Пагубная любовь

VII

В те годы в ноябрьские вечера после девяти часов Фамаликан замирал в тишине черным скопищем строений, опоясанным дубовыми и сосновыми рощами. Там, где в наши дни красуются особняки с гербами владельцев на фронтоне, тянулись обширные болота, по берегам которых кое-где виднелись лачуги бедняков. Банда Луиса Пристава могла орудовать без страха и помех в самом сердце города — точно так же, как на глухих окраинах.

В одну из таких ночей вожак с дюжиной отборных молодцов появился в проулке Энширас, где жил Бенто де Араужо. Луис Пристав и еще двое подошли к двери; остальные стояли на страже с обоих концов проулка.

Камнедробильщик еще сидел у очага. С тех пор как ему сказали, что сын его ночует иногда у Луиса Пристава, он просиживал без сна до самого рассвета. Старик так боялся налета, что уже трижды в ненастные ночи звал криками народ на помощь. В первый раз соседи с неколебимым бесстрашием и громкими воплями выглянули в окна и увидели, что какой-то приблудный боров подкапывается рылом под дверь Бенто, — возможно, его привлек аромат свинарни, источавшийся оттуда. Оба последующих раза, сколько ни вопил камнедробильщик, никто не пошевелился, поскольку все полагали, что виновником страхов скупца, как и в первый раз, является боров.

То же самое произошло и в ту ноябрьскую ночь. Камнедробильщик услышал, что перед его дверью возятся люди, и различил даже скрип железа между косяком и створкой двери. Он закричал, но крик, казалось, вырывался сквозь стиснутые зубы. Засов отскочил, и дверь под напором пары могучих плеч распахнулась с такой быстротой, что двое мужчин влетели стремительно, словно вброшенные катапультой, и остановились, лишь приблизясь вплотную к окаменевшему старику. В свете горящей лучины камнедробильщик увидел, как у самого его горла блеснула сталь ножа, и услышал измененный голос — у обоих посетителей лица были прикрыты платками.

— Если закричите, умрете на месте. Хотите жить — давайте сюда три тысячи золотых, да не мешкайте. Не пытайтесь одурачить нас или разжалобить. Решайте: деньги или жизнь.

Бенто молитвенно воздел длани и зарыдал, прося пощады.

— Где три тысячи золотых? — спросил Пристав.

— Три тысячи золотых?! — пробормотал старик таким тоном, словно одурел от страха, услышав сей вопрос, ибо у него за душой не водилось и трех медяков.

— Убьем эту нечисть, — продолжал Пристав, — и поднимем половицы.

— Я не здесь деньги держу, добрые сеньоры, — поспешно проговорил старик, заливаясь слезами.

— А где же?

— Зарыл под валуном...

— Близко отсюда? Поживей.

— Нет, сеньор, не очень близко. Почти с милю будет... В Вермуине.

— Ладно, — заключил предводитель. — Показывайте нам дорогу, и пойдем выкапывать деньги. Шевелись, старина!

При таком повороте дела камнедробильщик почувствовал некоторое облегчение, словно спасение денег ценою опасности для жизни было значительной удачей.

Ведомая стариком шайка углубилась в лесные дебри, миновала холм, примыкающий к отрогам Вермуинских гор, и по Сан-Косте-де-Вале стала пробираться к скалам, прозванным в тех местах «Замком».

— Вы не печальтесь, — говорил по пути Пристав камнедробильщику. — Вам ведь тоже останется толика, будет на что жить в довольстве. Необходимого мы у вас не отберем, нам только лишнее требуется. Разве мы не порядочные люди, старина?

И он похлопывал его по плечу.

— Само собою, сеньор, — отвечал Бенто, а сам тем временем сосредоточенно обдумывал опасное положение, в коем очутился, и искал способа из оного выбраться.

— Поторапливайтесь, — твердил свое вожак, мягко подталкивая старика.

— Стоило бы подбодрить его пинком-другим, — предложил один из членов шайки, опасаясь, что рассвет помешает им довершить дело.

Когда наконец все добрались до островерхого гребня горы, Пристав проговорил:

— Мы на месте. Где валун?

— Не разглядеть мне... Лишь при дневном свете смогу я узнать место, — отвечал Бенто.

— Горю легко помочь... — возразил Пристав с улыбкой, не сулившей ничего доброго. — Эй, Фрейамунде, высеки огонь и запали факел из валежника, чтобы этот дядюшка разглядел, где его деньжата.

— Сдается мне, больше было бы проку, коли посветили бы мы ему, пустив в дело порох, — заметил Фрейамунде, отпив несколько глотков водки из высушенной тыквы, висевшей на ремешке у него через плечо. — Хотите, командир? Коли вы не возражаете, я дам пару глотков старикану, наподобие того, как индюкам дают...

— Дядюшка Бенто, — настаивал Луис Пристав, — найдете вы камень или нет? Деньги останутся лежать в земле; но вы ведь тоже останетесь лежать здесь брюхом кверху в ожидании, покуда не зароют вас в землю. Подумайте о нашем уговоре; вспомните, что имеете дело с людьми, верными своему слову.

Тем временем один из членов шайки высек огонь с помощью огнива и поджег охапку сухого папоротника, который собрал под скалой, напоминавшей дольмен.

— Вот вам и свет, светлее некуда, — сказал Луис. — Поглядите-ка, под каким камнем рыть, дядюшка Бенто.

— Сдается мне, под этим... — отвечал, дрожа, камнедробильщик, в уверенности, что пробил его последний час.

— Сдается вам или так оно и есть? — в ярости допытывался Пристав. — Живее. Покажите место. Эй, Зе Ландин, пусти в ход нож, выкопай мертвеца. Хозяин, мы к вашим услугам, показывайте, где копать; посмотрим, на что сгодится яма — денежки вырыть или вас зарыть.

Бенто упал на колени, бормоча что-то нечленораздельное.

— Что он там лопочет, дьяволово отродье? — проговорил Фрейамунде.

В это мгновение отец Жоакина упал ничком, ударившись лицом о камень; и когда двое разбойников подняли его и встряхнули, они увидели при свете факела, что старик мертв.

Это обстоятельство не произвело на удальцов ни малейшего впечатления. Ни один из них словом не обмолвился по поводу столь мрачного театрального эффекта. Самые чувствительные хлестали водку, приговаривая, что старик, видно, помер с холоду. Ни философской мысли, ни элегического изречения! Луис Пристав в немногих словах выразил уверенность в том, что старый Бенто увел их из дому, чтобы они не напали на след сокровища. Он порешил вернуться в дом Бенто и, покуда темно, перерыть там весь пол; если же они денег не найдут, то на следующую ночь пойдут в Замок и попробуют копать под скалой.

Так и было сделано. Бенто де Араужо остался лежать навзничь в зарослях, раскинув крестом оцепеневшие руки со сжатыми кулаками, и в остекленелых глазах его стояли слезы. На рассвете темно-бурая туча, нависшая над горным гребнем, прорвалась, и ледяной ливень, хлынувший из ее чрева, стал хлестать лицо и тощую обнаженную грудь покойника. Много дней подряд шли дожди вперемешку со снегом. Ни один пастух не гнал стада в высокогорья, погруженные во мглу туманов и опасные в ту пору, когда воют голодные волки.

Только когда улеглось ненастье, был обнаружен труп; о нем возвестила стая ворон, которая с карканьем носилась над местом пиршества, где лежали останки, расклеванные ими самими и растерзанные их соперниками — волками.