Воздушные рабочие войны. Часть 2

III

— Докладывай, Семен! — голос Сталина был спокоен и только чуть дернувшаяся щека и побелевшие от напряжения пальцы с силой сжимающие телефонную трубку выдавали его волнение.

— Товарищ Сталин, в пять часов утра немцы атаковали наши позиции в Севастопольском оборонительном районе и на Керченском направлении. Массированной бомбардировке подверглись Севастопольский рейд и Феодосия. Потоплены эсминцы «Свободный» и «Безупречный», получил повреждения лидер «Ташкент».

— Опять Октябрьский обосрался! — Сталин выругался по-грузинский.

— Не понял, Коба, — в голосе Буденного послышалось удивление, вроде до этого вице-адмирал крупных промахов не допускал. Если не считать потерю лидера «Москва», но там особо его вины не было, решение о рейде на Констанцу принимали в наркомате ВМФ.

— Тебе и не надо! — излишне резко ответил старому товарищу Сталин, — Почему о потерях докладываешь ты, а не флотские?

— Октябрьский арестован Мехлисом. Временно исполняет обязанности командующего флотом контр-адмирал Владимирский, — в голосе Буденного послышалась обида, — а почему флотские не доложились, я не знаю. У них там сейчас Мехлис командует. Наверное, сначала разобраться хочет. Обстановка там тяжелая.

— Ясно, — Мехлис действовал в рамках полномочий, добро на отстранение Октябрьского в случае, если командующий Черноморским флотом не будет справляться, у Льва Захаровича было. Но добро было на отстранение, а не на арест. Да и доложиться Мехлис был обязан. Ладно, с этим вопросом надо будет разбираться непосредственно с исполнителями. — С Мехлисом и флотом я разберусь. Что у тебя? — Сталину было не до обид друга, не то время. Да и Буденный не кисейная барышня.

— Севастополь интенсивно бомбят. Массированного штурма пока не было. И не думаю, что будет…

— Почему?

— А не чем им рвать нашу оборону, — голос Буденного радостно зазвенел, — сорок минут назад авиакорпусом Стаина уничтожен 833-й немецкий артдивизион. Восемь шестисотмиллиметровых мортир в труху, Коба! — восторженно доложил Буденный. — И «Дора»! Понимаешь, Коба?! «Дора»!

— Это точно?! — очень тихо спросил Сталин, — Стаин мне ничего не докладывал.

— Твой Стаин сухарь, хоть и молодой! — не понятно то ли хваля, то ли осуждая Стаина, заявил Буденный, — На него драгунскую форму надень, вылитый ротмистр Крымшамхалов-Соколов! Такой же зануда и уставник! И то, ротмистр, пожалуй, поживей будет! Карачай, как-никак! А этот твой! Пока не будет фотоподтверждения уничтожения целей, докладывать в Ставку не буду! — явно передразнил Стаина Буденный. Но, тем не менее, чувствовалось, что ворчит маршал не зло, а скорее уважительно. — Только какое еще ему подтверждение надо?! В Севастополе слышно было, как рвануло и зарево на полнеба! Да и попритихли немцы как-то сразу.

— Везде попритихли?

— Если бы! На Керчь давят. Особенно по фронту 44-ой армии. Потери большие. Раненых не успеваем эвакуировать. Боюсь, если так будут давить, придется отводить войска к Киммерийскому валу, — немцы действительно атаковали большими силами. И хоть это наступление ждали и готовились к нему, но очень уж мощной оказалась сила удара. Войска пока держатся, но Черняк уже просил подкрепления. А где их взять? Резервы, конечно, есть, но их мало и бросать в бой в первый же день немецкого наступления… Отход на подготовленные позиции на Киммерийском валу напрашивался сам собой. Так можно сохранить людей и технику. Не спеша ввести в бой подкрепления, а потом, вымотав противника контратаковать. Но это означало сдачу Феодосии, а на такое Коба не пойдет.

— И отдать врагу Феодосию?! — зло зашипел Сталин, подтверждая мысли Семена Михайловича.

— Но… — Буденный хотел что-то возразить, но Сталин не дал ему сказать ни слова.

— Отвод войск запрещаю! Семен, зубами, когтями, чем хочешь, но Феодосию и фронт удержи. Вводи в бой резервы. Разрешаю.

