Остёр на язык

25. Среда-пятница, 26-28.06

— Я, — глотаю, — хочу как-нибудь помочь тебе, — тру пальцы, потому что не хочу лезть за сигаретами, — но не знаю как. Я… могу что-нибудь сделать?

Могу не говорить о родителях. Могу не быть задирой и выскочкой. Могу не называть дорогушей.

— Я ведь говорил, — отвечает Стас, — твоего присутствия для меня более чем… достаточно. Я не один. И всё может измениться.

Стас не звучит, не выглядит так, будто всё может измениться. Хочет верить, но не может.

— Если бы я знал, как мне помочь, может быть, я бы и сказал. Но я не хочу втягивать тебя, понимаешь? Это… ну, то ещё дерьмо. Зачем оно тебе? К тому же, у тебя свои проблемы, да? Но о них ты не скажешь. Почему? — Стас, ломано улыбаясь, смотрит на меня. — Думаешь, что справишься один? Пока… я тоже так думаю. Думаю, что мне это по силам. Да, сложно. Да, хоть помирай. Да… всё бывает невыносимо, но… я пытаюсь. — Стас переплетает пальцы и опять смотрит в сторону клумбы. — Разве этого недостаточно?

«Не знаю».

— Бесит ещё, когда, вроде, стараешься, из последних сил вырываешься, а результата нет. Я его не чувствую, даже если он есть. Как… так получается?

«Не знаю».

— Но мне хватает того, что ты рядом. Что мы можем так… быть вместе, что ли. Кататься, смеяться. Пускать фейерверки. Может, и кажется, что это ничего не значит, но, думаю, что благодаря этому я могу жить. Могу спокойно дожить до следующего дня, потому что у меня выходной. Потому что я могу… разговаривать с настоящим человеком, а не с собой или… торчком, как я. И могу быть не один. Это… очень много для меня значит.

«Я не знаю».

— Спасибо, Вадим.

* * *

Я не могу делать вид, будто ничего не происходит.

Не только со мной. Со Стасом. С Денисом, просто наверняка.

Я не могу прятать это — оно не скрывается ни за шторами, ни за окнами и дверями. Ни за днями, неделями. Годами. Ничего не меняется и всё остаётся на видимых местах. Не прячется под слоем пыли и тканью — остаются очертания, выпирают углы.

Я показываю, что не так.

Мама и старик, наверняка, уже всё заметили. Но не трогают меня. Дают выбор: говорить или молчать. Скрывать. Не делиться с ними.

А чем делиться? Мыслей слишком много несмотря на то, что людей стало меньше.

* * *

— Удивительно, да? — Денис показывает фотографию. — Вершина плоская, а тень треугольная. Пишут, что такое с вершины разных гор и вулканов можно увидеть, а происходит это потому, что тень удлиняется и уходит, как рельсы, дальше, в точку. В эту вершину треугольника, которого как бы не должно быть. Прикольно, да? — Я мотаю головой. — Знаешь… это интересно, — будто прошлые наречия не говорили об этом, — есть равнина — так открыт перед нами человек, мы его видим, понимаем, что он из себя представляет, а на деле, при определённых условиях, как здесь, на рассвете или закате, человек может оказаться далёкой точкой. И всё сводится к ней. И ничего не изменишь, она будет, хотя, кажется, её быть не должно. Это то, что мы видим не всегда. Но оно есть. Здорово, да?

Думаю, это должно быть здорово. Может быть таким, но не для меня. Не сейчас. Не после того, как я был со Стасом и вынес столько беспомощности, сколько ощутил на себе, когда отмахнулся от Коли.

— Вадим?

— Ты же много думаешь, — Денис начинает мельтешить, будто это не так, — я не понимаю, почему так происходит. Почему нельзя, чтобы всё было ровно и спокойно? Я не против всяких встрясок, но… почему они такие тяжёлые? Почему у каждого находится своё дерьмо, о котором он не расскажет? О котором будет сожалеть?

Я действительно не понимаю.

— Мы же люди, — отвечает Денис. — Кто-то будет стыдиться, или бояться. Кто-то просто не в силах об этом сказать. Согласись, было бы намного проще, если бы люди, без задних мыслей, могли сказать о том… о том, что их гложет, чего они боятся, о чём сожалеют больше всего. Наверно, чаще всего мы замалчиваем самое важное. Просто потому, что… когда-то поняли, что нам нельзя об этом говорить. Просто так запомнили.

