Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917

* * *

Человек безвольный и бесцветный, император Николай II популярностью среди офицеров пользоваться не мог. Он не умел ни зажечь, ни воодушевить людей, и процарствовал 21 год, живя, так сказать, «на капитал».

Не могу забыть, как я последний раз ему представлялся. В самых первых числах июня 1911 года, мы все, офицеры, окончившие в этом году высшие военные учебные заведения, кроме Военной академии, которая представлялась отдельно, должны были в одиннадцать часов утра прибыть на Царскосельский вокзал, где нам был подан особый поезд. На станции Царское Село нас ждали певческие линейки (на них обыкновенно возили придворных певчих) и другие придворные экипажи, и через десять минут мы уже подкатили к одному из подъездов большого Екатерининского дворца. Было нас, офицеров, человек сто двадцать. Все были одеты в походные летние мундиры, у кого были – при орденах, и у всех на правой стороне труди новенький академический знак. У инженеров серебряный, у артиллеристов золотой, у юристов серебряный с золотым столбом «закона» и т. д.

В большом Екатерининском зале построились в одну шеренгу, на правом фланге Инженерная академия, левее Артиллерийская, за ней Юридическая, дальше Интендантская и, наконец, на самом левом фланге пять человек нашего выпуска с курсов восточных языков. Офицеры были самые разнообразные, в самых разнообразных формах, в чинах от капитана и до поручика. Но у всех было одно общее. У всех в глазах светилась сдержанная радость и спокойное удовлетворение после хорошо исполненного трудного дела. Каждый из них, ценою трехлетнего упорного труда, после многих волнений и огорчений, наконец, выбился из многотысячной серой офицерской массы, «выбился в люди» и обеспечил себе на будущее сносное существование. Многие из этих офицеров были женихами, которые откладывали свадьбу «до окончания академии». Эти люди в тот день были, конечно, самые счастливые. Как бы то ни было, для каждого из этих 120 офицеров этот ясный свеженький июньский день был знаменательный день, и можно было поручиться, что никто из них этого дня не забудет до самой смерти. Можно было также поручиться, что если бы в этот день царь сказал им не речь, а всего лишь несколько слов, но те, которые нужно, они бы их также никогда не забыли.

Наконец издалека по анфиладе послышались шаги и в дверях показался государь, в сопровождении министра двора, старого графа Фредерикса, дворцового коменданта, генерала Воейкова, и дежурного флигель-адъютанта.

Полковник постоянного состава Инженерной академии, который был у нас за «воспитателя» и стоял на правом фланге, громко сказал: «Господа офицеры!» Государь нам поклонился, и мы из строя ему ответили. Он начал обход. Подошел к правофланговому офицеру:

– Вы какой бригады?

– 3-й Гренадерской артиллерийской бригады, ваше императорское величество!

– Ваша стоянка в Москве?

– Так точно, ваше императорское величество.

Кивок головы, офицерский полный поклон и к следующему:

– Вы какого батальона?

– 16-го саперного батальона, ваше императорское величество.

И так далее, и так далее, все 120 человек. С теми, кто был на Японской войне и имели боевые ордена (таких было несколько), разговор велся более осмысленный. Со всеми же остальными это была длинная, нудная и никому не нужная канитель. Продолжалась она часа полтора. Дойдя до меня – я стоял последним и во всей партии был единственный гвардеец, – царь, увидев знакомую форму, остановился и стал спрашивать о полку и об известных ему офицерах. С видимым облегчением на эти легкие темы он говорил со мной минуты две.

После этого он вышел на середину, потеребил манжету, верхней частью руки разгладил усы и своим отчетливым голосом сказал несколько слов.

Если бы умел он хоть немножко играть на человеческих душах, вот что следовало бы ему сказать этим офицерам: «Господа, ваши труды увенчались полным успехом. Перед нами открыта широкая дорога. В нашей армии со временем вы будете занимать самые большие и самые ответственные должности. В этот важный и счастливый для вас день, говорю вам: не гонитесь за карьерой и никогда ни при каких условиях не вступайте в сделки со своей совестью. Вас ждут соблазны и искушения, но пусть чувство долга будет для вас всегда мерилом того, что можно и чего нельзя. Уверен, что на служение Родине вы отдадите все ваши силы. Желаю вам успеха на этом трудном, но славном пути!»

И если бы он так сказал, какое оглушительное «ура!» крикнули бы ему все эти офицеры.

К сожалению, ничего даже похожего на это сказано не было. Сказано было текстуально следующее: «Желаю вам с пользою применить ваши знания, – и, повернувшись к нам, восточникам, – а вам – ваши языки».

