Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917
![Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917](/uploads/covers/2023-08-07/moya-sluzhba-v-staroj-gvardii-vojna-i-mir-oficera-semenovskogo-polka-19051917-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Юрий Макаров
- Жанр: Биографии и Мемуары
- Дата выхода: 2023
Читать книгу "Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917"
Включенный в санитарные списки воинский чин неукоснительно должен быть кому-нибудь «сдан». Должна быть налицо «расписка в получении». Тогда из списков его можно «выписать»… А так, чтобы с киевского вокзала раненый чин бесследно исчез, растворился в эфире, это будет что-то вроде похищения или побега, что по характеру моего ранения было бы уже совсем неправдоподобно.
Долго думали, как это оформить. Наконец придумали.
Старшему врачу Александровской общины (Петербург, Верейская, 3), где я уже раз лежал и где меня хорошо знали, посылается срочная телеграмма, чтобы он приготовил мне койку и выслал к киевскому поезду на вокзал меня встречать санитарную повозку и санитаров. На эту телеграмму он должен был срочно же ответить, что все будет выполнено. Вот эта-та его телеграмма, о принятии меня в Петербурге, и будет приложена к делу в качестве расписки в моем получении.
Николай отправился хлопотать и, конечно, все выхлопотал. Коменданту станции Киев, на той же станции, все-таки трудно отказать.
Перед окончательным разрешением меня взяли в перевязочную, померили температуру, оказалось 36,7, заново перебинтовали и, наконец, сказали:
– Ну, Бог с вами, поезжайте!
В пять часов пришла телеграмма из Александровской общины, что все будет сделано, а в девять часов вечера четверо санитаров со Смуровым впихивали меня в широкое окно вагона и укладывали на бархатном диване на разостланную клеенку. Из раны все еще сочилась какая-то гадость, а портить казенную обивку не следовало.
Вагон был совершенно пуст. Только у соседнего окна стоял единственный, кроме нас, пассажир, небольшого роста, с розовыми щеками и седой бородкой, симпатичного вида господин лет за шестьдесят, и с любопытством на нас смотрел.
Смуров получил последние инструкции, пакет с перевязочным материалом, какие-то бутылки… Комендант станции Киев с нами распрощался, и поезд тронулся.
В спальном вагоне 1-го класса Смуров ехал в первый раз в жизни, но чувствовал себя так, как будто бы никогда иначе и не ездил. Отправился в вагон-ресторан устраивать мое питание, а кстати, организовать и свое собственное. Затем потребовал у проводника подушку и одеяло и полез наверх, предварительно напоив меня чаем.
На следующий день часов в десять утра около моей открытой двери остановился наш единственный попутчик, вчерашний господин с седой бородкой. Долго на меня смотрел и говорит:
– Вы ранены?
– Ранен, – отвечаю.
– Как же вас выпустили из санитарного поезда? Может быть осложнение…
– Да у меня уже пятый день нормальная температура.
– Все-таки это неосторожно. Я потом вас посмотрю. Я врач, вы мое имя, может, быть, слыхали… профессор Рейн, а теперь министр здравоохранения…
– Конечно, слышал, профессор, и очень вам благодарен за внимание.
А сам думаю: час от часу не легче… Этого еще не доставало! Министр здравоохранения… знает, как я из санитарного поезда удрал… видел, как меня в окошко впихивали… Хотя военно-санитарная часть ему не подчинена, она в ведении добрейшего, но грозного принца Ольденбургского, но стоит ему кому не нужно два слова сказать, большие неприятности могут выйти и вокзальному санитарному начальству, а косвенно и коменданту станции Киев…
Но что-то в симпатичном и ласковом лице министра говорило, что он никому гадостей делать не собирается.
– У вас перевязочный материал с собой есть?
– Как же, – говорю, – все есть, и марля, и вата, и спирт, и бинты. Все это мне дали на вокзале в Киеве. Вот сейчас вернется мой денщик и все достанет…
– Он у вас шустрый парень, я уже заметил. А почему вы улыбаетесь?
– Да так, любопытно будет вспомнить под старость, что в этот раз на войне первую перевязку мне сделал ротный фельдшер, а последнюю всероссийский министр здравоохранения.
Но шутка моя успеха не имела, прошла незамеченной.
– Смейтесь, смейтесь, голубчик… А я уже солдат и офицеров перевязывал, когда вы еще не родились… Из Медицинской академии нас выпустили в 1877 году, прямо на войну в Румынию. Мне тогда двадцать четыре года было. Вот вы санитарного поезда испугались, а там и уход, и чистота, и накормят, и напиться подадут… А вот как ваши папаши воевали… Железных дорог нет, есть нечего, грязь, холод, болезни… Вы знаете, как раненых тогда возили? В болгарскую каруцу на волах накладут пять-шесть человек и тащатся четыре дня, в дождь, в холод, в солдатских шинельках, едят сухари, а воду пьют из лужи… Им бы санитарный поезд ох как понравился! А госпиталя тогдашние… Мокро, холодно, грязно… Лежат все вповалку, на соломе: тут и легкие, и тяжелые, и офицеры, и солдаты… Такие дикие места были, что не только самого необходимого не достанешь, подвезти ничего нельзя… Дороги непролазные… Вот вы ранены не тяжело, а в Турецкую войну я за вашу рану бы не поручился. Сколько таких было… Кажется, легко, а глядишь, инфекция и гангрена… Вы вот в эту войну об эпидемиях и не слыхали… А тогда от болезней, от дизентерии да от тифа в двадцать раз больше народу погибло, чем от ружей и пушек. Вы знаете, сколько одних врачей тогда от тифа на тот свет отправилось? До полутораста человек… И я схватил, да молод был, вывернулся… А теперь и санитарное ведомство, и Красный Крест, и питательные пункты, и летучие отряды… Чего-чего только нет… И все еще недовольны!
– Да уверяю вас, профессор, что если есть недовольные, так это только те, которые всегда и всем недовольны… Я форму ношу с начала войны, третий раз эвакуируюсь, и ни одной серьезной жалобы на санитарную нашу часть никогда не слыхал… А что я от поезда отвертелся, так это понятно. Когда под боком есть лучшее, так хочется лучшего…
– Да я вас и не виню, а все-таки…
Старик любил поговорить, а других попутчиков не было.
Явился Смуров.
Министр снял пиджак, вымыл руки, Смуров полил их спиртом, и приступили к делу. Перевязывал он артистически, так, что лучше невозможно.
Смуров ассистировал и удостоился похвалы.
Потом мне принесли завтрак.
Среди дня профессор заходил ко мне несколько раз. Говорил долго и чрезвычайно интересно. И видел он на своем веку много, и знал много.
Но как я ни старался завести его на жгучие, актуальные темы, смены министров, Распутин и т. п., старая лисица неизменно сворачивала на Турецкую войну.
На следующий день в два часа дня мы были в Петербурге на Варшавском вокзале.
Рейну подали простую карету, а мне санитарную.
Пролежав дней пятнадцать в Александровской общине, я наконец получил костыли.
А еще через несколько дней, когда рана окончательно затянулась, жена со Смуровым перевезла меня домой.