Остёр на язык

35.

Тогда всё было хорошо. Удивительно, но как-то получалось. Единственное, на что мы жаловались, — это задачи по алгебре и требования учителя по географии. В остальном — мы были счастливы и свободны. Мы только начинали пробовать. Только узнавали себя.

Началось с того, что Коля сказал, что, как ему кажется, ему нравятся мальчики. И то, лишь кажется. Он не сказал, что ему нравится кто-то определённый, что он хочет держаться за ручки, целоваться, ходить на свидания или выходить замуж. Он просто почувствовал, что так может быть.

Мне было безразлично. Я дружу не с ориентацией, не с тем, кто нравится человеку, так я сказал. Коля обрадовался. Его реакция казалась странной: если бы я отвернулся от него, то плохим другом оказался бы я.

Через две недели Коля пришёл с синяками. Тогда мы все переполошились: кто, из-за чего, поймали?

На все вопросы Коля повёл головой. На него напало трое парней, старше нас. Лица были ему незнакомы. Однако, им было известно, что Коля «по мальчикам». И поэтому «заслужил».

Мы были в шоке. Возмущены. Ходили вместе, как отряд рыцарей, старались не оставлять Колю одного. Мы боялись, что это повторится. Коля обещал смотреть во все глаза и быть на чеку.

Но через неделю нападение повторилось. Мы не могли стеречь его всегда. Может, мы даже не смогли бы остановить троих старших, но нас это не волновало. Волновало то, что мы оказались бессильны с самого начала.

Коля держался. Улыбался, хоть лицо болело, храбрился, говорил, что выстоит. Что он не такой слабый.

Жаль, дело измерялось не силой духа.

Где-то в то же время появился Матвиенко. Он заметил, как плохо выглядит Коля, и спросил в чём дело.

Тогда я осмотрительно относился ко всем. Пусть Матвиенко учился в параллельном классе и на лицо был знаком Коле, я встал на «защиту»:

— А тебе что?

— Просто интересуюсь. Нельзя?

Я хотел сказать: «Нельзя», потому что Коле уже досталось сполна и только любопытных лиц ему не хватало. Но Коля успокоил меня. Сказал, что не против, что всё в порядке. Он тоже так говорил.

— Да уж, не повезло, — сочувствовал Матвиенко. — А сколько нападавших было? Трое?

— Откуда знаешь?

— Слухи. В школе они быстро расползаются. Мог кто-то проболтать… ну, секрет. Просто потому, что не понравилось. Ужас, верно?

Легче не стало: люди продолжали жить стереотипами и поиском тех, кто им не нравится.

Это пугало. Потому что могло перерасти в нечто большее, чем избиение. Мы не хотели думать о таком. Родители Коли тоже волновались. Остерегали его. Реже отпускали одного. Неделю приводили по утрам в школу, иногда забирали.

В это время Матвиенко медленно вливался в нашу компанию.

Когда Коля уверил родителей не провожать его, произошло третье нападение. Тогда он не пришёл в школу, и мы всё поняли. Поняли, что ничего не можем сделать, не можем повлиять. Что ситуация может стать хуже и не ограничится синяками и ссадинами.

В тот день я был на нервах. Все мы переживали и держались подальше друг от друга, чтобы не вспылить. Но Матвиенко был более чем спокоен, хотя показывал волнение:

— Вадим, найдётся минутка после уроков?

Минутка у меня нашлась.

— Чего тебе? — я не был настроен на разговор и хотел закончить с ним как можно скорее, чтобы зайти к Коле.

— Ты такой недружелюбный, — может, с того момента улыбка Матвиенко стала тем, что начало меня бесить.

— Будто меня это волнует.

— То есть, если бы ты услышал то, что тебя волнует, ты бы изменился?

— Что тебе надо?

— Страшно-страшно. А если я скажу, что знаю тех, кто напал на Колю?

Я подумал, что конкретно ослышался. Но именно это сняло всё раздражение и оставило непонимание:

— Что?..

— Говорю: я знаю, кто напал на Колю, — с паузами повторил Матвиенко, будто я глухой.

— Ты так прикалываешься?

— Нет, — для него это был пустяк.

— Почему не сказал? Ты что, не понимаешь, как это важно? — тогда я был безобидным, мог только спрашивать, о чём думает Матвиенко, и пытаться донести до него, будто он не знал, глупую мысль: его знания могут помочь нам всем.

А он знал. Поэтому улыбался, пока я, внутренне надрываясь, искал причину его молчания. Пытался убедить, что нужно рассказать. Нужно действовать.

— Конечно понимаю. Поэтому не говорю.

— Ты… как, — я ошалел. Задыхался. Хотел найти слова, которые его образумят. Мне казалось, что он не в себе.

— Хочешь, чтобы нападения прекратились? — ответ был ясен. — Я могу это устроить. Но, если ты откажешь, они продолжатся. И кто знает, чем закончатся… Верно?

