Чада, домочадцы и исчадия

Глава 5

— Я не умею!

— Да чего там уметь, хозяйка! Не ты ж меня повезешь — я тебя! — смешливо пофыркивал богатырский конь.

Кто оседлал его, я не знала и знать не хотела, главное, что это была не я.

Булат же откровенно красовался: выгибал светлую янтарную шею, тряс густой черной челкой, рыл землю ногами в темных гольфах…

В медово-карих глазах плескались ум и лукавство.

Я разглядывала седло, в которое мне предстояло сесть, и понимала: как же хорошо, что я не позволила Гостемилу Искрычу меня переодеть! Если бы мне предстояло ехать боком, планы на мою смерть пришлось бы пересматривать: никто бы меня не загрыз, я бы по дороге убилась.

Булат посмеивался.

Гостемил Искрыч стоял со скамеечкой наизготовку.

Песочной масти пес лежал, прикрыв глаза лапой.

На цепь посажу! Только древнерусских фейспалмов мне тут и не хватало…

Я порадовалась, что мне хватило ума отправить мужиков восвояси, пообещав, что приеду вот как только — так сразу.

И, решившись, шагнула вперед.

Первый этап дался на удивление легко: левая нога на скамеечку, подставленную домовым, правая — в стремя, толчок — и я в седле, на широкой, как диван конской спине.

Конская спина демонстрировала благоразумие и лояльность: замерла, как каменная.

Я тоже замерла, как каменная, потом пошевелилась — нашла левой ногой стремя. Вроде бы небо на землю не рухнуло, я тоже никуда не рухнул…

— Молодец, хозяйка! — похвалил Булат. — Теперь давай-ка, спину выпрями, пятки вниз, и держись коленями, руки — они для поводьев… Ну ладно, потом научишься! Сейчас на пробу по двору кружочек сделаем.

Верхом я за всю свою жизнь ездила раза четыре, в качестве аттракциона, и если что и уловила из указаний инструкторов, так это то, что усидеть на лошади — задача всадника, но никак не лошади!

Булат тронулся с места, пошел плавным шагом, и меня плавно качнуло в седле. Человеческие инструктора когда-то давно, в моем мире, объясняли, что нужно привставать на стременах в такт конским шагам — и я пыталась поймать этот такт. Получалось ли, нет ли, непонятно — нынешний мой инструктор замечаний не делал.

Пес трусил по кругу рядом с конем, бдительно не спуская с меня глаз.

А страха, как ни странно, не было, хотя ситуация вроде бы располагала. Но то ли подействовал уверенный голос Булата, то ли надежная ширина его спины, то ли плавность его же поступи — я не боялась.

Со двора выехали торжественно — понимающий Гостемил Искрыч распахнул хозяйке ворота, дабы не пришлось ей сползать с конской спины, и заново влезать на нее со скамеечки.

А за воротами, куда я выбралась впервые, всё оказалось не так уж и страшно. Лес и лес, ели да мох бородами до земли висит, но и дорога все же видна наезженная, накатанная.

И если вдуматься, то с чего бы дороге и не быть: не на своем же горбу местный люд к премудрой провиант таскал?

Вот по этой дороге, выходит, нам и предстоит трусить к Малым Елям…

Пес всё трусил у левой передней конской ноги, колдовская книга оттягивала сумку у седла справа — словом, Урочище я покидала во всеоружии.

Правда, будь моя воля, я бы еще и Гостемила Искрыча с собой прихватила, для моральной поддержки, правда, чем бы он мне помог против лесного чудища, не понятно

— Ты, главное, не бойся ничего, хозяйка, — отвлек меня от мыслей о предстоящем Булат. — Помни: я и сам тебя не уроню, и тебе с меня упасть не дам.

А затем подобрался весь как-то, подобрался — да и скакнул!

Да как скакнул!

У меня сердце в пятки упало, душа замерла: это было как, как… как в сказке. Когда — между ног реки пропускает, хвостом облака заметает.

