Воздушные рабочие войны. Часть 2

«Дорогая, любимая моя, родная мамочка! Если б ты знала, как соскучилась я по тебе! Помнишь, как мы, бывало, сидели с тобой в темноте на моей кровати и шептались, ожидая со службы папу? Как он там? Есть вести от него?

У меня все хорошо. Учусь летать, и прокладывать курс, постигаю военную и летную науку. Кормят нас по летным нормам. До отвала! Даже молоко с булочками дают! Вкусными. С повидлом. Как я люблю. А еще…»

Она писала так, будто не лежала в госпитале, а училась в училище. Рассказывая маме разные забавные истории, случавшиеся когда-то у них, но не с ней, а с другими девочками-курсантами. Писала про столовую, про новую форму, про старшину Кандыбу, про всякую ерунду… Только вот написать, что она в госпитале, буквально в нескольких кварталах от дома духу не хватало. Не могла. Боялась. Мама же примчится сразу, будет переживать, плакать. Зачем? Не надо ей этого! Пусть лучше думает, что дочка в Люберцах учиться на казарменном положении. Так спокойней. Всем. Потом расскажет. Когда-нибудь.

Только вот невдомек было Лене, что мама ее, недели три, как встретила почерневшую от горя мать Коли Литвинова. И уже знает, что Коля погиб. И воевал он в одном экипаже с дочкой. И что Лена ранена, она тоже узнала от Колиной мамы. Только вот не знала, что лежит она на лечении совсем рядом. А то примчалась бы, бросив все. Домашней еды принесла, одежду какую. И бульончик обязательно! И переживала бы, как без этого. И плакала. Но все одно было бы легче, видеть свою Леночку, свою маленькую девочку. А так приходиться ронять тихие слезы на линованные листки из ученической тетрадки, исписанные сладкой ложью и гадать, как она там? Все ли с ней в порядке? И кто ее, заразу такую, научил врать матери?! Вот вернется, получит ремня по жопе! И не посмотрит, что она взрослая! Да что ж это она?! Как можно?! Нельзя ремня! Девочка раненая, а она тут разошлась! И сидела мама на дочкиной кровати, всхлипывая и гладя рукой колючее шерстяное покрывало.

Роскошная квартира в доме на Берсеневской набережной вызывала не радость и тщеславную гордость как еще совсем недавно, а раздражение и даже злость. Камин, вычурная мебель, тяжелый портьеры с золотой бахромой, вазы и какие-то пошлые статуэтки с крылышками. Василий резким движением смахнул с полки чайный сервиз. Голубые с золотом осколки рассыпались по паркету и шикарному ковру, подаренному отцом. Василий безжалостно хрустнул сапогом по ни в чем не повинному фарфору. Как?! Как ему это могло нравится?! Он подошел к серванту, наклонившись, достал из бара внизу бутылку армянского коньяка и хрустальную рюмку. Набулькал с краями, так что часть янтарного напитка пролилась на полированную поверхность. Плевать! Поднял рюмку и столкнулся взглядом со своим отражением в зеркале. На него смотрел майор с тяжелым взглядом в выцветшей летной форме с полевыми погонами и аккуратно зашитым кармашком гимнастерки. Он вспомнил, как подорвал его, случайно зацепив пряжкой лямки парашюта, а девочки-техники из ночного бомбардировочного заметив это, забрали у него гимнастерку и буквально за пару минут зашили. Пить расхотелось. Он оглянулся и поморщился. А ведь совсем недавно он устраивал тут веселые вечеринки. Выпивка, джаз, друзья, девушки. Как буржуй какой-то! И льстивые взгляды и слова. Почему он этого не замечал тогда? Может быть, потому что все это было привычным и обыденным? А что изменилось? Люди! Василий посмотрел на обитое кожей кресло. В нем так любила сидеть, положив стройные ножки в американских нейлоновых чулочках на журнальный столик, Нинка Орлова. По телу прошлась сладкая истома. Интересно, где она сейчас? Отыскать что ли? Хотя… Нет! Поймал себя на мысли, что думает о том, как к его поступкам отнесся бы Стаин. Раздражение накатило с новой силой. Дожился! Мнение мальчишки интересовать стало! Так если бы только мальчишки, но ведь и осуждающий взгляд капитана Агеева и насмешливый Бершанской сразу лезут в голову. Вдруг представилось, что вместо Нинки в кресле сидит некрасивая лейтенант Алексеева, обслуживающая его самолет в первый их прилет на аэродром ночников. В помасленном комбинезоне, с подвязанными грязной косынкой волосами, игриво ему подмигивает и начинает перематывать портянки. Вася хохотнул. Вот же напридумывал! Раздражение исчезло, будто и не было.

