Чада, домочадцы и исчадия

Глава 12

Раз, два, три, четыре — мерила я шагами пятачок свободного пространства в центре горницы. От стены, вдоль которой выстроились сундуки, до двери — ровно четыре шага и разворот.

Раз, два, три, четыре — разворот, и огонек, слабо разгоняющий для меня ночную мглу, заплясал на носике глиняного светильника в потоке воздуха.

Илья ужинать так и не пришел, и ночевать остался на улице.

Ну как так можно? С его комплекцией не есть вовремя — это себя не беречь. Ладно, на меня он зол, и за дело, но себя-то зачем наказывает?

Раз, два, три, четыре — мимо стола, на котором лежит колдовская книга, вобравшая опыт многих поколений Премудрых, мимо сундука с колдовскими артефактами редкой силы. Разворот!

Сила — силой, а ни книга, ни артефакты детей вылечить не смогли. Вернее, не смогла я, а они — не сумели помочь, да и мне ли их винить, за то, на что у самой не хватило соображения?

Это как Алешу винить за то, что я с Ильей поссорилась.

Раз, два, три, четыре — разворот.

Надеюсь, с Алешей все порядке и до матери он долетел. И не потому, что Искусница мне не простит, случись что с ее чадушком — а потому что я сама себе этого простить не сумею.

Раз, два, три, четыре, разворот — позвонить ей, что ли? Я бросила взгляд на сундук, куда вернула магическое зеркало.

Или иначе попробовать?..

Я замерла.

Нить свершенного колдовства нащупалась легко, далась в руки, признавая за мной силу и право, и будто ласкаясь к хозяйке. А потянуться вдоль нее волей оказалось и вовсе проще простого — потянуться, чтобы ощутить, что там, на том конце чар больше нет петли, спеленавшей злобного молодца, и не оборвана она смертью богатырской, а расплетина аккуратно, бережно, умелой рукой.

И не нить это больше, а лишь след ее.

Облегченно выдохнула: всё с Алешей в порядке — жив, цел, человекообразен и от меня далеко. Вот и славно, вот и ладно!

Хм… А с детьми так получится? Я им силу отдавала!

Нащупала, потянулась. В том ли дело, что колдовала я не здесь, а в семи верстах отсюда в Черемшах, в другом чем-то — след поднялся тяжелее и был едва ощутим. Впрочем, главное он все же показал: живы, все пятеро. А что слабы, так другого и не ожидалось.

Снова тронулась с места: раз, два, три, четыре. Разворот — принесла же его нелегкая!

Вколыхнувшуюся было злость задавила. Усилием воли, безжалостно: каждый отвечает за себя. Вот и Алеша отвечать за сделанное мной не может — сама дура.

А что у меня до сих пор горит всё бежать доказывать, что я в виду дурного не имела и зла ни одному из братьев не желала — так кого это волнует? Уж точно не Илью, которого я носом ткнула в его положение при мне, в то, что он целиком в моей власти.

Раз, два, три, четыре.

…и в то, что у меня совести — не больше, чем у Мирославы. Достойная преемница.

Разворот.

Не выучена, правда, ничему, земли свои и людей на них от чужака защитить не может, зато с союзниками собачится уже как полноценная ведьма!

Раз, два, три, четыре — разворот.

Интересно, как там пленник? Поставленный на стражу череп службу нес бдительно, и попытайся Иван покинуть свое узилище, дал бы знать незамедлительно — но в баню заглянуть не мог. Впрочем, пусть его, завтра с этим разбираться буду.

Завтра выяснять буду, и как в Урочище мое попал — не пешком же, и что на месте преступления делал, и как связан с тем, кто на детей болезнь наслал — потому что это сделал точно не он. Не его силы след возле Черемшей остался.

А вот кто там наследил — нужно искать.

Надеюсь, дети доживут до этого момента.

Но искать нужно — чувствую, завтра с утра следует ждать вестей о новых заболевших.

Раз, два, три, четыре — разворот.

Вот чего он в избу не идет, а? Знает ведь наверху и до утра вниз не спущусь — чем я ему нормально ночевать помешала?

