Перед изгнанием. 1887-1919

Глава ХI

Крым. – Кореиз. – Странные фантазии отца. – Соседи. – Ай-Тодор. – Первая встреча с княжной Ириной. – Коккоз. – Как я снискал любовь эмира Бухарского

До конца ХVIII века Крым был независимым государством, управляемым властью хана. До сих пор в Бахчисарае, его старинной столице, остался великолепный дворец татарских владык. Покоренный Екатериной II в 1783 году, Крым стал принадлежать России, а свергнутый с престола хан был заменен правителем.

Эта пленительная страна напоминает Лазурный берег, но она более дикая. Ее окружают высокие скалистые горы; сосновые леса спускаются по склонам до самого моря, то ласкового и сверкающего под солнцем, то таинственного и ужасного, когда поднимается буря. Климат мягкий, и всюду оргия цветов, главным образом роз.

Татарское население было веселым, приветливым и живописным. Женщины носили широкие турецкие панталоны, казакины ярких цветов, стянутые на талии, и маленькие вышитые тюбетейки, к которым прикреплялось покрывало, но только замужние женщины закрывали лицо. Девушки носили множество маленьких косичек. У всех волосы и ногти были выкрашены хной. Мужчины носили астраханские шапочки, цветные рубахи и широкие панталоны, стянутые у лодыжек. Татары были мусульманами. Над плоскими крышами их беленных известью домов поднимались минареты мечетей, откуда раздавался утром и вечером голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве.

Крым был любимым курортом императорской семьи и большой части русской аристократии. Большинство имений тянулось вдоль южного берега, между портами

Севастополем и Ялтой. Их близость облегчала соседские отношения, и встречи происходили часто. У нас в Крыму было много имений. Два главных – Кореиз, на берегу Черного моря, и Коккоз, в глубине полуострова, среди высоких гор. У нас также был дом на берегу Балаклавского залива, но мы в нем никогда не жили.

Имение в Кореизе было большим, довольно уродливым строением из серого камня, более уместным в городе, чем на берегу моря. Но от этого оно не было менее гостеприимным и удобным. Павильоны, предназначенные для гостей, были рассеяны в парке. Цветники французских роз наполняли ароматом окрестности дома. Сады и виноградники спускались террасами к самому берегу.

Отец, унаследовавший Кореиз от своей матери, управлял им довольно ревниво, и потому, что это было его собственное владение, и потому, что он сам произвел там переделки. Одно время он был страстным любителем скульптуры. Количество статуй, им купленных, невозможно представить. Парк был ими перенаселен. Нимфы, наяды и богини показывались из-за всех кустов и боскетов: все было наполнено мифологией. На берегу моря отец велел выстроить павильон с бассейном, где поддерживалась температура воды, позволяющая купаться в любое время года.

Бронзовые группы, изображавшие сцены из татарских легенд, стояли на берегу, а Минерва, поставленная на дебаркадере, напоминала статую Свободы, вздымающую факел у входа в порт Нью-Йорка. Была даже наяда на камне. Если ее уносило штормом, она тотчас заменялась.

Фантазии отца иногда принимали самые странные формы. Я до сих пор помню удивление матери, когда он преподнес ей на ее праздник гору Ай-Петри, возвышающуюся над Южным берегом Крыма. Это скалистая вершина, самая высокая на полуострове, где нет ни деревьев, ни кустарника.

Осенью устраивались ярмарки под названием «праздник барана». Участвовать приглашались все, от членов императорской фамилии до жителей окрестных деревень. Стада овец и коз спускались с гор Коккоза, на шеи первых привязывали голубые ленточки, вторых – розовые. Каждый мог есть и пить вволю и играть в бесплатную лотерею. Люди бродили среди овец и выставленной еды, не улавливая смысла этой нелепой выставки, ожидая сюрприза. Но ничего не происходило и они уезжали, не поняв, зачем приезжали. Тем не менее, чтобы не обижать отца, все преданно приезжали на следующий год.