А ведь ему хочется оказаться сейчас там, на аэродроме под Керчью. Черт бы побрал этих волокитчиков из ГУ ВВС! В чем проблема выписать наряд на новый самолет?! Хотя их понять можно, сыну Сталина, какую попало машину не всучишь. Случись что и фронт покажется курортом. Вася покачал головой. Как же легче быть простым летчиком.

Взгляд зацепился за осколки сервиза. Намусорил! Ничего, домработница уберет. Только вот ноги сами понесли в гардеробную. Здесь, вроде, где-то должен быть веник. Да где же он?! Ничего не найдешь! Бардак! Ну?! Ага! Вот он! И швабра, и ведро! А спрятала-то! Квочка! Василий понимал, что ругается на прислугу совершенно зря, что как раз у нее-то все в идеальном порядке. Это он за два года жизни в квартире впервые обеспокоился тем, кто и как здесь убирает. Опять накатило раздражение. Да что это с ним сегодня такое?! Ведет себя как истеричка! Он взял веник, металлический самодельны совок на длинной ручке и, вернувшись в гостиную, стал заметать осколки. Жалко. Красивый был сервиз. Ручная работа. Это получается кто-то творил, лепил тончайшие чашечки, филигранно скручивал завитые ручки, потом расписывал, щуря подслеповатыми глаза, а он вот так взял и смахнул рукой на пол чей-то труд? А что он сам создал в этой жизни? Ничего! Только развлекался! Хорошо хоть на фронт попал! А то, вообще, смотреть людям в глаза стыдно было бы! Или нет? Не стыдился же он инспекторской должности. Он и в действующую-то просился, чтоб вырваться из-под опеки отца, да и себя проверить хотелось. Проверил. Печально все оказалось. А ведь считал себя отличным летчиком и командиром. Самомнение под самый потолок. Осколки звонко высыпались в металлическое ведро. Василий унес веник и совок на место, не поленившись накрыть их тряпочкой, как было. Разрывая тишину, раздалась резкая трель телефона:

— Квартира товарища Сталина, — ответил он шуткой как когда-то давно, до войны.

— Товарищ Сталин. Тут Фрунзе, — в тон ему ответил Тимур.

— Здравствуйте, товарищ Фрунзе, — Василий старался голосом подражать отцу.

— Здравствуйте, товарищ Сталин.

Вася не выдержал первый и рассмеялся.

— Тимка, ты где? Когда тебя ждать? Распрощался с подружками своими?

— Они не подружки, боевые товарищи скорей, — не поддержал фривольность Тимур, — я тут, что звоню. Не смогу я к тебе подъехать, Вась.

— Что так?

— В полк вызывают. Объявили повышенную боеготовность.

— Ясно, — в голосе Василия послышалось сожаление, — ну тогда потом как-нибудь. И Тимка…

— А?

— Я все равно попробую отца за тебя попросить.

— Спасибо, Вась, — в трубке было слышно, как Тимура кто-то позвал, — Все, я побежал. Увидимся! — послышались короткие гудки отбоя. Эх, жалко! С кем-кем, а с Тимкой он бы посидел. Это не эти пустышки, что тут когда-то крутились. Василий положил трубку на рычажки, но задержав руку, тут же снова ее поднял, решительно набрав номер.

— Слушаю! — раздался знакомый с детства негромкий голос.

— Отец, здравствуй! Это Василий.

— Ты почему не на фронте? — ага, можно подумать не знает. А хотя может и не знает. Все как-то быстро закрутилось. Днем его сбили, а уже ночью он летел в Москву. Наверное, не успели еще должить.

