Хочу быть богатой и знаменитой

Сами засели в соседних кустах, ждем. А тут милиция и как раз к Дюку. Забрали его и увезли. А мы остались довольны результатом своей миссии и поехали назад.

Девушка уже улыбалась.

— Няня проснулась, нас позвала, мы откликнулись, что сидим в малиннике малину в бидончик собираем — такие умницы.

Она потерла висок:

— Никто про Дюка слова в доме не сказал. Мы спросили о нем, как приехали с дачи. Мама сказала, что ему лучше жить в другом климате пока не подрастет. А сейчас поживет у какой-то мифической тети Зои на море. Мы очень хотели узнать, где он, хорошо ли с ним обращаются. Но как мы не рассуждали, получалось, что любым шагом мы себя сразу же выдадим.

Наташа взяла из пачки еще одну салфетку и теперь теребила ее.

— Через четыре с половиной года или чуть больше история повторилась. Только девочку мы не спасли. Не успели. Нам объявили, что она умерла от коклюша. Кстати, странная была девочка. Мы все светловолосые и голубоглазые, а она на татарчонка была похожа. Волосы темные, прямые, жесткие, черноглазая такая и орала басом.

— Ты думаешь, что и ее…

— Знаешь, уже просто боюсь думать, понимаешь? Мне иной раз кажется, что все, что я думаю, это так гадко, так думать просто нельзя — грех! Так ведь не может быть! Мои сомнения должны как-то иначе объясняться. А потом снова воспоминания лезут в голову и от них никуда не деться, и так по кругу.

Наташа замолчала. Она смотрела куда-то в себя. Вспоминая, переживая и впервые рассказывая другому человеку о своих страхах.

— А ваше похищение?

— Похищение? Я плохо, что помню. Только то, что мама снова у нас берет кровь, а потом Лера приходит, и мы выбираемся из подвального окна, забираемся в кузов какой-то маленькой старенькой машинки. Машина едет куда-то, потом Лера выпихивает меня из кузова, и мы идем — идем — идем и выходим к озеру. Пьем и ложимся, а рядом собака. Большая и добрая, она нас облизала пару раз. Щекотно так. Около нее так тепло, ведь мы только в тонких рубашонках. Потом появляются два мужика, охотники. И вот как у Леры в руках оказывается два ружья, не помню, она собирается стрелять. А потом, они отдают нам куртки и все говорят, что не обидят нас. Только Лера забирает у них ключи и сама садится за руль старенького УАЗика и мы уезжаем. Куда? Зачем? Дальше просто какие-то обрывки воспоминаний. Дорога, деревня, больничка. Нет, не помню.

Извеков смотрел на девушку, сам для себя решая, здорова ли она душевно, и понимал — здорова. Врет? Нет, она, рассказывая свою страшную историю, говорила правду.

Девушка подняла к нему лицо, и, встретившись с ним взглядом, с ноткой сомнения в голосе продолжила:

— Один из них не дает мне покоя, я никуда его не могу пристроить в своей голове.

Она помолчала, перевела взгляд на пожелтевшие кусты клена:

— Ночь, ничего не видно. Мы в стареньком уазике спим, а утром в стекло стучат. За окном стоит батюшка. Он в рясе и с лукошком полным грибов. Старенький такой батюшка. Мы вышли, поздоровались. Он на нас посмотрел, головой покачал и сказал, пойдемте, окрестить вас надобно для начала, а потом как Бог даст. Почему ему доверились, я не знаю.

— И что потом?

— А потом нас батюшка привел в малюсенький домик, велел надеть в какие-то длинные белые рубахи, выдал платки и повел в старую деревянную церковь и окрестил. Покормил, с собою выдал краюху хлеба, в белом платке завязанную, и мы куда-то пошли после его благословения.

Наташа глубоко вздохнула и медленно выдохнула:

— Странно все, правда? Идут в современном мире по дороге, две девушки в длинных до пят рубахах, в куртках с чужого плеча, с узелком. Идут, взявшись за руки, по ноябрьскому холоду босиком и ни один человек не остановился и не предложил подвезти, и ни один не поинтересовался, нужна ли нам помощь.

Из Наташиных глаз снова полились слезы. Женя сидел и не знал что сказать. Видел перед собою хрупкую, девочку-женщину, уже не рассуждал, где правда, где ложь, больше не сомневался в ее словах, потому, что наблюдал, как она рассказывала-проживала это снова. Знал, все, что она рассказала, как любят говорить юристы: имеет место быть. Для него задача была предельно ясна: защитить, не допустить, чтобы что-то подобное произошло с ней или с кем-то другим. Хочешь-не хочешь, а придется эту историю распутывать. Вот только как? Этого пока не придумал.

Сорвал пожелтевшую травинку, что высунулась между брусками скамейки:

— А Рощиной Натальей Михайловной как ты стала?

Подал ей еще одну салфетку. Она вытерла носик, вздохнула:

— К вечеру добрели мы с Лерой до какой-то деревни. На окраине стоит больничка. Такой барак, выкрашенный когда-то до революции в зеленый цвет. Я уже тогда поняла, что мы основательно простыли. У Лерки начинался жар, она всю жизнь при высокой температуре бредила. А меня на бред никогда не выводило. Так, вялое безвольное существование овоща, дня на три-четыре. Вот мы и ввалились в эту больничку.

Наташа рассказывала свою страшную историю дальше.

А за скамейкой сидел Белояров-старший. Сидел на пеньке и не мог поверить ее словам. Ему казалось все рассказанное выдумкой, которую преподнесла доверчивому мужику умная и хитрая лиса. Она станет давить на жалость, он возьмет ее в жены и все — пиши — пропало. Казну придется делить. Но дальше этот сюжет в его голове почему-то продолжения не нашел. Ну, захомутает и что? Какие доходы у того? Что с него взять? Половину трешки в стандартной высотке? Тогда почему она до сих пор не нашла себе такого лоха?

А если все то, что она рассказала — это правда? То ее должны искать. Она угроза репутации и благополучия той, что проводила с ними непонятные медицинские манипуляции. Нет, не так. Если «мама» найдет свою дочь или дочерей, то теперь будет в сто раз умнее, она же врач. Неужели не найдет способов убедить общественность в болезни своих «ненаглядных дочурок»? Найдет. Что их ждет? Опять те же палаты, только до недалекого конца их жизни.

Женя Извеков просчитал развитие ситуации по тому же сценарию раз в десять быстрее и давно уже строил план по выяснению всей этой истории.

Наташа рассказывала, рассказывала, а мужчин пробирал холод. Ведь с этими двумя, по сути, детьми, могло случиться все, что угодно! Как они избежали опасности?! Как двух хрупких, золотоволосых, пусть грязных, истощенных, но все равно привлекательных девочек не изнасиловали в первой же канаве? Не убили, не продали в какой-нибудь притон или бордель? Кто и что их уберегло? Все что угодно, только не сила материнской любви.