Остёр на язык

22. Понедельник-воскресенье, 03-16.06

Болею неделю. Каждый день тело разрывает. Меня знобит и кидает в жар, когда температура держится на отметке в тридцать семь и пять и никаких других симптомов не появляется. Я лежу с горячкой, мозг плавится, а когда устаю — сплю.

Денис изливает сочувствие грозной тучей из голосовых и текстовых сообщений — ни те, ни другие не доходят до сознания. Нет сил читать и понимать. Нет сил поставить телефон на зарядку. Нет сил ходить в туалет и есть.

* * *

Температура резко исчезает. Вместе с ней усталость и немощность.

Я потерял три килограмма — это не радует, потому что от вида еды подташнивает.

Я даже думать не хочу, что это была за болезнь и откуда она взялась, я хочу с аппетитом съесть пиццу и не подавлять рвотные позывы.

* * *

В субботу пишу Денису, что выздоровел. Мои опасения были напрасны, от еды мой организм избавляться не стал, и потерянные кило успешно возвратились. Кажется, я больше нервничал и преувеличивал.

В диалогах натыкаюсь на Дрочильщика. Больше не было сообщений. Нужда исчезла. Я хочу удалить переписку, но мешкаю.

Удаляю переписку с Гошей и откладываю телефон.

Оно к лучшему.

* * *

— Привет, Вадим.

Денис выглядит взволнованным.

— Привет.

Он поправляет волосы, проверяет воротник, выглаживает складки. Будь на его шее галстук или бабочка, он бы на ходу поправлял, утягивал и перевязывал их.

— Сейчас всё хорошо? — спрашивает Денис.

— Я же писал. Да.

Его волшебная амнезия также распространяется на переписку.

Остаётся вопрос: что запоминает?

— А чем болел? Странно так, на простуду не похоже. К врачу ходил?

О болезни он помнит потому, что из-за неё я не гулял.

— На дом приезжали, укол сделали, потом сказали сходить к врачу, но я не пошёл.

— Почему?

— Не хочу.

— А если повторится?

— Тогда пойду.

— Но, — Денис останавливается, — тебе будет тяжело. И ты не пойдёшь, а потом не захочешь.

— Так тому и быть. — Я иду дальше, Денис нагоняет. — Лучше скажи, куда пойдём.

— Я… я не знаю. Думал просто пройтись. Ну, без маршрута.

— Ладно, — затягиваюсь.

Удивительно, но Денис не достаёт как в школе. Наседает, но не трещит. Он спокойнее — не как на речке.

— Что-то не так? — мешкает он, как только я присматриваюсь.

Смыкает губы и убирает мороженое от лица.

— Всё не так.

— Д-да? — замечание Денис воспринимает острее, чем «тотальное бедствие». Загружается.

— Да. В тебе всегда что-то меняется. То тараторишь, что не заткнёшь, то слово не вытянешь. То помнишь всякие мелочи, то забываешь их. Даже если они твои. Ты делаешь это специально?

Денис загнан в угол. По нему видно. Долго молчит. Когда решает ответить, кадык резко поднимается.

— Но ты тоже изменился, — говорит по-другому: глубже, в себя.

Меня задевает.

Насколько я изменился? Сколько можно меняться? Сколько можно становиться хуже? Сколько слов я ещё скажу?

— Ты… поругался с Гошей?

— А тебе что?

— Ну, вы так хорошо общались. И такое вот.

— Как начали, так и закончили.

— Тебе не жалко? Вы же друзья. Можно помириться, понять друг друга, разобраться что да как. Всегда есть выход.

Было бы что понимать.

— Это и есть мой выход. — Денис смотрит, слушает и не понимает. — Есть такие вещи, на которые закрыть глаза невозможно. Такая вещь случилась.

— И… что это за вещь?

— Тебя она не касается.

— Ты злишься?

— На что?

Я злюсь: на Дениса, на Гошу, на Александра Владимировича. Трудно быть спокойным — и не хочется. Хочется выплеснуть засевшее дерьмо, закурить и выдохнуть, забыв всё, что беспокоило. Почему так нельзя? Почему через всё надо проходить, пропахивая гектарные поля?

— На, — вбирает воздух Денис и замолкает. Не может сказать. Выжимает усилия и мысли, но не произносит. — На, — звучит женское пение.

Денис вздрагивает.

— П-подержи, пожалуйста, — он протягивает мороженое, с которого падает пломбир.

Денис не обращает внимание. Кажется, сильнее хочет избавиться от него.

— Да, — мигом отвечает и прикрывает рот рукой. — Да, я убрался. — Его рука переползает на воротник и трёт угол между пальцами. — О-об этом я забыл. — Он не удивлён, он в ужасе. — Уберу, как приду. Я ведь говорил… гуляю. — Без удовольствия замечает, но успокаивается. — К семи. Я помню. — Весь он трясётся: от губ до пальцев. — Я понял.

Если панические вздохи и напряжение, которые я ощущаю, не реакция на «строго», то, наверняка, ей будет мгновенная смерть.

— Спасибо, — говорит Денис, когда убирает телефон и протягивает руку к мороженому. — Блин! Упало, — притворно плачет над потерей. — Я не думал, что так получится. Обидно…

Если бы Денису было дело, он бы отреагировал ещё тогда, когда мороженое упало. Удивился, огорчился, блинкнул, но не полез бы за телефоном с непроницаемым лицом.

— Давай сядем.

Денис будто не понимает, почему я предлагаю, но соглашается. И выглядит расслабленно, когда садится. Переводит дыхание. Он вспотел. Поэтому проводит рукой по лицу и шее. Словно вместо телефона он держал оголённые провода, по которым, в любой момент, мог пойти ток, а отпускать нельзя.

Я тоже расслабляюсь. Напряжение не могло прийти из ниоткуда, оно родилось в коротком разговоре. И его почувствовал я. Кто говорил на том конце? Как? Почему Денис ведёт себя так? Почему считает, что так надо себя вести? Он, действительно, думает, что этого не заметить?

— Кто звонил? — спрашиваю, чтобы перебить мысли.

Пока Денис молчит, ветер шумит. Шуршит листвой и охлаждает. Солнце редко пробивается, но не греет. В тени морозит.

— Из дома, — придумывает. Не скажет: мама, папа, бабушка или дедушка.

— Семья, — усмехаюсь я, — да?

Конечно да. Звонит всем скопом и запугивает Дениса потому, что он о чём-то забыл.

Что должна сделать семья, чтобы разговора с ней боялись, как угрозы пыток?

— За краску влетело?

— Краску? — Денис недолго вспоминает. — А, нет. Поругались немного, но всё прошло спокойно.

Удивительный парень: если они поругались спокойно — это значит, что поговорили? Если да, почему так не скажет? Если ругались, значит, было не спокойно. Если ругань может пройти спокойно, то каким словом он назовёт разговор без склок? Идеальным? Превосходным? Нереальным?

Что он творит?

Ветер студит шею и уши. Мороженое кажется лишним, когда мы сидим и молчим.

Если притворяется, пусть делает это убедительнее, чтобы я не сомневался.