Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917

* * *

Рожище – большая станция, где стоял штаб Особой армии.

На путях – железнодорожные составы, вблизи станции – дома, дальше службы штаба, бараки всяких штабных команд, конюшни, мастерские, лазареты в парусиновых шатрах… Одним словом, целый городок…

Налетело 15 аэропланов. Сбросили до 50 бомб. И хотя потери были и в офицерском составе, и среди солдат, но в общем не превышали 20 человек. Материальная порча – совершенно незначительная. Железнодорожный путь целехонек. И все это при условии, что не только наши аэропланы не пытались им мешать, но по налетчикам не было дано ни одного выстрела.

Спускаясь так низко, что можно было видеть фигуры людей, немцы бомбардировали штаб армии с таким же удовольствием безнаказанности, как какую-нибудь польскую деревушку далеко за фронтом…

В штабе Особой армии, куда входили два гвардейских корпуса, «из наших» на должности Генерального штаба работал Арсений Зайцев первый и выполнял какие-то функции Анатолий Дивов второй.

Узнав, где они помещаются, отправился к ним. Офицеры были уже в штабе, а денщики, тоже «из наших», встретили радушно. Дали умыться, побриться и напоили чаем.

Часов в одиннадцать из штаба пришли хозяева. Рассказали: о потерях в полку и конфиденциально об общем настроении. Настроение было скверное. Командующий армией Безобразов атак на Стоходе (20 и 26 июля) не хотел, неустанно уведомляя Ставку, что шансов на успех нет никаких, что у немцев долговременные укрепления, которых, при числе и калибре нашей артиллерии, разрушить и думать нечего, что подступов удобных нет, что между нашей и немецкой линией в некоторых местах около километра расстояния неудобного грунта и т. д.

Ставка приказала атаковать.

Результат – некоторые полки потеряли до половины состава, завязнув в болоте. Почти никто даже до противника не дошел, и все возвратились в исходное положение. Бесцельно и бессмысленно погибли, как это всегда бывает, лучшие люди… К общему кислому настроению штаба армии прибавил свою каплю и утренний налет.

В двенадцать часов Зайцев и Дивов повели меня в штабную палатку обедать. В огромном шатре к обеду собралось человек шестьдесят офицеров, от генералов до прапорщиков. Рассаживались по чинам.

Зайцев повел меня представляться командующему армией.

Генерал-адъютанта Безобразова, бывшего командира гвардейского корпуса, по виду я знал и раньше. Очень большого роста, дородный мужчина с бородой… В русском платье он был бы много лучше, чем в желтом кителе.

В штабе, где его любили, он шел под ласковой кличкой Воевода. Полководец он был никакой, но человек вполне порядочный. Воевода сказал мне несколько любезных слов, лестно отозвался о полку, который он всегда «любил и уважал», и с крепким рукопожатием отпустил.

Начальника штаба армии, графа Н.Н. Игнатьева, бывшего командира преображенцев, я помнил еще по тем временам, когда он командовал в своем полку ротой.

Тут же был, сколько помнится, еще однополчанин, полковник барон Корф, как его называли солдаты, полковник Воронков.

Покончив официальную часть, отправился на младший конец и пообедал лапшой с котлетами с томатным соусом из консервных жестянок. Кроме Зайцева и Дивова, на младшем конце я тоже кое-кого знал.

Главной темой разговора был утренний налет. Обсуждали действие, вернее, бездействие артиллерии и говорили, как укреплять старые и где рыть новые подземные убежища. Впечатление было такое, что немецкий налет застал «мозг» Особой армии несколько врасплох.

После обеда, простившись с однополчанами и погуляв немножко по Рожищу, я сел на Марну, которую отправили из Петербурга заблаговременно и которая, на мое счастье, от налета не пострадала, и отправился дальше, в штаб корпуса, в село Сокуль. Приехал туда часам к пяти вечера.

Первым Гвардейским корпусом (в этот период войны их было уже два) командовал тогда великий князь Павел Александрович.

И в этом штабе у нас были «свои». Комендантом штаба был полковник А.Ф. Штейн, бывший командир 12-й роты еще мирного времени, а одним из младших адъютантов – Александр Якимович первый. Приехал я прямо в избу к Штейну. Часов в 7 вечера пошел в столовую палатку к ужину. Собралось офицеров человек двадцать. Представили меня великому князю. Павла Александровича я видел раньше только на улице и тут в первый раз рассмотрел его внимательно.

Младший сын Александра II, как все старшее поколение Романовых, был очень высокого роста и в свои почти 60 лет был необыкновенно представителен и красив, особенной благородной красотой. «Барин», в самом хорошем понятии этого слова, чувствовался в нем при первом взгляде. Мне П.А. при представлении сказал несколько слов, и я уже не помню сейчас, что именно, но А.Ф. Штейн, который, по должности коменданта штаба, разговаривал с ним каждый день и подолгу, рассказывал, что среди большого начальства он редко видел таких простых, скромных, доступных и сердечных людей, каким был великий князь Павел Александрович.

На обер-офицерском конце, куда меня усадил Якимович, с другой стороны от него сел удивительно красивый и славный 19-летний мальчик в корнетских погонах лейб-гусарского полка. С Якимовичем они были приятелями и даже жили в одной избе. Это был младший любимый сын Павла Александровича от второго брака, князь Владимир Палей.

Не успели мы приняться за котлеты с томатным соусом, то же меню, что и в штабе армии, как трубач при небесном наблюдателе заиграл тревогу.

Штейн поднялся с места и громко сказал:

– Ваше высочество, господа офицеры, пожалуйте в блиндаж.

Второй немецкий налет за один день! Решительно со времени моего первого приезда в полк в 1914 году война стала много беспокойнее!

Стараниями хозяйственного Штейна дело это в штабе корпуса было, видимо, много лучше организовано, чем в штабе армии. Не только для всех людей были вырыты глубокие, прочные блиндажи, с накатами бревен, но даже корпусные лошади по воздушной тревоге вводились в глубокие канавы.

Офицерское убежище было совсем солидное и поместительное. Места хватило бы еще человек на двадцать. Было много лавок и даже стол посередине. От прямого попадания наш блиндаж, конечно бы, не спас, но от осколков мы были в полной безопасности.

Не успели мы войти, как начались взрывы. Все сидели молча, изредка перекидываясь словами. Павел Александрович сидел у стола и курил папиросу в тонком эмалевом мундштуке. Не сиделось на месте только Палею. Как всем живым мальчикам, ему совершенно необходимо было самому побежать, узнать и посмотреть, что, где и как… Он поминутно отворял дверь и по лесенке взбегал наружу.

– Владимир, пожалуйста, не вылезай! – послышался усталый голос Павла Александровича.

– Сейчас, папа, я ничего, я только посмотрю, куда ударило!

И опять выскочил.

– Казак, закрой дверь и не выпускай корнета!

– Слушаю, ваше высочество.

Пожилой лейб-казак, ласково ухмыльнувшись в бороду, широкой спиной заслонил дверь.

Минут через десять немцы улетели. Налет был не из крупных, повреждения были невелики, а человеческих жертв, кажется, вовсе не было.

Переночевав у Штейна, я снова сел на Марну и поехал прямо в полк.

По дороге в первый раз в жизни видел воронки 11-дюймовых снарядов. Подъехал к одной из таких ям и по пологому скату съехал на дно; моя фуражка оказалась ниже краев воронки. От таких чудовищ не спасли бы, конечно, никакие блиндажи…