— И с чем останусь? У меня тех резервов кот наплакал! — начал распаляться Буденный.

— Будут тебе резервы. В течение трех дней к тебе начнут прибывать части 27-ой армии Резерва Главнокомандования.

— Нового формирования?! Опять ополченцы необученные?!

— Обученные, — в голосе Сталина послышалось недовольство, — не нравится, Малиновскому отдам, он не откажется.

— Не надо Малиновскому. Самому пригодиться. Коба, а авиацию?

— Тебе что, мало? Я тебе целый корпус отдал в усиление!

— Мало. Немцы тоже ровно не сидят. В небе мясорубка, потери большие — Семен Михайлович осекся. Там, в той самой мясорубке сейчас крутился сын Сталина.

— Хорошо, мы подумаем, что можно сделать, — голос Верховного был чересчур спокоен, — у тебя все?

— Все.

— Держи фронт, Семен. Не одному тебе тяжело.

— Есть, держать фронт, товарищ Сталин.

— Семен…

— Что, Коба?

На том конце трубки повисла тяжелая тишина, давящая даже через тысячи километров, разделяющих собеседников.

— Ничего, — наконец выдавил из себя Сталин, — Вечером жду доклада, — и он повесил трубку. Иосиф Виссарионович тяжело оперся рукой на стол и несколько секунд стоял, уставясь невидящим взглядом в зеленое сукно столешницы. Встрепенувшись, словно отгоняя неприятные, надоедливые мысли достал из ящика стола пачку «Герцеговины Флор» и вытащил одну папиросу. Машинально смяв мундштук, стал разминать табак. Пальцы дрогнули и папироса сломалась. Выругавшись, Сталин в сердцах выбросил ее в урну. Он не может, не имеет права думать о себе, о своих близких! Васька уже не мальчик! Он военный летчик, а значит должен воевать! А как хочется уберечь, спрятать, спасти! Он уже отдал стране одного сына! Неужели мало?! В урну полетела еще одна папироса. Да, мало! И если так будет надо, отдаст и второго! И дочь! Как отдает самого себя, всего без остатка! Но как же ничтожно мало он проводил с детьми времени! Как быстро они выросли! Незаметно мальчишки стали мужчинами. Ушли воевать. Яша погиб. То, что он в плену не верилось. Геббельсовская пропаганда, шитая белыми нитками! Сейчас и Васька на фронте. В самом пекле. О плохом думать не хотелось, но тяжелы, тревожные мысли сами предательски лезли в голову. Там на юге сейчас настоящее пекло! Бездумное, шапкозакидательское наступление он не допустил, есть надежда, что не повторится в этой истории катастрофы лета 42-го мира Стаина. Но немцы сильны, очень сильны! Малиновский[4] докладывает, что немцы вышли на окраины Ростова— на -Дону. Войска ведут городские бои. Похоже, вместо Сталинграда будет Ростов. Город отдавать нельзя, потеря Ростова грозит потерей всей Кубани. Но сейчас у них было время подготовиться. Есть резервы, есть новая техника, есть обученные обстрелянные люди. Спасибо Стаину, вовремя он появился. Чуть раньше было бы, конечно еще лучше. Но что есть, то есть. А вообще, молодец парень! И воюет неплохо! Все-таки уничтожили они Дору! Сталин мимолетно улыбнувшись тому, как Буденный докладывал об уничтожении немецкой сверхтяжелой артиллерии, покачал головой. А Стаин так и не докладывает. Ждет подтверждения, результатов аэрофотосъемки. Молодец! Все командиры бы такими были. А то по рапортам некоторых товарищей выходит, что немецкую армию мы уже уничтожили полностью и не один раз. Ничего. С этим тоже порядок наведем! Уже наводим. Работают и Лаврентий и Лев.

Мысли опять вернулись к детям. Отправить что ли Светлану в корпус к Стаину? Пусть почувствует, что такое фронт? Да и подальше от московского гадюшника побыть полезно будет. И ничего что ей всего шестнадцать! Там ее ровесниц полно. Он лично заставил Светлану пойти санитаркой в госпиталь. Нечего ей ерундой заниматься. Может, мозги на место встанут, и не будет дочь товарища Сталина предательницей! Но московский госпиталь это одно, а фронтовая строевая часть совсем другое.

