Хантер

Глава Двенадцатая

Мои размышления были прерваны звуками шагов по лесной тропинке позади меня. Обернувшись, я с удивлением увидел приближающегося Виктора Де – Сантоса. Он выглядел намного старше, с морщинистым лицом и проседью в волосах, но его присутствие не утратило былой напряженности. У него не было ни оружия, ни снаряжения, только трость для преодоления препятствий. Остановившись в нескольких ярдах от меня, он настороженно посмотрел на меня, словно опасаясь враждебной реакции на свое присутствие здесь. Мы долго смотрели друг на друга, все, что накопилось между нами, невысказанное повисло в воздухе.

Наконец, я просто кивнул, жестом разрешая ему подойти ближе. Он сделал это нерешительно, опираясь на трость и подыскивая слова.

– Я должен тебе объяснить, почему я пришел сюда без предупреждения, – тихо начал он. – Но сначала ты должен знать, что твои действия освободили меня. Во что они меня превращали… – Хантер запнулся, затравленный взгляд выдавал затянувшуюся травму. "Когда вы раскрыли весь прогнивший аппарат, я был отброшен во время их предсмертных мук. Остался скитаться в поисках хоть какого-то подобия жизни после этого".

Пока он говорил, я изучал его угловатое лицо. Прошедшие годы отчетливо запечатлели их трудности. Но впервые сожаление и раскаяние отразились на его стоическом лице. Он казался уменьшившимся и брошенным на произвол судьбы, его больше не подпитывало стремление к власти или мести.

"Эта жизнь привела меня обратно к тебе", – продолжил Хантер через мгновение. – Я так долго винил тебя в своих несчастьях. Но обиды, накопившиеся между нами, гораздо глубже, чем я хотел видеть. Может быть… может быть, еще не слишком поздно пойти другим путем". Он поднял глаза, чтобы полностью встретиться со мной взглядом, напряжение отразилось на его лбу. – Я не прошу у тебя прощения. Только поверь, я стремлюсь загладить свою вину любыми скромными способами, которые могут быть разрешены".

Я молчал, наблюдая за пестрой форелью, парящей в темных глубинах пруда, и переваривая его слова. Когда-то я с горьким презрением отнесся бы к любому предложению о примирении. Но откровения, произошедшие с тех пор, настроили меня на милость, которая превзошла старую ненависть. Лицо в моем зеркале тоже было испещрено пятнами и печалями, какой бы иной ни была причина.

Наконец я медленно выдохнул и повернулся к Хантеру с легким подобием улыбки. "Прошлое – это опавшие листья, разбросанные по движущимся водам. Те, кем мы являемся сегодня, не обязательно должны быть связаны с тем, кем мы были". Я неуверенно протянул руку. – Останься ненадолго. Раздели со мной огонь, и мы обменяемся историями".

Облегчение отразилось на обветренном лице Хантера. Он крепко сжал мою руку, и наше старое соперничество растворилось во вздохах лесного ветерка. Я открыл путь вперед, задаваясь вопросом, какое понимание ждет меня за пределами предположений на протяжении всей жизни. Иногда только свидетельствование дает бальзам, достаточно мощный, чтобы исцелить наши изувеченные раны.

Хантер посидел со мной некоторое время на мшистом берегу, сначала неловко, потом отрываясь от фрагментов своего бесцельного дрейфа с момента падения "Атласа". Казалось, у него не было ни постоянного места жительства, ни компаньонов, его боялись и ему не доверяло общество, которое знало его только как злодея. Я узнал себя в его отчужденности и раскаянии более остро, чем ожидалось. Никто из нас не вышел бы из этих ожесточенных войн целым и невредимым. По мере того как проходили часы, наш разговор становился все более непринужденным, мягко переходя к темам, которые когда-то были за гранью понимания. Хантер выразил сдержанное удивление, по поводу мирного договора между нами.

Послеполуденное солнце опускалось все ниже к горизонту, пока мы с Виктором сидели в задумчивом молчании у пруда. Несмотря на безмятежность нашего окружения, беспокойство все еще грызло меня изнутри. После стольких лет ожесточенного противостояния, это платоническое перемирие казалось скоротечным и хрупким.

“ Тебя беспокоит мое присутствие здесь после всего, что было между нами? – наконец прорычал Виктор, его глаза изучали мое лицо. “Твои внутренние сомнения очевидны, хотя ты хорошо их скрываешь”.

Я поморщился зная, что обман бесполезен с тем, кто так искусен в своем ремесле. “ Старые привычки исчезают медленно. Но выбивает из колеи только новизна. Со временем это прекращение огня может пустить корни”.

Мои пальцы теребили сухую веточку, хрустя ею между собой. “Однако, признаюсь, именно вопрос ‘почему именно сейчас’ преследует меня. Подходящее время заставляет меня задуматься, каковы могут быть ваши истинные мотивы.”

Лицо Хантера было непроницаемо. – Ты думаешь, я все еще способен на такие махинации после того, как все это рассыпалось в прах? Он медленно покачал головой. – Эта паутина растворилась в тот момент, когда упал “Атлас". Вместе с этим ушло все мое влияние и безопасность. Теперь есть только суровая саморефлексия в чуждом свете этого формирующегося мира”.

Я внимательно изучал его, выискивая любой намек на обман. Но все, что я обнаружил, – это пробирающую до костей усталость, которая перекликалась с моей собственной. Это была уже не та свернувшаяся кольцами гадюка, с которой я сражался, хотя яд все еще может таиться под поверхностью, если его спровоцировать. В своем разрушенном состоянии он казался более похожим на меня, чем я хотел признать, – две реликвии, неуверенные в своем предназначении после прекращения великой игры. Я решил продлить доверие до тех пор, пока оно не будет предано.