Покупатели наших вин получали в награду фрукты из наших садов, но фруктовые деревья испытали столько ученых прививок, что становилось невозможно определить вид этих гибридных продуктов, вкус которых больше не соответствовал их внешности.

Отец любил жизнь на открытом воздухе. Дальние верховые прогулки в горах, которые ему нравилось устраивать, длились иногда целый день. Он возглавлял колонну и ехал куда хотел, не слушая проводников и не занимаясь теми, кто за ним следовал. Его любовь к рыбной ловле имела неожиданные последствия для моего образования. Уйдя однажды рано утром, он вернулся в сопровождении неизвестного и сказал мне: «Вот твой новый воспитатель». Увидав этого неизвестного на камне с удочкой в руках, он его тут же пригласил рыбачить в свою лодку и затем привел завтракать. Мой воспитатель был вроде карлика, грязный и зловонный. Всю неделю он носил одну и ту же белую рубаху, украшенную красными помпонами. В воскресные дни он появлялся с утра в смокинге с цветным галстуком и в желтых башмаках. Потрясенная мать хотела возразить, но отец был увлечен своей находкой и ничего не хотел слышать. Что касается меня, я с первого дня почувствовал к нему отвращение. Я устроил ему такую тяжкую жизнь, что он не замедлил попросить отставку.

Затем отец решил дать мне спартанское воспитание. Для начала он велел вынести из моей комнаты всю мебель, которую я сам подобрал, чтобы заменить ее походной кроватью и табуретом. Я сопровождал этот переезд внутренним протестом, тем более яростным, что не мог его высказать. К этому протесту прибавилась боязнь, после того как я увидел слуг, устанавливающих в моей комнате что-то вроде шкафа подозрительного вида. Оставшись один, я напрасно пытался его открыть, и мое беспокойство лишь возросло.

На следующее утро камердинер отца, крепыш, которому, очевидно, была поручена роль экзекутора, поднял меня и, схватив своими могучими руками, запер в шкафу. В то же мгновение на голову мне обрушился ледяной душ. Я вообще не мог выносить холодной воды, и этот опыт был для меня пыткой. Но я так вопил и отбивался, что, по крайней мере, получил не все содержимое резервуара. Испытанный мной нервный шок был таков, что, как только дверь открылась, я кинулся голышом в коридор, выскочил наружу, как сумасшедший, и одним прыжком взобрался на верхушку дерева. Оттуда я издавал крики, приведшие в смятение весь дом. Родители прибежали, приказывая мне спуститься. Я соглашался лишь при условии формального заверения, что больше не будет ледяного душа. Я даже угрожал кинуться вниз с моего насеста, если не получу удовлетворения. Перед таким ультиматумом отец капитулировал. Но я замерз и болел потом несколько недель.

Отъезд в Крым был всегда праздником для нас с братом, и мы с нетерпением ожидали дня, когда наш вагон будет подцеплен к экспрессу «Север – Юг». Мы покидали его в Симферополе, где проводили несколько дней у дяди и тетки Лазаревых. Дядя был губернатором Таврии[101]. Мирный характер и доброта заставляли всех любить его. Жена его была не так популярна, как он. Мы обожали эту очаровательную и веселую тетушку. У нее был прелестный голос, и она всегда была готова петь оперетты и играть комедии.

Мы сопровождали их в Симферополь, когда дядя должен был явиться к своему посту. Все именитые горожане собрались на вокзал встречать нового губернатора. Дядя, очень солидный, в полной форме, переходя из вагона в вагон, чтобы сойти с поезда, поскользнулся и оказался верхом на буфере. В этом не очень протокольном положении он и встретился со своими подчиненными.

Из Симферополя мы ехали дальше в большом ландо, вмещавшем всю семью. Другие экипажи ехали следом со слугами, фургоны с багажом заключали процессию. Наш кортеж по численности был далек от того, который сопровождал при переездах некоторые русские семьи. Граф Александр Шереметев возил не только слуг с семьями, но также своих музыкантов и даже нескольких коров со своих ферм, чтобы быть уверенным в свежем молоке по дороге.

