Чёртов палец

2

В полицейской части, в кабинете шефа, Овечкин снял с полки какую-то папку и порылся в бумагах.

— Прошу меня извинить, я сию минуту вернусь, — сказал он Навроцкому и вышел.

Неплотно притворив за собой дверь, он несколько секунд понаблюдал через щелочку за князем и направился по коридору в одну из комнат, откуда скоро вышел, засовывая в карман тёмный матерчатый предмет. Вернувшись в кабинет, он с деланной небрежностью вынул из кармана шарф и положил его перед Навроцким.

— Кстати, шарфик узнаёте? — спросил он весело.

— Да, это мой шарф… — удивился Навроцкий.

— Разумеется! Отрицать это трудно. Вот и вензель здесь красуется… Такой же, как на вашем револьвере. — Овечкин достал из кармана ещё один предмет. — Бумажник, надо полагать, тоже ваш?

Навроцкий узнал свой старый бумажник с такой же монограммой, но никак не мог вспомнить, когда он его потерял.

— Да, мой. Как он к вам попал?

— Как он к нам попал? Гм… — Овечкин сделал несколько шагов по кабинету, придав своей продолговатой физиономии насмешливое выражение, и вдруг резко повернулся к князю. — Впрочем, вашу Лотту Янсон мы тоже уже нашли, — сказал он, не отрывая от князя пытливого, сверлящего взгляда.

Навроцкий вздрогнул.

— Как нашли?!

— Вот так. Нашли-с.

— Где же она? Почему вы не сказали об этом сразу?

— Ну, почему-почему… Такая уж у нас служба, знаете ли… — самодовольно проговорил Овечкин.

Из участка Навроцкий был доставлен в морг, где ему для опознания предъявили женский труп. И как только Овечкин осторожно, двумя пальцами, приподнял край простыни, закрывавшей лицо покойницы, на котором было несколько ссадин, у Навроцкого задрожало всё тело; чувствуя, что слабеют ноги, что сознание вот-вот покинет его, он ничего не мог поделать с этой насквозь пронявшей его дрожью, точно какая-то машина стиснула и трясла его. Он беспомощно и тупо смотрел на мёртвое тело.

— Вы узнаёте её? — спросил Овечкин. — Это Шарлотта Янсон?

— Да, — едва слышно выдавил из себя Навроцкий.

— Между прочим, сквозное пулевое ранение… — сказал Овечкин, брезгливо ткнув пальцем в труп.

Но голос его долетел до Навроцкого как будто издалека. Он закрыл глаза и отвернулся. Перед ним откуда-то из темноты явился образ Лотты, её улыбка, волосы, руки… Вот кружатся они в вальсе, окна дачи и весь мир вращаются вокруг них, и крутится, крутится пластинка граммофона… Вот тонет он в озере, захлёбывается, уходит под воду, и, когда его оглушает мысль о неизбежности конца, она вдруг оказывается рядом, выталкивает его на поверхность… На него накатила волна удушья, он почувствовал сильное головокружение и начал судорожно расстёгивать воротник рубашки, но пальцы, беспомощно бегая по пуговицам, не слушались его. Лицо Овечкина, взирающего на него с каким-то странным интересом, стены мрачного помещения, освещённого тусклым, неровным светом, мёртвое тело Лотты — всё поплыло у него перед глазами. И он медленно, как догорающий сноп соломы, осел на холодный пол морга…