Лес мелькнул под нами далеко внизу, островерхой еловой картинкой, а потом вдруг оказался резко близко, и я сжалась, ожидая, что сейчас от удара о землю позвоночник мой рассыплется, как бусины с нитки, или что меня вышвырнет из седла, как минимум — но это земля, а не я, вздрогнула, когда в нее грянули конские копыта, и Булат, пробежав еще чуток, гася инерцию, и замер, как врытый.

Непогашенных остатков, впрочем, мне хватило, чтобы впечататься носом в гриву.

С седла мы сползали наперегонки: я — и мой полузадушенный писк.

— Ты что творишь, скотина! — стоило только мне отдышаться, и писк переродился в рык, а я от злости враз позабыла, что передо мной центнер чистой дури.

Центнер чистой дури нервно присел на задние ноги, а моя рука как-то сама собой ухватила его за гриву промеж ушей.

— Ты почему меня не предупредил!

— Так если бы я предупредил — ты бы запретила! — всхрапнул конь.

И вот вроде бы это было вполне логично, но меня отчего-то не успокоило!

— А если бы мне с сердцем плохо стало?!

— Да с чего бы? Я же предупредил, что не уроню!

Треснув эту святую простоту по лбу (“простота” обиженно всхрапнула, но, кажется, более ощутимых потерь не понесла), я плюнула на попытки пробиться к лошадинной совести, я взглянула вокруг…

— Булат…

Мой ласковый тон произвел на него куда большее впечатление, чем рычание и даже побои. Конь на всякий случай отступил на шажок.

— Булатик, скажи-ка мне, друг, а собаку я, по-твоему, для чего с собой звала?

Конь прянул ушами, и в этом жесте мне померещилось легкое признание его лошадиной неправоты. А потом он тряхнул гривой, переступил копытами, будто примеривался и по-простецки предложил:

— Вернемся?

Одна моя половина захотела упасть в фейспалм, как недавно собака, вторая — сесть на задницу и зареветь (ну так, просто, для профилактики, а то я тут уже больше суток, а еще не поревела даже ни разу о своей загубленной судьбе, непорядок, верно?). Возвращаться — тем более, тем способом, который подразумевала эта копытоногая скотина — не хотелось.

Я на всякий случай заглянула за лошадиный круп, изучая изгиб дороги, будто надеялась, что из-за него сейчас выглянет собачья морда. Но нет.

— Он ведь не заблудится? — все же обеспокоилась я благополучием ввереной мне живности.

— Не-е-е, — проржал конь, подумал, и добавил. — Разве что кто схарчит. Но не должны. Ты, хозяйка, им хорошо силушку показала!

Да-да, я помню, я согласна, каменная рожа — моя великая сверхспособность.

Я уже почти готова была отдать приказ если не вернутся, то хотя бы пойти (пойти! шагом! шагом, я сказала!) Витязю навстречу, но тут меня окликнул звонкий детский голосок:

— Матушка Премудрая, сюда, скорее!

Эх, не к добру это, не к добру…

Мелкий пацаненок, лет шести наверное с льняными вихрами, торчащими во все стороны, махал мне шапкой, подпрыгивая и приплясывая.

— Тятенька велел тебя встречать, скорее, там оно!

Я еще раз обернулась на лес и дорогу. На этот раз с тоской: и чего это я решила, что до жилья далеко? Очень даже близко, как бы не чересчур. А потом взяла Булата под уздцы и потянула к въезду в деревню.

На мое счастье я таки опоздала.

Потому что предъявили мне не бедокурящую чуду-юду, а только уже результаты оного бедокурства:

— Вот!

Собачий лай стоял над деревней, как и говорили мне жалобщики. Я тоже стояла, только не над деревней, а над грудой бревен: толстенных, в обхват.

— Что это было?!

— Так овин же, матушка!

Скрипнув зубами, я переформулировала вопрос:

— Что за существо могло это сделать!

— Ну-у-у... так откуда ж знать-то нам, то тебе виднее!

Ага. Виднее. У меня на это одно, очень научное прекрасное определение, подчерпнутое из любимой книги: “щось такэ зубасто”!

Тут и там на бревнах виднелись царапины, избороздившие дерево сантиметра на три вглубь, не меньше.

