Когда тело говорит НЕТ: цена скрытого стресса

Разработанный Мэри Мейн тест называется «Опросник привязанности для взрослых» (ОПВ). Как и реакцию младенцев в «Странных ситуациях», рассказы взрослых классифицировали по определенным признакам, отражающим степень безопасности, которую они ощущали в ранних взаимоотношениях с родителями.

Как оказалось, «ОПВ является самым надежным прогностическим показателем того, каким образом у младенцев будет формироваться привязанность к своим родителям». Другими словами, то, что взрослый неосознанно рассказывает о своем детстве в ходе опроса, позволяет предугадать тип привязанности к нему собственных детей. Таким образом, результаты ОПВ, проведенного с родителем до рождения ребенка, смогли с точностью предсказать, каким образом ребенок будет вести себя в «Странной ситуации» в первый год жизни. Более того, когда спустя два десятилетия изучались уже повзрослевшие дети, их поведение в «Странной ситуации» точно угадывается в манере речи при прохождении «Опросника привязанности для взрослых».

Таким образом, рассказ взрослого человека о своем детстве в рамках ОПВ часто будет предсказывать то, как он будет воспитывать своего будущего ребенка и, следовательно, как этот ребенок будет реагировать в «Странной ситуации» в первый год жизни. А поведение ребенка в «Странной ситуации» позволяет предсказать, в какой манере, в свою очередь, он будет рассказывать о своем детстве двадцать лет спустя!

Другими словами, воспитание — это игра поколений. Неразрешенные проблемы одного поколения передаются следующему. Ланс Морроу, журналист и писатель, лаконично описал природу стресса, который передается от одного поколения другому, в своей книге «Сердце», в душераздирающем и прекрасном рассказе о его столкновении со смертью в результате почти смертельной болезни сердца: «Поколения — это коробки внутри других коробок: внутри коробочки с жестокостью моей матери вы найдете другую коробочку, в которой находится жестокость моего деда, а внутри этой коробочки (я подозреваю, но не знаю наверняка) вы найдете коробочку с какой-то черной, таинственной энергией — историями внутри других историй, уходящими во время».

Если понимать, что история семьи включает множество поколений, то обвинения родителей теряют смысл: «Признание этого факта моментально рассеивает любую склонность видеть в родителе злодея», — писал Джон Боулби, британский психиатр, работа которого объяснила с научной точки зрения решающее значение привязанности в младенчестве и детстве. Кого нам следует винить?

Если мы видим, что стресс передается из поколения в поколение, то можем лучше понять, почему так много историй жизни, рассказанных в этой книге, описывают семьи, в которых целые поколения или несколько представителей одного из них страдают от самых разных и, по-видимому, не связанных между собой заболеваний. Приведу несколько примеров:

• НАТАЛИ: рассеянный склероз. Ее старший брат был алкоголиком и умер от рака горла. Младшая сестра страдает шизофренией. Дяди и тети были алкоголиками. Дедушка по материнской линии был алкоголиком. Ее муж, Билл, умер от рака кишечника. А у сына синдром дефицита внимания и гиперактивности, а также проблемы с наркотиками.

• ВЕРОНИКА: рассеянный склероз. Она считает, что была зачата во время изнасилования с инцестом. В приемной семье дедушка по материнской линии был алкоголиком, а бабушка по материнской линии, когда ей было за шестьдесят, заболела болезнью Альцгеймера. Среди прочих проблем со здоровьем ее отец рано начал страдать от высокого кровяного давления.

• СЬЮ РОДРИГЕЗ БАС: Ее отец умер от алкогольного цирроза печени; одна из ее тетушек умерла от аневризмы мозга, другая — во время пожара в доме.

• АННА: рак молочной железы. Как ее мама, так и бабушка по материнской линии умерли от рака молочной железы, но не в результате генетического обмена. Анна унаследовала ген рака молочной железы от отца. У нее две сестры: одна живет с алкоголиком, другая психически нездорова.

• ГАБРИЕЛЬ: склеродермия с признаками ревматоидного артрита. Ее родители были алкоголиками. У брата была колэктомия в связи с раком кишечника, а у сестры недавно диагностирован рак молочной железы.

• ЖАКЛИН ДЮ ПРЕ: рассеянный склероз. Ее бабушка получила психологическую травму после смерти других детей, незадолго до рождения ее матери. Мать Жаклин умерла от рака, а у отца развилась болезнь Паркинсона.

• РОНАЛЬД РЕЙГАН: рак толстой кишки, болезнь Альцгеймера. Его отец и брат были алкоголиками; у второй жены развился рак молочной железы. Дочь умерла от метастатической злокачественной меланомы.

Вероятно, вы помните разгневанное письмо ревматолога из первой главы, написанное в ответ на мою статью о Мэри. Я предположил, что детские переживания Мэри, связанные с насилием и с тем, что ее бросили родители, сформировали паттерн преодоления трудностей с помощью подавления эмоций и что ее склеродермия была отчасти результатом этого опыта. Врач заявила, что склеродермия является наследственным заболеванием и мои аргументы «не заслуживают никакого доверия». Она написала: «Эта статья вводит в заблуждение несведущую общественность и ошибочно возлагает ответственность за развитие склеродермии на жертв этого заболевания и их семьи». Теперь мы видим, что «перекладывание ответственности» здесь ни при чем. Главная проблема заключается в непреднамеренной передаче стресса и тревожности от одного поколения другому.