После этой речи государь, как писалось в официальных отчетах, «удалился во внутренние апартаменты», а нас провели в соседний зал, где был приготовлен холодный завтрак «а-ля фуршет», иначе говоря, такой, который едят стоя.

Украшение русской литературы, роман Льва Толстого «Война и мир», я в первый раз прочел, когда мне было 14 лет. Сколько раз я его перечитал с тех пор, сказать не берусь. Может быть, 10, может быть, 15 раз. От времени до времени читаю его и теперь и думаю, что надоесть он мне никогда не сможет. Одна из любимых глав – это описание того, как Павлоградский полк в конном строю встречает Александра I. Молодой Ростов, сидя на Бедуине, кричит «ура!» подъезжающему императору, кричит с восторгом, с самозабвением, до боли, желая этим криком повредить себе… Николай Ростов в ранней молодости был восторженный юноша. Но по роману видно, что не один только Ростов так кричал «ура!». С одушевлением кричали все павлоградцы, и офицеры, и солдаты. Обожание «вождя» свойственно человеческой природе.

В конце декабря 1914 года император Николай II вблизи Варшавы под Гарволином делал смотр Семеновскому полку. Была оттепель. Переминаясь на грязной земле, мы ждали часа два. Наконец, когда уже стало смеркаться, подошли царские автомобили. Из первой машины вышел маленького роста полковник. На помятых и сплющенных (четыре месяца возились в обозе) трубах шестнадцать музыкантов (остальные были перебиты, исполняя в боях должности санитаров) заиграли гимн: «Боже, царя храни». Своим привычным жестом государь разгладил усы и поздоровался. Ему ответили и закричали «ура!». На этого идущего по фронту низенького с серым и грустным лицом человека некоторые смотрели с любопытством, а большинство равнодушно. И «ура!» звучало равнодушно. Никакого воодушевления при виде «вождя» мы тогда не испытывали.

А воинам нужно одушевление, и чем дольше они воюют, тем оно нужнее.

До Первой германской войны подавляющее большинство кадрового офицерства были монархисты. Быть монархистом нас никто не учил и о преимуществах монархического строя над республиканским нам никто из начальства никогда не говорил. Касаться этого вопроса начальство попросту боялось. Монархистами мы были по традиции и по инерции. С десятилетнего возраста в «царские дни», а их было 10 дней в году, мы ходили на торжественные молебны, в этот день ели вкусный обед, а вечером посылались в театры. Царь был необходимая принадлежность русского быта. И мы сами, и наши деды, и прадеды, все родились при царях. Русскую историю мы привыкли помнить по царствованиям. Почти беспрерывно цари правили Россией с Иоанна III[40], то есть ни много ни мало, как с лишком 500 лет. И вот в один прекрасный день, совершенно неожиданно, узнать, что царь из русской жизни выпал, было дико и странно. Никто не горевал, но первые дни люди ходили как потерянные. Пребывание без царя было не столь неудобно, сколько непривычно. Впрочем, великое событие, кроме морального эффекта, никакого действия на офицеров не оказало. За исключением, кажется, одного, князя Сергея Кудашева, все послушно присягнули Временному правительству и, с царем или без царя, порешили вести войну «до победного конца».

Но когда еще через несколько дней до полка дошел «приказ № 1» о создании полковых комитетов и выборном начальстве, всем стало ясно, что дальше так воевать нельзя и что война кончена. Уехало в тыл еще три офицера, правда не из самых строевых. А остальные стиснули зубы и стали пытаться служить при новых порядках, «служить не за страх, а за совесть» и не только «не щадя живота» (этого они уже давно не щадили), но не щадя и самолюбия.

Генерал Тилло встретил революцию, как и все в жизни, молча. По своему составу выбранный комитет оказался вполне приличным. Попали в него и офицеры. Было там много лишних разговоров, но бессмысленной злобы и желания сводить счеты определенно не было. Комитет всегда можно было «уговорить», и нашлись офицеры, которые неожиданно обнаружили у себя таланты «народных трибунов». Говорили о «верности союзникам», о «войне до победного конца», и все это пока еще действовало. Все офицеры были переизбраны. В то время, когда во всей нашей армии шли зверские расправы с офицерами, когда их убивали, поднимали на штыки и штыками же распинали, и когда такие дела газеты весьма деликатно называли «эксцессами», у нас в полку все шло мирно и спокойно. Без «эксцессов» обошлось у нас не только на фронте, но даже и в запасном батальоне. Вот когда пожали офицеры плоды своих трудов, своей заботы о солдатах, своего братского и справедливого к ним отношения и того уважения, которое они у них себе заработали. Теперь об этих временах можно вспомнить если не с удовольствием, то с удовлетворением.

Но переживать их было тяжело.