищенно выдохнула:

— Вот это да-а-а! Ну ты, Гостемил Искрыч, силен!

Он потупился, зарделся польщенно:

— Ну дык… научился по малости у старой-то хозяйки!

И от смущения, не иначе, упустил волшебство — зеркало развеялось, а посветлевшая обратно вода никуда не делась, так и плюхнулась на пол, на кроссовки и на джинсы.

— Ох ты ж! Не гневайся, матушка, сей же миг уберу, — заметался домовой.

И, действительно, убрал. Сей же миг — лужа исчезла, как и не было, но он на достигнутом не остановился, заламывая руки и причитая о своей несмываемой вине…

Пока я твердо не вмешалась:

— Хватит! Ты, Гостемил Искрыч, кажется, ужинать звал?

Непривычным оказалось все, что стояло на столе: и еда, и посуда... Вы когда-нибудь пробовали есть кашу деревянной ложкой? Я бы без такого опыта обошлась.

И впервые задумалась о том, что если сон окажется вещим, и если я не смогу вернуться домой, жить мне предстоит без картошки. Без картошки!

Мало того (хотя мне не мало!): без майонеза, без кетчупа, даже без черного и душистого перцев! Без без водопровода, канализации, электричества… Интернета!

Так, где там стена между мирами — я ее сейчас с разбега проломлю, на реактивной тяге своего ужаса!

Сжав в руке пирожок (тесто тоже было не таким, к какому я привыкла, да и начинка, лесные ягоды, существенно отличалась от “ароматизаторов, идентичных натуральным”, но это все равно было самое привычное, из того, что имелось на столе), я сползла с лавки.

— Спасибо тебе, Гостемил Искрыч, порадовал!

И пока домовой не рассыпался в ответных любезностях, выскочила на крыльцо.

Пока я одевалась и ужинала, на улице поднялся ветер, и солнце успело нырнуть за лес. Над миром повисли сумерки: те особенные серо-прозрачные полчаса, когда солнца уже не видно за горизонтом, но оно еще разгоняет оттуда ночную тьму.

Тщательно пережевывая пирожок (говорят, невозможно одновременно есть и паниковать), я села на уже облюбованное место на крылечке.

С последнего моего осмотра двор особо не изменился, только медленно, неспешно, как ответ угасающему солнцу, разгорались красные искры в черепах на заборе, бросая вокруг тревожные отсветы, да еще Гостемил Искрыч успел отвязать сторожевого пса, и теперь цепь с ошейником сиротливо лежали на коньке конуры. И по уму, стоило бы вернуться в избу, рассмотрела же в своем видении-бреду, какой зверюга здесь службу несет, но...

Накатило глухое упрямство. Никуда не пойду! Домовой собаку с цепи спустил — вот пусть он, если вдруг что, меня у нее и отбивает!

Приход первого визитера я ощутила еще до того, как в калитку поскреблись. Накатило вдруг… странное, небывалое, то, чего никогда раньше не ощущала, а тут вдруг — раз, и всей шкурой, да что там шкурой, до костей пробрало: оно близко! Странное, страшное, чужое, беги, спасайся!

И сразу за этим вскипела внутри злость.

На ситуацию, на мое паршивое положение, на того, кто пугал до мурашек и на свой страх.

Я медленно поднялась. Злость расправила мне плечи, выпрямила спину не хуже стального прута внутри позвоночника.

Убежать?.. Не успею. Дверь в избу за спиной казалась немыслимо далекой, и жгло изнутри понимание — сделай я хоть шаг назад, и всё! Ничто меня уже не спасет...

Рядом сам собой возник песочной масти пес, здоровенный, как теленок, и, развернувшись носом к калитке, заслонил меня собой, глухо клокоча рыком внутри грудной клетки.

Жуть накатывала волнами, хотелось упасть, убежать, умереть!

— Впусти… впусти… — простонало за воротами.

— Впустить? — взъерошенным, перепуганным шаром возник рядом Гостемил Искрыч. И аж присел, едва не шарахнувшись от моего тяжелого взгляда. — Так ведь это!.. Ик… На поклон ведь пришли…

— Впусти, хозяйка…

Избушка в лесной глуши, черепа на заборе, старая ведьма — складывались в моей голове детальки пазла.

Что-то я начинала подозревать…

И, решившись, кивнула:

— Впусти.

Прозвучало это куда более властно, чем я сама от себя ожидала — и ворота, подчиняясь Гостемилу Искрычу, с оглушительным скрипом поплыли в стороны.

От мерзкого звука у меня свело зубы — да так, что, кажется, склинило намертво! Мелькнула крамольная мысль, что если закрываться они будут также, то лучше пусть за чудище за забором и впрямь нас всех убьет, чем выслушивать такое еще раз!

...но пса я на всякий случай притянула к себе ближе за загривок — чтобы не вздумал уйти и оставить меня наедине с лесной жутью!

Вползшее во двор существо оказалось огромным. Теперь я отчетливо видела, что оно выше забора — только, пока оно находилось снаружи, этого не было видно.

Оно больше всего напоминало переплетение корней и ветвей, и двигалось то ли шагом, то ли ползком. И перед собой оно толкало… бочку? Деревянную такую, классическую бочку. Составленную из досок, обитую обручами.