Тогда я не думал, что могу пойти против. Что есть другой вариант. От меня зависело, что станет с Колей. А я не хотел, чтобы такое настоящее стало его будущим. И тогда Матвиенко сказал, что надо сделать. Я был готов стать грушей для битья, вместо Коли, пресмыкающимся перед теми парнями, но не к тому, что сказал Матвиенко.

— Понял? Скажешь это завтра.

— Я…

— Сможешь, как иначе? — он похлопал меня по плечу.

— А если… если я скажу, что ты виноват? — то был первый и единственный раз, когда я решил «попытаться».

— Как докажешь? Думаешь, слов хватит? Не больше, чем ревность друга, как тебе? Без доказательств тебе ничего не светит.

Он игрался со мной. С моим положением. С тем, что я ничего не мог придумать.

Это всё бессилие.

— Обещаешь? — я запинался. — Обещаешь, что после этого, ничего больше не случится?

Я так хотел, чтобы моя жертва не была напрасной.

Матвиенко обещал и продолжал улыбаться.

Может, если бы у меня было больше времени, я придумал, как обдурить его. Как всё вывести на свет. Но времени не было. И я был трусом.

Коля выглядел плохо. Страшно плохо. Я не представлял, какими силами он смог прийти в школу. И зачем. Если бы он не решился идти сразу, у меня было бы время, так я думал. Было бы время, которое ничего не решило.

В тот же день я попросил Колю задержаться. Подождал, пока все уйдут, а все уходили быстро, и мы останемся одни.

Это было важно. Это было страшно.

Весь день у меня тряслось сердце. Весь день я оглядывался на Колю и думал, что надо поступить по-другому, рассказать ему, рассказать друзьям, но всегда примешивался Матвиенко. Заботливый, внимательный. И только я понимал, почему он обращается ко мне.

Я слышал, если представить, будто ситуация происходит не с тобой, будет легче. Проще. Я пытался. Представлял, как смотрю на себя со спины, как вижу больше, чем могут увидеть глаза, но ничего не получалось. Я продолжал быть собой, в своём теле, и ни на кого со стороны я не смотрел.

Я был перед Колей и должен был сказать свои слова.

— Вадим?

Я до сих пор не знаю, как мне это удалось. Я должен был и сделал. Потому что хотел помочь. Хоть и знал, что всё угроблю. Потому что этого хотел Матвиенко.

Потому что я плясал под его дудку.

— Давай кратко, — сказал я, надеясь облегчить задачу себе.

Тогда я ослеп.

Может, я просто закрыл глаза или опустил голову, но от лица Коли остались осколки.

— Ты мне неприятен. В меньшей степени. В большей — вызываешь отвращение.

Слова его шокировали.

Нервы терзали моё лицо, дёргались у рта и носа, то удерживая равнодушие, то превращая его в неприязнь.

— Не хочу возиться с гомиком.

— Но… но ты первым поддержал меня. Не оставил, — попытался тогда понять Коля.

— Из-за остальных. Что мне оставалось делать? Присоединиться к стаду и мычать: «педик»? Нет, надо было держать лицо — играть друга, понимаешь, да? По крайней мере, теперь уж точно. Сделай одолжение: не общайся со мной.

Коля пытался объясниться, уловить перемену во мне. Я перебивал его и продолжал говорить то, что не могло не ранить. Так было задумано. Так надо было сказать.

— Актёрище! — прыскал Матвиенко. Он был рядом. Он всё видел и слышал. — Жаль, что я всё знаю. Почти на слезу пробил. Талант, что сказать, — восторгался. Смеялся. И был безмерно доволен собой.

— Пошёл на хер, — и как бы я не был зол на него, я не мог поднять голос, не мог по-настоящему разозлиться.

Я чувствовал себя в грязи и отходах. Я хотел вырвать себе зубы и отрезать язык. Чувствовал, что зареву потому, что поступил паскудно, и держался потому, что Коле было хуже. Ему досталось больше. От тех ублюдков. От меня.

Весь день у меня дрожали руки. На моём лице собралось разбитое выражение, которое я увидел случайно, в отражении витрины. Так выглядел я, который держался из последних сил. Который прятал, что сотворил. Который видел, насколько отвратительно на самом деле выглядит.

Который желал себе сдохнуть.

После избиения прекратились.

Знакомые хотели узнать, что случилось между мной и Колей, почему мы не общаемся. Я говорил, что разошлись характерами. Что говорил Коля, я не знал. Но я видел, как иногда он смотрит на меня, как-то жалостливо, будто хочет что-то сказать.

Я игнорировал. Должен был игнорировать.

Иногда было настолько херово, что я выходил из класса, прятался где-то по углам школы, переживая отвращение к себе. Тогда особенно тяжело давалось дышать. Я даже подумал, что у меня начались проблемы с лёгкими.

А на деле проблемы были в другом. И для меня они закончились, когда мы переехали.

Я был этому рад.

Примечание к части

Вадим — https://c.radikal.ru/c24/1912/f0/436ecf63a6da.png