Жгучее желание найти богатыря и попросить у него прощения подавила тоже. Потому что… потому что примерно представляла, что он мне ответит.

Я обязательно извинюсь. Но потом, когда подберу хоть какие-то внятные слова, когда будет хоть чуть-чуть более подходящий момент. И когда он будет хоть немного согласен меня услышать.

Раз, два, три, четыре — разворот.

Раз, два, три, четыре…

Огонек выпил через фитиль заправленный в светильник топленый жир п потух, и, оставшись в темноте, я смирилась с тем, что метаниями ссоре не поможешь, и рухнула на постель.

Я ведь не словами всё испортила, а делом.

Делом и исправлять все нужно…

…сон подбирался медленно, тягуче. И во сне лес шумел мне кронами “Не кручинься, Премудрая, как ты хочешь — так все и сладится, так и выйдет”. И свернувшийся в ногах черный согласно мурлыкал. А сила — огромная, непомерная сила — текла в меня, как в прорву.

К утру приснилась старуха — костерила почем зря, стучала кулаком, грозила “Не вздумай, дура-девка!”.

Я фыркнула, перевернулась на бок — от того и проснулась.

Окошко в горнице было забрано на ночь ставнем да и выходило на запад, но я всё равно безошибочно чуяла за ним занимающийся рассвет.

Странно, я и не заметила, как мир меня перекроил из убежденной совы в безумного жаворонка…

Хотелось встать, распахнуть окно, впустить в горницу свежий воздух и пение птиц из леса.

Но вылезать из-под нагретого одеяла было лень.

Собралась, примерилась — и ставень послушно поплыл в сторону под моим строгим прищуром.

И, странное дело, но на душе от этого потеплело. Не от того, что удалось простое колдовство в быту, нет. Просто оно как-то вдруг и разом убедило меня и в том что Мирослава снилась мне не просто так: пришедшая на сон грядущий в голову идея — верна.

Я действительно нашла лазейку в договоре, который старуха навязала Илье.

Расчесывая волосы деревянным резным гребнем, умываясь холодной водой, натягивая расшитую Искусницей рубаху, я всё вертела озарившую меня мысль.

Но спешить не будем. Сперва — заглянем-ка мы в книгу колдовскую!

Зачиталась. Спохватилась, когда снизу вовсю запахло свежим хлебом из печи — Гостемил Искрыч уже готов был накрыть хозяйке стол.

Не отвлекаясь на завлекательные запахи, хоть это и далось мне непросто, я вышла на крыльцо.

Позвала:

— Илья!

Богатырь на зов явился из конюшни, и у меня отлегло от сердца.

Был, был у меня страх, что появится он из-под крыльца или из конуры, и одет будет не в рубаху, а в собачью шкуру. Не знаю, как бы тогда в глаза ему смотреть смогла…

— Звала ли, Премудрая?

Хмурый взгляд я проигнорировала.

— Звала. Думаю, Илья, что теперь я сумею тебя отпустить.

Еще один хмурый взгляд стал мне ответом:

— Вошла, выходит, в силу?

— Вошла, Ильюша.

Потому что силы у меня нынче столько, что больше уже вряд ли будет.

И пусть духу договора это не соответствует (старуха ведь имела в виду другое), зато букве — вполне.

И это и было найденной мною лазейкой.

Илья только кивнул молча, не расспрашивая ни о чем и не споря.

Уточнил:

— Что мне делать надобно?

— Ничего, Илья. Я сама всё сделаю, — я прикрыла глаза и поглядела на богатыря другим зрением, потянулась к нему силой.

— Ты только потерпи малость, это долго может выйти…

Врала: я уже видела, её, недовольно дрожащую нить договора, уже знала, что, пусть и не исчерпала она себя, не исполнен еще договор, но разорвать её я теперь вправе, и сделать это удастся с легкостью.

Время мне требовалось для другого.

“Как на острове буяне камень бел-горюч стоит”...