– Тогда пусть прошлое наконец будет похоронено здесь. Если твои намерения честны, для тебя еще может найтись место, когда новый порядок обретет форму, – я сжал его костлявое плечо. – Ну пойдем, час уже поздний. Мы еще поговорим об этом, но завтра.”

Я повел его сквозь сгущающиеся сумерки обратно в свою уединенную лесную хижину, единственное место, где я недавно находил утешение. Виктор молча последовал за мной, его походка была скованной и неловкой из-за старых ран, которые, вероятно, никогда полностью не заживут. Но черты его лица смягчились, и он оглядывал лесную тропинку с детским удивлением, как человек, получивший неожиданную отсрочку.

Оказавшись внутри, я разжег камин, чтобы он успокаивающе пылал, спасаясь от подкрадывающегося холода. Хантер неловко устроился за простым деревянным столом с видом человека, непривычного к таким скудным удобствам. Тем не менее, он, казалось, был доволен тем, что сидел в задумчивости, пока я готовил простое блюдо. Сначала мы ели в тишине, затем перешли к непринужденному разговору о пустяках. Казалось, на данный момент мы исчерпали глубокий колодец нашей общей истории и теперь искали только отдыха и дружеской компании. В ту ночь сон был спокойным и без сновидений, двум старым участникам боевых действий была предоставлена короткая отсрочка с поля боя.

Следующее утро принесло с собой новую сверкающую ясность, как это часто бывает по утрам. Мои опасения по поводу присутствия Хантера уменьшились после того, как мы вместе преломили хлеб, хотя я по-прежнему внимательно следил за любым обманом. Но он не давал повода для подозрений, помогая по хозяйству с усердием, если не с изяществом. Рубка дров явно усугубила его старые травмы, но он переносил это напряжение без жалоб.

В течение следующих нескольких дней мы погрузились в неформальную рутину, две израненные души снова обрели опору в обычной жизни. Временами разговор неизбежно возвращался к прошлым событиям, которые все еще преследовали нас обоих, но это было похоже на признание, а не на обвинение. Я рассказал о некоторых эпизодах одинокого, одержимого крестового похода, который привел к моим пирровым победам над Хантером и ему подобными. А он, в свою очередь, запинаясь, рассказал еще больше о жестоких манипуляциях и экспериментах, проводимых с ним во имя контроля. Разговоры осушали такие гноящиеся раны, даже если и не могли стереть их полностью.

Однажды утром я вышел из леса, держа в руках несколько толстеньких форелей, только что выловленных из ручья. Виктор приподнял бровь, когда я торжествующе поднял их. – Похоже, твои таланты простираются не только на то, чтобы расставлять силки для своих врагов. С другой стороны, у меня было мало поводов для такого спорта”.

Я махнул ему рукой в сторону зоны грубой уборки, которую я оборудовал. – Тогда вот. Я научу тебя простым радостям самостоятельного добывания еды в поле и у ручья. Деликатесы, которые доставляются не завернутыми в бумагу или пластик”.

Хантер оказался внимательным, хотя и неискушенным учеником, когда я показывал ему, как разделывать, очищать от чешуи и потрошить свежую рыбу. Сначала его движения были неуверенными, затем приобрели уверенность по мере приобретения практического опыта. К концу дня он сиял над тремя порциями форели в чистом филе, приготовленной им собственноручно. Жизнь, полная суровых нужд, сделала его странно наивным по отношению к таким скромным удовольствиям. Но, как и любой забытый навык, терпение и руководство медленно приводили к мастерству. Это был первый намек на то, что Виктор – человек, может быть отделен от безжалостного наследия Охотника.

Любопытство росло во мне по мере того, как я продолжал наблюдать за реабилитацией Хантера в одиночестве дикой природы. Становилось все более очевидным, что его трансформация была глубже, чем просто уловка в поисках убежища или жалости. Он получал ощутимую радость от простых действий созидания, таких как колка дров или выпечка хлеба, – вещей, которые он когда-то считал недостойными себя. Его глаза часто блуждали по лесам и лугам с детским благоговением, напоминая о том, что жизнь продолжается, даже когда мир сотрясается и разрушает свои опоры. Поспевать за моими большими шагами во время наших лесных прогулок по-прежнему было непросто, но его сила и энергичность улучшались с каждым днем. И он улыбнулся с большей готовностью, освободившись на мгновение от своих укоренившихся масок и десятилетий мрачного стремления к выживанию. Вдали от войны, которая определила его характер, Хантер-воин заново открывал для себя Виктора-человека. Наблюдать за этим было одновременно трогательно и завораживающе.

Но намеки на его прежнее поведение сохранились, как клыки обезглавленного хищника. Он проявлял лишь холодное презрение в тех редких случаях, когда я выпытывал подробности о его прошлых связях и ресурсах. И он ощетинивался при любых разговорах о реституции или покаянии за свои прошлые проступки, помимо этого добровольного изгнания. Его гордость была уязвлена, но не полностью унижена. Хантер во многих отношениях оставался загадкой, ему по-прежнему было комфортнее в тени, чем при открытом свете. Тем не менее, мелькнула искра надежды на то, что он все же сможет избавиться от худших атрибутов своей горькой истории, проявив осторожность и время. Даже зверей, некогда хищных, можно приручить до покорности при наличии подходящих условий. И был ли я таким уж другим, запятнанным кровью, пролитой во имя справедливости? Милосердие часто лучше всего прорастает в самых израненных душах, если семя находит опору. Поэтому я решил воспитывать его с осторожным оптимизмом и сочувствием, компенсирующими затянувшиеся сомнения.