Перед изгнанием. 1887-1919

* * *

Петроград, 27-е декабря 1916 г.

Моя дорогая душка!

Какое счастье твое длинное письмо. Я его тоже получил вечером и долго не мог заснуть, все думал о тебе. Ты прямо не знаешь, как ты мне не достаешь именно теперь, когда вся моя голова прямо разрывается на части от всяких мыслей, планов и т. д. Так хочу все тебе скорее рассказать.

Если ты поедешь в Киев, то Беби, во всяком случае, поедет прямо в Петроград с Папа и Мама. Не засиживайся в Киеве, твое присутствие в середине декабря необходимо.

План, про который я тебе пишу, разработан детально, уже 3/4 сделан, остался финальный аккорд, и для этого ждут твоего приезда. Это единственный и верный способ еще спасти положение, которое почти безвыходно. Конечно, ни слова никому. Маланья тоже участвует. Ты будешь служить приманкой. Понимаешь? Поэтому, чем раньше ты приедешь, тем лучше.

Что касается Мими, то он просто самый отъявленный мерзавец. Я говорил с Соф<ей> Дмитр<иевной>, что думает о нем ее сестра, которую он восхваляет, и она сказала, что ее сестра самого скверного о нем мнения, и все время предупреждала, что кончится скандалом. Я удивляюсь тебе, что ты позволяешь так над собой издеваться, он прямо сволочь самой первой пробы, и все его письма дышат ложью и лицемерием. Ты не должна ему ни слова отвечать и ничего не просить для него у твоей матери. Ты не имеешь права ее так подводить, а если она такая добрая и все-таки хочет его устроить, то ты должна ее отговорить. Есть люди, которые, правда, нуждаются в помощи, и этой помощи больше заслуживают, чем он. Мы довольно сделали для него, больше, чем кто-либо на нашем месте, а продолжать протежировать человека, который в душе над нами смеется и пользуется нашей добротой, я нахожу глупо и бессмысленно. Смирнов, может быть, больной человек, но, во всяком случае, в денежном отношении он порядочный. Вот что я об этом думаю и не допускаю, чтобы ты думала иначе. То, что моя мать пишет про тебя, меня радует. Она тебя ужасно любит, и ты ее обворожила в самом прямом смысле.

Сашу и Левона я видел только два раза. Я так занят, что никого не вижу и никуда не езжу. Они очень счастливы. Я их все время уговаривал переехать на Кавказ. Какой мерзавец <нрзб.>, я был уверен, что он будет мстить Алеку. Алек теперь в Москве и сегодня возвращается сюда с невестой и ее родителями. Свадьба уже решена в феврале в Москве. Княжна Голицына мне написала и спрашивает меня, осуждаю ли я ее или нет.

Рецепт мазуки и другие письма я получил. Вчера отвез твое котиковое пальто Всеволодовой. К твоему приезду все будет готово. Прошение Ильина и другие ты разорви. Совсем лишнее просить за незнакомых людей.

Очень рад, если ты иногда ночуешь в Ай-Тодоре. Это даже лучше, меньше приходится таскаться взад и вперед. Если бы это было где-нибудь в другом месте, то я был бы против.

Ужасно жаль, что ты не можешь потолстеть, что же делать, значит не судьба.

Очень прошу тебя свеситься и телеграфировать мне. Как скучно, что пропал сундук, я распорядился, чтобы его нашли. Андрюша был в Финляндии у Эльзы и вернулся очень грустный. Говорят, ей плохо и что она долго не протянет. Ирина здесь, лечится у доктора Манухина. Зыбиуса и Кити я совсем не вижу. Раз как-то был вечер у Зыбиуса в честь Фед<ора> Фед<оровича>, я тоже был и пел. Фед<ор> Фед<орович> был очень смущен. Вреден мне все больше не нравится, в него влюбилась гувернантка Зыбиуса. Очень забавно.

Пишу тебе несколько дней это письмо, все жду оказии.

Вчера был грандиозный вечер у Зыбиуса. Масса народа и пел <нрзб.>. Я в последний момент остался дома и лег в кровать, т. к. очень устал и чувствовал себя бегово. Сегодня уезжает Андрюша, очень грустно, он так еще не подготовлен к самостоятельной жизни. И еще совсем ребенок.

Крепко целую тебя, моя дорогая душка. Господь с тобою. Феликс.

Ради Бога, будь осторожна в путешествии и не простужайся.