Чада, домочадцы и исчадия

К сараю, который пристроился как раз примерно посреди деревни и очевидно считался общественным достоянием, потому что староста за всех счел нужным пояснить: “а тута у нас хранится… всякое!”, — пес подошел тогда, когда я уже начала думать, что затея была дурацкая и не пора ли отступать огородами на Булат-экспресс до избушки. Там Гостемил Искрыч, он меня в обиду не даст.

Подошел, обнюхал, поскреб лапой дверь.

Староста любезно откинул для него щеколду, а потом мудро отошел на безопасное расстояние.

Сначала изнутри не доносилось ни звука. А потом…

Визг, рычание, грохот, снова визг!..

Шум нарастал, а потом оборвался на самой напряженной ноте.

Все замерли, не зная что делать.

— Заглянуть бы… — нерешительно предложил староста, неловко переступив с ноги на ногу.

Я шевельнула бровью: мол, инициатива наказуема — делай!

Но он только вздохнул тяжело, и не двинулся с места.

А потом в повисшей тишине зловеще скрипнула, отворяясь, дверь общинного склада, и оттуда вышел… вышло…

Вышел мой пес с добычей.

У добычи было нелепое тело — прямостоячее, но как-то неуверенно, будто коза на задние ноги встала, разве что чуть покрупнее. А еще у добычи были огромные желтые глаза в пушистых ресницах, розовый пятачок и два развесистых уха, как и полагается всякому поросенку.

Вот прихватив зубами одно из этих роскошных, удобнейших ушей, пес его из склада и вывел.

Чудо-юдыш шел скособочившись в сторону сурового поводыря и выглядел потрепанным, взъерошенным и бесконечно несчастным.

— Эт-то что еще за… Батюшки-святы, ох и образина! Да что ж это деется, люди добрые! — загомонили селяне, как-то нехорошо, недобро надвинувшись вперед.

— А ну, цыц!

Это я вспомнила, кто тут вообще-то и.о. Премудрой, и, как следствие, отвечает за разумное поведение (правда, не очень уверенно и не всегда… словом, насколько может — настолько и отвечает).

— Ну и чего тебе, неслух, дома не сиделось? — я неторопливо и уверенно пошла вперед, всем своим видом показывая, что уж я-то точно детей не боюсь, и не важно, какой они видовой принадлежности (на самом деле, очень даже боюсь — но справедливости ради, и впрямь не важно, какой они видовой принадлежности).

Остановилась, сверху вниз глядя на чудо-юдыша:

— Отчего не вышел, когда мать звала?

— Му-у-у! — неожиданно отозвалось дитятко.

С его общим видом (и поведением) я ожидала бы скорее “Хрю!”, и оно уж точно не прозвучало бы так жалобно.

А пес метнул на меня выразительный взгляд.

Но промолчал: пасть-то занята — добычи своей он из строгих воспитующих зубов так и не выпустил.

— Потом дом расскажешь! — утешила я пса.

Взгляд стал еще выразительней, но с нотками укоризны. Я спохватилась — говорящий же у меня конь, а не пес и не кот! Но кто бы на моем месте не запутался, кто из это братии разумный, а кто — просто говорящий? Впрочем, извиняться и расшаркиваться было некогда.

Подойдя к чуду-юдышу, я с потрясшей саму меня решительностью протянула ему руку:

— Пойдем. Отведу тебя к матери.

— Хрю-у-у-у!

Вот теперь он завопил, сообразно своему облику, оглушив этой сообразностью не только меня, а, наверное, и всё село, и рванулся ко мне так, что чуть не оставил ухо в пасти пса, не ожидавшего такой резвости, а оттого не успевшего разжать челюсти.

К выходу из деревни я пошла уверенной, плавной походкой, высоко подняв голову — чтобы кокошник гордо смотрел в небеса, а сарафан царственно плыл…

На мне, правда, не было ни кокошника, ни сарафана — но кого волнуют такие мелочи при наличии тренированного воображения?

