Перед изгнанием. 1887-1919

Глава IV

Коронация императора Николая II. – Праздники в Архангельском и нашем московском доме. – Мария, наследная принцесса Румынии. – Князь Грицко.

В 1896 году, по случаю восшествия на престол императора Николая II, мы с мая были в Архангельском, чтобы принимать многочисленных гостей, приезжавших на коронационные торжества. Среди них был наследный румынский принц[52] и его жена, принцесса Мария. Родители пригласили в их честь румынский оркестр, очень модный в Москве. Замечательный цимбалист из этой группы, Стефанеско, стал затем одним из моих обычных спутников. Я его часто приглашал в путешествия; мне доставляло огромное удовольствие его слушать, и он часто целые ночи играл мне одному.

Великий князь Сергей и великая княгиня Елизавета также принимали толпу родных и друзей в своем имении Ильинском, бывшем всего в пяти километрах от нашего. Их также часто видели на блестящих приемах в Архангельском. Императорская чета часто присутствовала на этих праздниках, блеск которых почти достигал блеска придворных балов.

Театр также оживлялся. Родители пригласили из Петербурга итальянскую оперу с Маццини и певицу Арнольдсон, а также и балетную труппу. В вечер, когда давали «Фауста», за несколько мгновений до поднятия занавеса, мать известили, что м-л Арнольдсон отказывается петь, так как на садовой сцене партер был украшен живыми цветами, запах которых ей мешал. Надо было в несколько минут заменить их зеленью. Другая же театральная декорация для меня незабываема. Все гости были размешены в ложах, а партер, превращенный в сад чайных роз, благоухал на весь зал.

После спектакля собирались на террасе, где были поставлены к ужину столы, освещенные высокими шандалами. Затем следовал фейерверк, феерическое зрелище, так слепившее мои детские глаза, что мне хотелось никогда не ложиться спать.

Праздники продолжались в Москве, куда переехали родители и их гости за несколько дней до коронации. Наш московский дом, бывший охотничий павильон Ивана Грозного, сохранил характер своей эпохи: большие сводчатые залы, мебель XVI века, комнаты с богатыми золотыми украшениями[53]. Этот декор восточной роскоши прекрасно подходил для скучных приемов. Иностранные принцы, присутствовавшие там, говорили, что никогда не видали ничего подобного.

Брат и я, считавшиеся слишком юными, чтобы участвовать в этих празднествах, остались в Архангельском. Однако нас вызвали в Москву в день коронации. И сейчас мне стоит лишь закрыть глаза, чтобы представить Кремль в иллюминации, его зеленые и желтые крыши и золоченые купола церквей.

В утро коронации мы сначала увидели кортеж, покидающий императорский дворец и направляющийся к Успенскому собору. После церемонии царь и две царицы, в мантиях и коронах, в сопровождении царской семьи и всех иностранных гостей, выходят из собора, чтобы вернуться во дворец. Золото и каменья сверкают под солнцем, особым светом освещая этот день. Такой спектакль можно было увидеть лишь в России, Когда царь и две царицы появились перед собравшейся толпой, они выглядели истинными помазанниками Божьими. Кто мог предвидеть, что двадцать два года спустя от такой пышности, такого величия останутся лишь воспоминания.

Говорят, что, одевая императрицу для церемонии, одна из ее приближенных дам поранила палец о пряжку мантии, и капля крови упала на горностаевый мех.

Три дня спустя страшная катастрофа Ходынки повергла Россию в траур. Из-за плохой организации ужасная давка возникла во время раздачи подарков государя народу, и тысячи человек были растоптаны, Многие увидели в этом зловещее предзнаменование новому царствованию.

Праздники, которые должны были последовать за коронацией, были отменены. Тем не менее, вняв дурным советам части своего окружения, Николай II дал себя убедить, что он должен присутствовать на большом балу, даваемом в тот вечер во французском посольстве. Глубокое несогласие разделило великих князей. Три брата великого князя Сергея[54], тогда генерал-губернатора Москвы, желая преуменьшить катастрофу, ответственность за которую ложилась на него, требовали, чтобы в программе празднеств ничего не менялось. Чтобы твердо выразить противоположное мнение, четверо «Михайловичей»[55] (великий князь Александр, мой будущий тесть, и его братья) вынуждены были выглядеть интригующими против старших.

После коронации родители с гостями вернулись в Архангельское. Принц румынский Фердинанд и принцесса Мария продолжили свое пребывание там. Принц Фердинанд был племянником короля Карола I[56]. Я хорошо помню короля Карола, часто приходившего к матери. Он был красив, с величественной походкой, седеющими волосами и орлиным профилем. Говорили, что он интересовался только политикой и финансами и пренебрегал женой, принцессой Виде, известной как писательница под псевдонимом Кармен Сильва. У них не было детей, поэтому принц Фердинанд оказался наследником трона. Это был человек симпатичный, но не личность, очень робкий и нерешительный как в политике, так и в частной жизни. Он был бы довольно красивым мужчиной, если бы торчащие уши непортили его лица. Он был женат на старшей дочери принцессы Марии Саксен-Кобургской и Готской[57], сестры нашего императора Александра III.

Принцесса Мария была знаменита своей красотой. В особенности дивными глазами, серо-голубыми, такими необыкновенными, что, увидав однажды, их нельзя было забыть; ее талия была тонка и стройна, как стебелек цветка. Я был совершенно покорен. Я следовал за нею повсюду, как тень; ночью вспоминал ее лицо и не мог уснуть. Однажды она меня обняла. Я был так счастлив, что вечером отказался умываться. Узнав об этом, она очень забавлялась. Много лет спустя, обедая в Лондоне у австрийского посла, я вновь увидел принцессу Марию и напомнил ей тот случай, который и она не забыла.

Тогда же, в дни коронации, я стал свидетелем события, живо потрясшего мое детское воображение. Однажды, когда мы сидели за столом, то услыхали конский топот в соседней комнате. Дверь распахнулась, и мы увидели всадника с прекрасной осанкой на великолепном коне и с букетом роз в руке, который он бросил к ногам матери. Это был князь Грицко Витгенштейн, офицер императорской свиты, обольстительный человек, известный своей эксцентричностью, от которого все женщины были без ума. Отец, возмущенный дерзостью молодого офицера, запретил ему в будущем переступать порог нашего дома.

Первым моим порывом было осудить позицию отца. Я возмущался, что он оскорбил человека, казавшегося мне настоящим героем, воплощением старинного рыцарства, который способен объяснить свою любовь таким благородным жестом.