Остёр на язык

8. Воскресенье, 28.04

По мере возвышения солнце разгорается, начинает жечь кожу и остужать пыл, но я уверенно кручу педали.

На площади куча мелких. Новых и незнакомых мне. С другой стороны — пара знакомых. Стас в уединении. Наворачивает четыре круга и закуривает. На большее не хватает.

Жду, когда он сядет и начнёт осматриваться. Тогда я проезжаю перед ним, но не останавливаюсь, делаю вид, что не замечаю. Он не спрашивает, провожает глазами. И с каждым кругом в его взгляде растёт вопрос, будто он не может вспомнить, куда слил крупную сумму денег.

Когда я заканчиваю представление, торможу перед ним, задирая подбородок, и скрещиваю руки.

Стас до сих пор не понимает, но усердно наблюдает. Может, выкину что-нибудь ещё. Я же презрительно смотрю в ответ.

— Ч-что? — решается спросить он.

— Я на тебя в залупе.

— Это я понял. Что я сделал?

Хлопаю себя по колену.

— Ты читал эту грёбаную записку и не сказал мне, какую муть этот гад написал!

— Ты же сказал, что сам прочитаешь!

— Ты мог предупредить!

— Откуда я знал, что надо было?!

— Надо было проявить скрытые способности!

Стас хочет ещё покричать, но конкретно так задумывается.

— Ты сейчас стебёшься?

Артист.

— Немного. — Я пожимаю плечами и валюсь на руль.

— Я же почти поверил, — упорствует он. — Ну даёшь. Капец.

Улыбаюсь.

Стас всегда один. Боится заводить отношения.

— Ты — исконный придурок, — он достаёт сигарету, нервничая и теребя упаковку, — такого от тебя не ожидал. — Он быстро поджигает и затягивается.

— Вот решил обмануть, хороша попытка? — давлюсь довольством, вспоминая слова Стаса.

— Ага, — вздыхает он, и мы успокаиваемся.

Наверняка дело в моём хорошем настроении. Или в солнечной, почти летней погоде.

— Ты звонил ему?

— Да, высказал своё неуважение.

— А он?

— Был вне зоны действия сети.

— Ах… — У Стаса лицо, будто он ошпарился утюгом. — Телефон разбил?

— Нет. Хотел, когда он ответил, но передумал. Кинул на кровать. Но он отскочил и упал на пол.

— Не везёт тебе. — Стас позволяет себе открытую улыбку.

Редкое зрелище.

— Что написал?

— Что я прав.

— А ты?

— Кинул телефон на кровать.

— А, то есть не ответил?

— И удалил его сообщение.

— Звучит так, будто бы ты с радостью похоронил его заживо.

— Отличная идея.

— Забудь о ней. Как можно скорее, или твои знакомые против тебя будут показания давать.

— Почему против?

— По-твоему, вербальная агрессия выступит за?

— Блядь.

Стас докуривает, не двигается, словно хочет прочувствовать ветер, и лезет в выжженную сумку.

— Не серчай, друг. Хочу похвастаться.

Он достаёт старый Самсунг и протягивает мне.

— Охуеть. Телефон.

— Ага. Надеюсь, через месяц не сдохнет.

— Б/у?

— Конечно. Новый для меня — недостижимая роскошь.

Я смотрю на необъезженные ролики. Стасу нравится быть в движении, динамике. Это ему помогает. Но ролики ему не нравятся. Бэха дорогая, дека часто ломается. У него нет столько денег на удовольствия.

— Сегодня выходной?

— Ага, — говорит он.

— Тяжело работать?

— Когда как. Обычно нет, но бывает… позиции сдаю.

Хмыкаю и возвращаю телефон.

— Дашь номер?

— Знаешь, очкую я тебе давать.

— А начальству не очковал?

— Вероятность того, что мне прилетит от начальства гневливый звонок, куда меньше, чем от тебя.

— Серьёзно? — Делаю круг на заднем колесе. — Как хочешь.

— Ты хороший, — неожиданно говорит Стас.

Я останавливаюсь. Проверяю, всё ли правильно услышал. Правильно, не сомневаюсь. Слезаю с бэхи и отхожу на два шага. Будь у меня крест, я бы его достал.

— Уверен, что говоришь эти слова тому самому человеку?

Стас смеётся. Рвано, но довольно.

— Уверен.

На его лице застывает тяжёлая улыбка. Словно так не должно быть. Не в отношении меня, а в отношении него. Не должен я быть добрым к нему.

— Ты — единственный, кто продолжает общаться со мной, зная, что я наркоманю, — говорит он тише, чем обычно. Тревожно и скованно.

Дело было в наркотиках. В них осталось.

— Ты не кидаешься на меня, приняв за галлюцинацию. Не тыришь деньги и ценные вещи. Поэтому всё в порядке.

— Кому-то хватает факта.

— В этой ситуации факт — не о чём.

Для родителей Стаса факт оказался показательным. «Если считаешь себя взрослым, значит, один справишься».

Стас громко вздыхает и встаёт на ноги.

— Это мне в тебе и нравится. Не кидаешься без повода на людей. А если кидаешься, то говоришь, что думаешь.

— Могу без повода.

— Пока не увижу, не поверю.

— Дай номер. Покажу.

— Это угроза, да? Как пить дать.

— Но я же хороший.

— Спорить не буду, — говорит Стас и просит номер. Пока вбиваю, гул со стороны усиливается — уплотняется, но людей больше не становится.

Я замечаю, как пристально Стас смотрит на мой телефон.

— Завидую тебе. И твоей семье. Знаешь, — он мнёт губы, — я понимаю, что наркотики испортили наши отношения, но... Я уже не помню, когда, но мне кажется, что наши отношения… испортились намного раньше.

— Скорее всего так. — Что ответить, я не знаю. Не собираюсь отговаривать, или свешивать всё на наркотики.

Для меня это непонятно. И тяжело.

— Можешь не грузиться, — говорит Стас.

— Я не грузился.

— Поэтому лицо напряжённое и думающее?

— Обычно у меня лицо не думающее?

— Не настолько усердно.

— Спасибо.

Впрягаю Стаса кататься. Потому что он всегда сидит, ездит только от хаты до площади и обратно, а задницы от бордюра не отрывает.

— Ну кто меня за язык тянул, — ноет Стас, завершая очередной круг.

— Плохой тон — хороших людей не слушать.

— Никогда больше не повторю. — Он резко оборачивается ко мне и хватает за руль. — Если хочешь кого напрягать, напряги своего извращенца.

— Он не мой.

— Твой, не твой, а близкого контакта не стереть. — Хочется стереть едва видное довольство на лице Стаса. — Как мне показалось из письма, он по великам прошарен.

— И? Хочешь сказать, раз новое слово, пе-ло-тон, появилось в моём словаре, я могу его к себе пустить?

— Он может составить тебе компанию.

— Ты издеваешься, да? За то, как я повёл себя? Не ожидал, Станислав, от тебя такого подарка. Охуеть не встать.

Он смеётся — так же нелегко и хрипло.

— Хотел посмотреть на тебя.

— И как оно?

— Замечательно, — на его лице растягивается улыбка, которую он закрывает рукой.

Хорошее завершение недели.