— За самолетом прибыл. В ГУ ВВС уже был. Вот тебе решил позвонить.

— За самолетом? — ну точно еще не доложили, — А что с твоим?

— Сбили. На том конце провода повисла тишина. — Алло, отец?! — Василий подул в трубку, проверяя связь. Хотя именно на этой линии неполадки были практически исключены.

— Вот как? — наконец отозвался отец — А мне зачем звонишь? — вопрос прозвучал с сильным акцентом. Ни здравствуй, ни как дела. Только зачем позвонил. В этом был он весь. Одним словом Сталин.

— Просто. С фронта приехал. Думал увидеться, — Василий покраснел, как когда-то в детстве, отчитываясь за школьные шалости. Глупо конечно, у отца дел невпроворот, вся страна на нем, но и не позвонить он не мог. Опять тишина и голос отца:

— Ты где сейчас?

— У себя. На Набережной.

— Сам дойдешь или машину прислать?

— Сам, — с души словно упал камень.

— Жду, — и связь оборвалась. Василий положил трубку, наткнувшись глазами на так и не выпитую рюмку. Ай, умерла, так умерла! Взял рюмку и, быстрым шагом зайдя на кухню, опрокинул содержимое в раковину.

К отцу пошел не через приемную, а через кабинет Власика. Это тоже был своеобразный ритуал. Все-таки он вырос можно сказать на глазах у Николая Сидоровича, под его чуткой опекой. Да и покрывал он их с друзьями-товарищами перед отцом частенько. Правда, и получать от него же доводилось. А он шкет еще огрызался и обижался! Да натерпелся с ними дядя Коля!

Но поговорить, толком, не удалось. Позвал отец.

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, майор Сталин, отметиться по случаю прибытия с фронта прибыл, — за своей бравадой Василий пытался скрыть робость, охватывающую его перед этим родным и в то же время таким далеким и недостижимо уважаемым человеком.

— По случаю прибытия прибыл, — проворчал отец, — проходи уже, паяц! — но в глазах плясала одобрительная смешинка. — Формы другой не нашлось? К Верховному пришел, как-никак, — недовольно заметил он, глядя на Васькину полинявшую гимнастерку.

— Не нашлось, — развел руками Василий, — все в казарме осталось. Так получилось. Неожиданно улететь пришлось, — ну не говорить же отцу, что он специально не надел парадную форму, желая щегольнуть своим фронтовым видом.

— И куда это ты так спешил? — усмехнулся в усы Сталин.

— Самолет с ранеными летел в Москву. Ну и я с ними, — голос Василия, став серьезным слегка дрогнул. Вспомнилось бледное, с прилипшей ко лбу прядкой потных волос, лицо раненой девушки из самолета. Кажется Зои.

— Ясно, — кивнул отец и вдруг неожиданно спросил, — жарко там? Тяжело?

— Жарко, — кивнул головой Вася, — и стал рассказывать. Про свою группу, про бои, про девчонок из корпуса Стаина, про капитана Агеева и некрасивую лейтенанта Алексееву и про то, как его сбили. Про сержанта-пехотинца, встретившего его на земле и про усталого комбата с перебинтованной кистью. И про девушку из самолета, чем-то так зацепившую его. А отец неожиданно внимательно его слушал, кивая головой и постукивая по столу пальцами. А когда Василий остановился, заметил:

— А ты изменился, сын! — и было в его словах что-то такое, от чего Васе стало радостно-радостно, а сердце готово было вырваться из груди. Прикажи сейчас отец и он сделал бы за него и для него все что угодно! — Значит, правильно я все решил, — Сталин сам себе покивал головой.

— Что решил? — недоуменно спросил сын.

— Ты когда обратно? — не ответил на вопрос отец.

— Не знаю еще. Самолет надо дождаться. В Управлении сказали, позвонят, как готов будет.

Сталин задумчиво помолчал и поднял на сына глаза:

— Не надо ждать. Самолеты вам перегонят.

— Нам?

— Вам, — кивнул Сталин, — новые «Яки». Испытатели очень хвалили. А в бою ты со своими героями их и проверишь. Справитесь?