Света, Света! Где же он ее упустил?! Оказывается, он совсем не знает и не понимает своих детей! А они, получается, не понимают и не знают его! Василий, вон, даже женился без разрешения. Побоялся, что отец запретит. И правильно побоялся! Запретил бы! Потому что семья это серьезно! А Васька расдолбай! На сердце стало тяжело, грудь жарко сдавило. Иосиф Виссарионович, поморщившись, потер больной рукой левую сторону поношенного френча. Порой кажется, что лучше бы и не попадал к ним Александр. Слишком тяжелое послезнание принес он с собой. Про страну, про партию, про детей. И пусть говорят и думают о нем, что хотят, а детей своих он любит. Только вот на любовь товарищ Сталин права не имеет! Любовь делает слабым, а слабость ему не позволительна! Вот и приходится скрывать свои чувства, иначе ударят по Василию со Светланой. Как ударили в той еще не прожитой истории. Значит решено! Светлану к Стаину. Санитаркой. В госпитале она поднахваталась, значит на фронте обузой не будет. Зато будет подальше от разных «доброжелателей» подлыми змеями шипящих в уши наивной девчонке всякую гадость про отца.

Наконец получилось прикурить папиросу. Глубоко затянувшись, он хлопнул ребром ладони по столу, отчего крупинки пепла упали на зеленое сукно столешницы. Небрежно смахнув их на пол, он еще раз затянулся и решительно поднял трубку:

— Соедините с командованием Черноморским флотом…

Небо, пронзительно синее, сводящее с ума своей бесконечной глубиной небо и ярко-желтый палящий диск солнца, разогревший серые камни до состояния сковороды. И беркуты. Или коршуны. Какая разница?! Кружат, кружат, кружат… Медленно, монотонно, гордо… А еще давящий, одуряющий запах трав и чего-то цветущего. Бум, бум, бум раздается со стороны Севастополя то затихая, то вспыхивая с новой силой канонада. И вдруг, резкая тишина, и уши разрывает переливчатое пение какой-то птицы. Надо же! Птичье пение разрывает слух, а канонада воспринимается, как что-то обыденное, привычное и не имеющие никакого значения. Внизу послышалось шуршание камешков осыпающихся из-под чьих-то ног. Зоя медленно и плавно раздвинула ветки можжевельника и глянула вниз. Опять этот пастушок-татарчонок погнал на выпас своих овец. Трое суток они здесь и каждое утро он гоняет свою небольшую отару на другую сторону горы Таш-Казан, где они сделали свою лежку. Опасно конечно, но больно уж место хорошее. Удобное. И железка, как на ладони. Была. Теперь на месте железнодорожного полотна огромная воронка, а вокруг нее перекрученные куски металла, бывшие когда-то вагонами. И перевернутая на бок искореженная и обгоревшая махина немецкого тяжелого орудия. Их цель. Теперь уже уничтоженная. Только вот цена! Зоя кинула взгляд на груду камней наваленных чуть выше и в стороне, там, где когда-то была вымытая дождями расщелина. Как теперь Иде говорить, что ее Исы больше нет?! И паренька этого, Егора, приданного им перед самой операцией тоже нет. Из «студентов». Да и Вася Сиротинин неизвестно выживет или нет. Зоя посмотрела отекшее от контузии лицо товарища, неестественно желтевшее из-под окровавленных в районе ушей бинтов. Они до последнего сопровождали с помощью какого-то жутко секретного оборудования не менее секретный и очень точный боеприпас, сброшенный по их заявке на эту «Дору», будь она неладна! А потом было поздно. Рванул боекомплект! Егору снесло голову. Куда, так и не нашли. Да и не искали сильно, не до того было. Нужно было найти треногу с лазерным целеуказателем. Ее вот нашли. Под Васей Сиротининым. Сержант крепко прижимал аппаратуру руками к груди, накрыв собой. Зоя, несмотря на удушающую жару, зябко повела плечами. А Ису буквально перерубило напополам куском какой-то железяки. Взрыв был очень сильный! Землю тряхнуло так, что у Зои, лежащей на наблюдательной позиции на пути отхода группы наведения, выбило дух, а по спине тяжелым валиком прокатился спрессованный тугой воздух.