Мы с Николаем очень любили эти экспедиции. Все нас развлекало: смена лошадей, которых надо было в дороге заменять дважды, выбор места, где остановиться для завтрака, и еда под тентом. Сверх того, мы были счастливы находиться с родителями, что случалось редко.

Было время, когда, приехав в Кореиз, мы непременно получали какой-нибудь сюрприз, созданный фантазией тогдашнего управляющего. Однажды он решил написать черными чернилами на всех вещах в доме цену, в которую он их оценивал; многое было непоправимо испорчено. В другой раз мы нашли сам дом целиком выкрашенным красным с белыми полосками, изображавшими стыки воображаемых кирпичей; статуи, столь дорогие отцу, не были пощажены: их выкрасили в телесный цвет, несомненно, чтобы придать им живой вид. Это было последнее, в чем управляющему удалось поупражнять свое воображение, не считаясь с ущербом, нанесенным нашему имуществу: отец, его уволил немедленно. Но потребовался целый год, чтобы отчистить дом и статуи.

У нас в Кореизе был простачок, большой силач татарского происхождения по имени Миссюд. Он был громадного роста и страдал от довольно сильно увеличенного зоба. Этот безобидный зобастый гигант обожал хозяина, за которым следовал всюду, как тень. Утомленный довольно стеснительной преданностью, но не желая его огорчать, отец, наконец, нашел ему синекуру: одетый хранителем сераля, в черном кафтане, шитом золотом, и тюрбане, с рогом и ружьем, Миссюд был поставлен на посту у фонтана перед домом. Всякий раз, как являлся посетитель, он должен был трубить в рог, стрелять и кричать «Ура». Но ему случалось ошибаться и сопровождать этим ритуалом не приезд, а отъезд наших друзей. Некоторые воспринимали это очень плохо.

Мы были в Петербурге, когда отец получил телеграмму из Крыма, составленную так: «Миссюд объявляет его Высочеству, что он умер». Наш бравый Миссюд, серьезно заболев, сам составил эту телеграмму, попросив отправить ее сразу после смерти.

Кореиз был для наших друзей настоящей землей обетованной. Туда можно было приезжать со всей семьей и слугами и жить сколько захочется. А жизнь была очаровательна в этом краю, полном фруктов и цветов, с приветливым и услужливым населением.

Мы с братом всегда с нетерпением ждали приезда своих кузенов и кузин. С ними мы ходили купаться, беря с собой корзины фруктов, которые съедали на пляже после купания. Мы устраивали долгие конные прогулки на неутомимых маленьких татарских лошадях. В Ялте мы не упускали случая остановиться у «Флорина», французской кондитерской, где пирожные были поистине изумительны.

Со следующего дня после нашего приезда в Кореиз начиналось шествие соседей. Фельдмаршал Милютин, которому было более восьмидесяти лет, проходил пешком восемь километров, отделявших его владение от нашего. Баронесса Пилар была подругой бабушки, или, точнее, ее рабой. Маленькая, полная, с лицом, покрытым бородавками, с длинными волосами, она умела казаться любезной и забавной, несмотря на свое невероятное безобразие. Она подчинялась всем причудам бабушки, которая доверяла ей своих шелковичных червей или брала ее на охоту за улитками.

Львиный вид князя Голицына, колосса с взъерошенной гривой, делал справедливым его имя «Лев». Несмотря на свое общеизвестное благородство, он был всеобщей грозой. Пребывая в состоянии полуопьянения, он изыскивал любую возможность учинить скандал и, не довольствуясь тем, что пил сам, стремился напоить все свое окружение вином из собственных давилен. Он всегда приезжал с ящиком вина и шампанского. Едва коляска въезжала во двор, как слышался его зычный голос: «Приглашенные прибывают!» Вылезши, он начинал жонглировать бутылями, запевая застольную песню: «Пей до дна, пей до дна».