Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917

Утром 15-го полк сменили преображенцы, 10-ю и 12-ю роты, занимавших все туркестанское расположение, – измайловцы.

В то же утро была получена телеграмма командующего армией Каледина, где он поздравлял полк и говорил, что на этом участке семеновцы своей стойкостью и мужеством спасли положение. Последовали «высокие и богатые милости». На роту было дано по 10 Георгиевских крестов. Родриг Бистром был представлен к георгиевскому оружию, офицеры 1-го батальона к внеочередным наградам, а все прочие к очередным.

После отбитой атаки немцев фронт опять закрепился и, немного сблизившись, – на некоторых участках расстояние между нами и немцами было до 150 шагов – мы на тех же позициях простояли друг против друга до поздней весны. В тылу, как всегда в резерве, занимались и учились, а в боевой линии старались делать немцам всякие мелкие гадости «снайперами» и минами. У нас были получены особенные пули, свободно пробивавшие стальные щиты. В каждой роте такими пулями было снабжено несколько «охотников за черепами». Нужно, однако, честно признаться, что у немцев эта часть, как и всякая техника, была поставлена много выше нашей и наши потери от такого рода войны были крупнее немецких. Довольно много наших пострадало от немецких газовых снарядов, которых мы не из гуманности, конечно, а по бедности вооружения не употребляли.

Этой же зимой мы очень глупо потеряли двух прекрасных офицеров – Георгия Гребнера и Сергея Хренова. Гребнер был ротный командир, а Хренов – только что прибывший из Петербурга едва обстрелянный прапорщик. Сами того не сознавая, они оба разыграли сцену наподобие ранения князя Андрея на Бородинском поле: «Стыдно, господин офицер». Уже под вечер шел обстрел наших передовых окопов минами. Я не знаю, какие мины бросали в эту войну, но в Первую германскую полет этих мин, особенно в сумерки, можно было легко проследить. И если она летела на тебя, рекомендовалось немедленно же припадать к матери сырой земле. Стыдного тут, разумеется, ничего не было, так как валились на землю не в панике, а вполне сознательно, в качестве «применения к местности». Когда начался обстрел, люди все сели в блиндажи, а в окопах на местах стояли только часовые и офицеры. Когда летела та мина, которая стоила им жизни, Гребнер, который неважно слышал, очевидно, ее не видел и, несмотря на то, что ему кричали, остался стоять во весь рост. Младший же офицер опять-таки, по-видимому, решил, что если ротный командир стоит, то ему ложиться тоже неловко. «Стыдно, господин офицер!»… Мина разорвалась очень близко, и силой взрыва им обоим снесло черепа.

Все эти длинные и скучные месяцы окопной войны, осень и зима 1916/17 года, мы без боев регулярно теряли по 10–15 человек в день ранеными, убитыми и больными.

П.Э. Тилло неукоснительно лежал в своей землянке на бурке и, будучи поклонником закона сбережения энергии, проявлял минимум деятельности.

О том, что происходило в это время в столице, – «министерская чехарда»: премьер Штюрмер, министр Протопопов, Распутин – обо всем этом доходили слухи и до фронта, но интересовались этим мало, и чем ближе к первой боевой линии, тем меньше.

2 марта пронесся слух о революции в Петербурге и об отречении государя, а на следующий день он подтвердился официально.

Тилло собрал полк и прочел телеграмму командующего армией. На следующий день была назначена присяга Временному правительству.