Обережный заговор, найденный в книге, ложился словно сам собой, и слова текли шелком, не цепляясь, не задерживаясь, переплетаясь с силой, с волей, с глупым чувством, бьющимся в сердце…

Я окутывала Илью, оплетала его сверху донизу, с ног до головы, защищая от болезни, от волшбы, от яда, от удара в спину…

Сила, слово и воля, и моя любовь, сплетаясь в тонкую незримую нить, ложились тайным узором на широкие плечи, на бедовую голову, легко и естественно переплетались со старыми, еще Настасьей нашептанными оберегами, и таяли. Словно их и нет.

Остановилась я только тогда, когда повесила на Илью всё, что сумела найти в книге Премудрых.

И лишь после этого оборвала нить Мирославиных чар. Она тренькнула, неслышно и печально, и истаяла.

Будто и не было.

— Ты свободен, богатырь. Нет между нами больше долгов.

— Ежели на заставу княжескую пойду — в пса не перекинусь за забором?

Значит, всё-таки уходит…

А я-то… Значит, показалось.

Я заставила себя улыбнуться:

— Не перекинешься. Только зачем тебе туда идти?

Я обернулась к конюшне:

— Булат! Отвези Илью Егоровича на княжью заставу! Гостемил Искрыч, собери-ка ему в дорогу котомку.

В конюшне возмущенно всхрапнули, но мне было не до оскорбленных чувств буланого.

Со своими бы разобраться!

Кивнув богатырю на прощанье, я крутнулась на пятках и ушла в избу, с видом равнодушным и деловым.

Мол, вы тут седлайтесь, собирайтесь, катитесь — мне недосуг с вами долгие проводы разводить. У меня дел полно!

Позавтракать, например.

Или пореветь в тихом углу.

Но лучше, конечно, позавтракать.

Илья оставил мне прощальный подарок: подпер дверь бани поленом. Хорошо подпер, от души — я уже минут пять крутилась рядом с этой композицией, как лиса вокруг винограда, а поделать ничего не могла: полено стояло намертво.

Вот же ж!.. Силушка богатырская!

Зачем вообще было его запирать? Я же черепу сторожить велела…

Попыхтев еще немного так и эдак, и не добившись результата ни вручную, не пинком, я в конце концов разозлилась, зло взглянула на предательскую помеху — и полено вылетело, красиво крутясь в воздухе, врезалось в забор и, отлетев, шлепнулось на траву.

Вот нет бы сразу так!

С чувством глубокого морального удовлетворения я потянула дверь на себя.

Изучила пленника взглядом сверху вниз: нахохленный, хмурый… Кивком велела следовать за мной и ушла к крыльцу, не дожидаясь, пока он подчинится.

Придет, не придет?..

Пришел.

Вернул мне взгляд сверху-вниз, но рядом со мной сесть не решился — опустился на самую нижнюю ступеньку. Посидели в тишине, помолчали.

Квохтали на заднем дворе куры, опекаемые красавцем-петухом, паслась вдоль забора коза, искоса поглядывая на нас. Булат, успевший воротиться с княжьей заставы, тяжко вздыхал над яслями, заправленными еще Ильей.

О чем думал Иван — я не знаю, а я думала о том, что всему этому добру нужно будет подобрать очень надежного хозяина, когда я разберусь с неведомым врагом и соберусь уходить. Куры да коза — еще ладно, хотя и их тоже жаль, живые же твари бессловесные. Но Булат и Гостемил Искрыч мне друзья, и доверить власть над ними человеку злому и жестокому — никак нельзя.

— Я роду боярского, — нарушил тишину Иван. — Боярина Федора Крапивы средний сын.

Сорвал травинку, покрутил ее в пальцах и с усмешкой добавил:

— Коль надумаешь за плату меня воротить — отец откуп богатый даст.

Хорошая идея. Меня дома уже с работы уволили — финансовая подушка на первое время мне очень даже пригодится.

— Род наш старый, в Войкове и под ним наши земли исконные, отец — думный боярин, на сходе по правую руку от князя Госмомысла сидит.

Хорошо, Ваня, я поняла: ты из “золотой молодежи”, отец твой крутизны немереной. Но мне-то, многогрешной, что с того?