Другая моя пациентка, Кейтлин, тоже умерла от склеродермии. Ее заболевание протекало гораздо быстрее, чем у Мэри, поэтому не прошло и года после постановки диагноза, как она умерла. Я близко познакомился с Кейтлин лишь в последние месяцы ее жизни. Несмотря на то что я принимал у нее роды и оставался их семейным врачом, до того, как у нее обнаружили склеродермию, она также посещала женщину-терапевта в связи с личными проблемами медицинского характера.

Как и Мэри, Кейтлин была добрейшей души человеком. Она заботилась обо всех, кроме себя. Когда ее спрашивали о самочувствии, ее ответ всегда сопровождался теплой, застенчивой улыбкой, с помощью которой она пыталась оградить собеседника от физической и эмоциональной боли, которую испытывала. Она моментально переводила тему разговора на ту, что близка собеседнику и не касается ее личных проблем.

Я никогда не забуду наш последний разговор с Кейтлин у изголовья ее больничной кровати. Ее легкие и сердце едва работали; ей оставалось жить менее суток. Я поинтересовался ее самочувствием. Она сразу же переключилась на меня и спросила, что нового в моей жизни. С некоторой досадой я рассказал, что редакторы отказались от еженедельной медицинской колонки, которую я вел в местной газете. «Боже, — шепотом сказала она с сочувствующим выражением на лице, — вы, наверное, ужасно себя чувствуете из-за этого. Вы же обожаете писать». Будучи на волоске от смерти в результате неизлечимого заболевания, в сорок два года, оставляя четверых детей и мужа, она ни слова не проронила о том, как ужасно себя чувствует.

«Она всегда была жизнерадостной и неизменно приветливой, независимо от того, больна она или здорова», — рассказал мне в ходе последнего разговора ее муж, Рэнди. По его словам, Кейтлин «сдерживала в себе много эмоций», особенно когда была расстроена. Были две темы, которые она редко обсуждала: ее неизлечимое заболевание и детство. «Если она и говорила о своем детстве, то это была лишь пара приятных воспоминаний, которые у нее остались о том времени».

Рэнди считает: есть все основания предполагать, что приятных моментов в ее детстве было очень мало. Ее отец, успешный бизнесмен, был суровым и деспотичным надзирателем, чье слово считалось законом. Он очень резко критиковал Кейтлин, старшую из двух детей: «Мне казалось, что она считает, будто ее рождение стало для родителей большим неудобством. Что она появилась на свет слишком рано и была нежелательным ребенком».

Эти слова задели меня за живое. Кейтлин выступала против абортов, но не ожесточенно. Она знала, что я поддерживаю право женщин самостоятельно решать, сохранять им или прерывать свою беременность. Наши отношения были основаны на взаимном уважении, и однажды она обратилась ко мне с призывом перестать направлять пациенток в клиники для аборта. В письме говорилось: «Если бы аборт был разрешен законом в то время, когда я была на стадии зародыша, то я бы не появилась на свет». По словам Рэнди, в глубине души она чувствовала себя нежеланным ребенком.

Когда Кейтлин находилась на последней стадии заболевания, произошла ситуация, от которой, по выражению Рэнди, у него на глазах выступили слезы: «Мы сидели на кухне, а вокруг лежали все эти таблетки, которые она должна была принимать. Она ужасно себя чувствовала. Неожиданно она заплакала и сказала: „Жаль, мамы нет рядом“. А ее мать жила всего в паре кварталов от нашего дома. Они были не настолько эмоционально близки, чтобы мать пришла, утешила, помогла или обняла ее. В этот момент у нас дома находилась домохозяйка. Она была на кухне и мыла холодильник. Она настолько расчувствовалась, что подошла и обняла Кейтлин. Я подумал: какой ужас — человек, который едва ее знает, проявляет к ней больше сочувствия, чем родная мать.

Я не хочу винить родителей. Достаточно посмотреть на историю их семьи — отец ее матери ушел из семьи, когда она была совсем крохой. Она росла без отца, а ее мама (бабушка Кейтлин) была вынуждена преодолевать все трудности в одиночку».

Последующий разговор с ее братом подтвердил мнение Рэнди о детстве Кейтлин: «В семье было мало эмоциональной поддержки и любви, — сказал брат, — отец был с нами жесток, а мама его боялась. Наша мама очень хороший человек, но она никогда не умела разбираться с проблемами.

Отец был настоящим деспотом. Нам едва исполнилось пять или шесть лет, когда каждую субботу он отправлял нас чистить подвал. Нам было запрещено выходить, пока мы окончательно не наведем порядок. Нам также приходилось полировать до блеска его сапоги».

По словам брата, Кейтлин обладала «очень тонкой натурой», но отец считал ее «недалекой». Сам факт, что она поступила в университет, выводил его из себя. Что бы она ни делала, он относился к этому без всякого уважения. Она состояла в организации, которая популяризует грудное вскармливание. Отец насмехался над этим. «Сколько она еще будет кормить грудью этих детей — пока им не исполнится восемнадцать?»

Долгие годы, даже повзрослев, они мирились с диктаторством своего отца, пока ее брат, наконец, не отказался от общения с ним. «Кейтлин очень переживала из-за того, что я отдалился от семьи. Она не могла понять, почему я так поступил. Я пытался объяснить ей, что так мне будет лучше, что благодаря этому я стану лучше. Она не понимала этого».

Брат Кейтлин также плакал, когда вспоминал случай, похожий на тот, о котором рассказывал Рэнди. «За день до своей смерти, лежа на смертном одре, Кейтлин сказала моей жене — тяжело это вспоминать, — моя жена сидела с ней рядом, держа ее за руку, и Кейтлин сказала: „Хотела бы я, чтобы у меня была такая мама, как ты. А так у меня нет матери“. Я люблю маму, но она не была хорошей матерью. Ее нельзя назвать любящей матерью».