Я была уверена, что чудо-юдыш прыснет в сторону, стоит лишь нам выйти за ворота, и даже готовилась поберечь руку и вовремя выпустить его, когда дернется. Но нет, лесной ребенок шел рядом со мной, как пришитый, еще и поглядывал на меня пугливо, дурошлеп… Пес, кстати, его поймавший и рысивший рядом, эту святую наивность совершенно не пугал.

Все же, в Премудром урочище у местных хозяек репутация жесткая.

Она появилась, когда мы подошли уже к самой опушке.

Возникла из кустов, в которых казалось бы, и собаке не спрятаться, не то что эдакой туше — а вот поди ж ты!

Появилась, и замерла, настороженно глядя на меня желтыми глазищами.

Детеныш тоже замер испуганным сусликом, но я отчетливо чувствовала, как подрагивает в моей руке его лапа.

Разжав ладонь, я подтолкнула его вперед — и тот скакнул с места, размазавшись в воздухе неясной тенью, а снова возник уже за надежной материнской спиной.

— Вина на тебе, — отчетливо проговорила я, глядя прямо в желтые глаза взрослой. — Ты за ребенком не уследила, ты и ущерб деревне нанесла. Возместить надобно. Думай!

И, царственно кивнув своим словам — а чуда-юда в ответ поклонилась — я развернулась и гордо пошла в деревню.

Толпа к моему возвращению так и не разошлась, народ переговаривался, возле открытых складских дверей вертелась детвора…

При моем появлении народ смолк, а я с видом целеустремленным и деловитым прошла в склад.

Потому что очень мне любопытно было, во-первых, чего этот неслух сложносоставной к матери не мог выйти, а во-вторых,не нанес ли мой пес в процессе охоты местным больше ущерба, чем совокупными усилиями смогли причинить мать и дитя, и не явятся ли селяне уже ко мне, с требованием этот самый ущерб компенсировать?

В складе царил бардак, но не погром.

Я прошлась вдоль стен, пытаясь разобраться, что здесь происходило.

Склад обустраивали основательно: все стены — в полках, на которых что-то стоит или лежит, с потолочных балок свисают крючья, на которых подвешены какие-то непонятные ремни, мотки веревок, и даже нечто, условно опознанное мной как хомут.

Дальний от входа угол завален мешками. Те, что побольше — с зерном, вон, из свежей прорехи, созданной то ли когтями, то ли копытцами, золотистый ручеек бежит.

На большие мешки рядом пристроили мешочки поменьше. Я подобрала один, упавший на землю и из любопытства развязав на совесть завязанную горловину, обнаружила внутри обычную соль — паршивой очистки, дома я бы такую серую ни купила бы, а здесь, видно, и эта — за счастье. Ее, скорее всего, и разложили бережно на зерне, чтобы не сырела… Вернув соль на то место, с которого она упала, я продолжила развивать дедукцию.

Ближайшая к этому углу полка оборвалась и повисла на одном гвозде, а земляной пол рядом с ней усеян черепками...

Итак. Судя по всему, наш ушастый друг, пробрался в деревню и забрался в склад, где и спрятался за мешками. Когда пес обнаружил беглеца, тот не обрадовался и попытался удрать. В процессе ребятки лапой или копытом порвали мешок с зерном, уронили соль и обрушили полку.

В виду установленных фактов, нанесенный силами добра ущерб признается недействительным — а силы зла уже изгнаны из населенного пункта с соответствующим внушением!

За сим, победа сил добра объявляется безоговорочной, а самим силам добра дозволяется покинуть место эпической битвы добра и зла!

Я крутанулась на пятках — и чуть не сшибла Ульянку.

Кстати!

Вот тебя-то мне и надо!

Ульянка, в отличие от собаки, не шарахнулась от меня, когда я присела перед ней на корточки. Возможно потому, что Ульянке я предложила улыбку, а не работу.

— Ульяна, ты, когда от бабушки домой возвращалась, ничего странного не заметила?

— Нет, тетушка Премудрая!

Я же задумалась:

— А пирожки-то с чем были?