Денис утихает. Его не разносит. Он думает и говорит свои мысли.

— И что, так дальше бояться и молчать?

— Ну, каждый сам решает, — Денис мнётся, неуверенно улыбается и поглядывает, будто ему нельзя так думать. — А т-ты? Ты бы рассказал, да? — только благодаря «да?», я понимаю, что Денис задаёт вопрос.

Ему становится некомфортно. Он сжимается до степени «скрючивания».

Было бы хорошо, если бы ответ был: «Да», но я понял, на такие вопросы однозначного и уверенного «да» у меня нет.

— Нет. Есть то, о чём я не могу рассказать.

* * *

Я и Денис швыряемся по городу, по разным районам. Молчим, но не откалываемся друг от друга. Я всё наматываю мысли о проблемах Стаса. Денис, может, ещё думает о том, что я сказал.

Кажется, для него я всегда был человеком, который может сказать всё. Абсолютно.

На «дерьмовые» делишки это мнение тоже распространялось.

Он думал о честности или твердолобости?

— З-знаешь, — с запинкой начинает Денис. С сомнением и, кажется, долей страха. — Я не думал, что есть такое, о чём ты не можешь рассказать. — Вот оно. — Но, похоже, забыл, что ты тоже… человек.

— Удивительно, да?

— Да, — отвечает спокойно и скидывает напряжение.

* * *

— Загоняешься? — говорит Стас.

Сегодня пасмурно и душно. Дым сигарет кажется липким. На деле весь воздух липкий.

— Так и думал, — вздыхает он и опускает глаза. — Скорее всего, мне не стоило говорить...

— Стоило, — перебиваю я. — Кому ты расскажешь, если не мне? Наверняка, себе ты сто раз всё разжевал.

Стас молчит. Потом поворачивает голову в мою сторону.

— Звучишь настырно.

— Чтобы ты не начал меня переубеждать. — Стряхиваю пепел.

— Страшно, — насмешливо тянет. — Спасибо.

Спасибо звучит плохо.

Не за что благодарить.

Я ничего не сделал.

— Ты ещё принимаешь наркотики?

Знаю, что «да», но, вспоминая вечер с фейерверками, красные глаза Стаса, мне кажется, что за день Стас употреблял.

— Время от времени. Когда поджимает.

— Тогда было так?

— Именно, — честный ответ. — Накрыло. Поэтому я захотел пройтись с тобой. Это успокоило. Немного, но помогло.

Если это помощь.

— Я читал, что с наркотиков надо слезать постепенно: если сидишь на чём потяжелее, сначала уменьшаешь дозу, а потом переходишь на более лайтовый вариант. В моём случае нужно просто снижать дозу, но я… потребляю как-то спонтанно. Я заранее не думаю, что буду закидываться. Приходит состояние, и тогда кажется, вариант один. Старый и знакомый. Хотя… уже не помогает. Не помогает, но я продолжаю тратить деньги и курить. Убого.

— Ты… можешь писать мне. В такие моменты. Когда поджимает. Тебе же помогает?

— Да. Но я не уверен, что смогу сделать это. «В такие моменты», знаешь, сознание… сужается.

— Как-нибудь попробуешь, — затягиваюсь.

Мне было нелегко предложить помощь. Не потому, что я не мог сделать этого, а потому, что ситуация не похожа на прежние. Таких не было. Я не знаю, как быть.

— Попытаюсь не забыть.

После этого Стас встаёт на ролики и пробует три круга. Возвращается истощённый и говорит, что нашёл себе подработку. Чтобы больше уставать. Меньше думать о наркоте, может быть, о своих проблемах. Чтобы иметь меньше шансов вступить с ними в контакт.

Я не докуриваю сигарету.

Вместе с тем, будет меньше контакта со мной.

— Я буду писать. Постараюсь делать это. Не только когда будет поджимать или я буду здесь. — Стас не смотрит на меня. Избегает.

— Тогда я буду писать. Напоминать о своём существовании.

— Отлично, — смеётся Стас.

Кажется, для него этого достаточно. Но не для меня.

Докурив сигарету, достаю вторую.