Мамочка дорогая! И с вот этим вот мне предлагают разбираться?!

— Тут бык был, матушка, всем быкам бык. Согнала его в овраг, окаянная, как теперь доставать будем — не знаем!

— Ну, с быком — это вы сами, — открестилась я от дополнительных услуг, не входивших в стоимость устного контракта.

— Так ото ж, сами, ты только с чудищей помоги.

Кто бы мне помог!

— Кто-нибудь видел, куда она потом делась?

Тишина была мне ответом, селяне неуверенно переглянулись:

— Кажись к Семену в сарай прыснула, — брякнул вдруг все тот же звонкий голос. — Я хвост видел!

И взгляды все обратились на оный сарай. Мне отчаянно хотелось сглотнуть, но в тишине этот звук однозначно звучал бы очень трусливо. По хорошему надо было бойко скомандовать: ну вы все вперед, а я за вами, постою за вашими спинами. С вас вилы — с меня моральная поддержка. Но не поймут-с, не поймут-с…

С другой стороны. Людей чуда-юда не трогала (пока!), а у меня наследственный авторитет (тоже пока!).

И, собрав волю в кулак, я направилась к сараю.

Вошла. Огляделась. Пусто. Ну как пусто — никакой жуткой твари там не было. Я уже собиралась повернуться, как сверху раздался какой-то звук.

Я ме-едленно подняла голову.

И застыла.

Чуда-юда была настолько неестественно жутка, что я не смогла даже заорать. Мозг категорически отказывался принять тот факт, что вот это вот — реальность, а не галлюцинация.

Голова кабана, тело медведя, а из этого тела руки с пальцами, а на пальцах когти, не когти — когтищи. Ноги-лапы как у сатира, а завершал всю эту жуткую нелепость бычий хвост.

Глаза на кабаньей голове были большие, совиные, желтые, и смотрели на меня не моргая.

Я застыла.

Неведомая тварь (мне — так точно, и даже если в моем магическом справочнике найдется описание этого непонятно чего с ареалом обитания, вкусовыми пристрастиями и портретным изображением, сейчас уж точно не время в нем рыться) тоже застыла.

А потом спрыгнула с потолка на пол — мое сердце вместе с ней провалилось куда-то в пятки — и… медленно склонила голову.

Ну. По крайней мере, ставка на авторитет оказалась верной! Осталось умудриться сделать как-то так, чтобы она не прогорела.

Как там нас учили? Лучший метод решения споров — ди-а-лог!

— Говорить можешь? — на всякий случай уточнила я,

Чуда-юда моргала на меня глазищами и молчала.

Да, далеко я уеду со своими гуманистическими методами в лютом средневековье.

Ладно, речь, вроде как, понимает — и то хлеб.

— Ты почто скотину губишь, окаянная? — сдвинув брови, грозно вопросила я, отчаянно представляя на месте чудища котенка, наделавшего кучу в неположенном месте, чтобы придать интонации уверенности и не трястись, как заячий хвост. — Или думала, раз прежней Премудрой нет больше, так я тебе позволю людей ее обижать?

Вместо того, чтобы устрашиться, как все прочие, на ком я до сих пор свой грозный вид применяла, чуда-юда вся как-то распушилась, набычилась, распахнула пасть и из нее вместе со странным хрипящим клекотом вырвалось шипящее:

— ш-ш-ш-ш-ш-мое-ш-ш-ш-ш… за-ш-ш-ш-бра-ш-ш-ли…

— Что, простите? — недоуменно переспросила я.

— Мое-ш-ш-ш-ш! — повторила тварь, повысив голос в фальцет и от этого, как ни странно стало слегка понятнее, хоть и свербело в ушах: — Украли-ш-ш-ш! Заберу-ш-ш-ш-ш!

А потом она вдруг взвилась на месте, сделала полный оборот по сараю, продолжая завывать “забрали” и “мое”, а потом метнулась к окну, невесть как в него просочившись, и была такова.

Только через несколько мгновение я поняла, что это где-то раскукарекался средь бела дня петух, и, не вынеся звука, чуда-юда вынуждена была удрать.