— С зайчатиной, с яйцом, с грибами, с капустой еще... — девчонка явно растерялась, но добросовестно перечислила.

— Вкусные?

— Очень вкусные! У нас еще остались, тетушка Премудрая! Хочешь, я тебя угощу?

— Спасибо, милая, не нужно.

Я улыбнулась доброй девочке:

— Пирожки пахли, небось, на весь лес? — а когда та кивнула, снова шлепнув себя по спине косой, уточнила, — Ела по пути?

— Ага…— Ульянка залилась краской, и шепотом призналась, — Не утерпела…

— Понимаю тебя, — я вздохнула. — Кто бы на твоем месте устоял?

Угу… Вот и этот, с пятачком — не устоял!

Выходя с ребенком из склада, я про себя твердо решила, что этой догадкой делиться ни с кем не буду.

Толпа все так же не разошлась, и я, отпустив детскую руку, громко объявила:

— Не бойтесь, люди добрые, ушли гости лесные — больше разорять вас не будут, спите спокойно!

Они, надо думать, и сами до этой мысли дошли, но как-то же надо мне закруглить мероприятие и обозначить, что свои обязанности я выполнила, и полученная плата мной отработана полностью?

Народ радостно загомонил, восхваляя благодетельницу...

И оказалось, что удерживать невозмутимое лицо, когда тебе бьют земные поклоны и зовут спасительницей и застущитницей, еще сложнее, чем когда угрожают и предъявляют претензии.

Переждав в мучительной неловкости честно заслуженную благодарность, я наконец-то сбежала..

Пережить доставку “Булат-авиалиниями” я бы не пожелала и врагу, но...

Конь приплясывал, дожидаясь, пока я подойду, рыл копытом землю, многозначительно поглядывал на нас с псом…

И я решилась.

— Домой сам доберешься? — спросила у собаки, и когда он кивнул, шагнула вперед, на скамеечку, заботливо подставленную старостой.

Уже увереннее села в седло, нащупав ногами стремена, обхватила гладкие бока коленями…

Булат чуть отошел назад, потом короткий разбег, толчок — и небо, огромное синее небо бросилось мне в лицо, а сердце оборвалось, оставшись на земле.

Надеюсь, пес его подберет и принесет!

Когда копыта богатырского коня грянули о землю перед избой Премудрых, я поняла, что ничего мое сердце в Малых Елях не оборвалось — оно вот сейчас через горло вылетело!

— Ух! У-у-ух! — выдохнула я, когда сердце провалилось за грудину, на место.

— Понравилось? — польщенно оглянулся Булат. — Ты, хозяйка, выгуливай меня хоть иногда… Ух, я тебя покатаю!

И такая тоска прозвучала в его словах, в его голосе, что я невольно испытала прилив стыда: да ему же здесь скучно! Он — богатырский конь, и при всем здешнем уходе, при полных корма яслях, он отчаянно мается от безделья!

— Знаешь, Булатик… А давай, прямо сейчас!

— Что? — неверяще выдохнул конь

— Давай прямо сейчас покатаемся!

Он прянул с места, едва я успела договорить — и только от избы донесся отчаянный вскрик Гостемила искрыча:

— А отобедать?!

Но какой там обед, когда конь подо мной бежит вровень с ветром и того гляди его обгонит, и… и это было как в сказке. Когда “синие леса мимо глаз пропускает, озера хвостом заметает”.

Безумная скачка, перемешавшая небо и землю, захватила, поглотила и не оставила место больше ни для чего. Я растворилась в ней, и перестала быть, легко отказавшись от прошлого и будущего и упиваясь моментом…

А потом Булат сбавил ход, и лес из смазанной полосы снова разделился на отдельные деревья, а впереди показался знакомый частокол и знакомые черепа…

И Гостемил Искрыч, сурово супящий брови на крыльце в ожидании непутевой, не пообедавшей хозяйки!

Булат остановился, и я кое-как разжала руки, вцепившиеся в поводья.

Так. Так!

Сползти по гладкому, светлому боку на землю.

Твердо встать на ноги.

Убедиться, что они не дрожат…