Остёр на язык

6. Четверг-пятница, 25-26.04

Я злюсь сильнее, когда понимаю, что моё сообщение может остаться без ответа.

Если Дрочильщик так поступит, ему не сыскать своего усмирения. Ни в жизнь. Не говорю, что он получит его, но с этим дополнением — его шансы пропадут, навсегда.

Также я понимаю, что никакой его ответ меня не утешит. Я буду недоволен всем, чем бы оно ни было. Признает он свою неправоту или продолжит перетягивать моё внимание на свой характер, попросит опять прощение или начнёт оправдываться — только представляю и уже горю синим пламенем матерных слов.

* * *

Выкуриваю по сигарете в перемену. Медленно, как дон мафии, который наслаждается вкусом изысканного табака, с высокомерным видом, будто сигарета из пачки за сто рублей адекватно сравнима с настоящей сигарой. И я готов вправить мозги любому, кто считает иначе.

Вася, Петя, Данила и Митя держатся в стороне.

— Знаете, — говорю я, будто между нами велась светская беседа, а не стояло тревожное молчание: — этот мир полон отвратительных людей.

Петя решается спросить:

— Пиздец, на тебя второй раз покусились?

— Не настолько отвратительных, — исправляюсь. — Но мне не легче. Ни капли. И я никак не могу успокоиться.

Я сдерживаюсь в речи — чеканю с тактом слова, в эмоциях — показываю закреплённую на мнимый клей перетянутую улыбку, в действиях — сижу на корточках, прижавшись к облупленной стене, и держу себя за плечо. Иначе разнесёт не только меня и знакомых, но и проходящих людей.

Я уверен, я захочу облить грязью каждый листик на берёзе, до которой быстрее всего доберусь, до каждого пятна на её стволе и до каждого слоя коры, который отщепился от основы.

Наверняка мне кажется, но сигареты в руках парней истлевают быстрее моей. Смотрю на них и думаю, выбить бы каждую щелчком.

— Гоша! — кричит Митя.

Гоша семенит к пятачку неприкаянных.

— Проблемы из-за родителей, — приветствую его, не вытягиваясь из панциря, который сковывает меня.

— Да-да, маршал острый язык. — Удивительно, но прозвище ласкает душу. — Выглядишь... дерьмово. — Гоша опускает плечи и вздыхает так: «Я не хотел говорить, но ты вынудил».

— Он не в порядке, — шепчет ему Вася, да так, что я слышу.

— Когда было по-другому?

Щелчком я пускаю дотлевший окурок в Гошу. Он истерично уворачивается и вопит:

— Ты не в себе?!

— Когда было по-другому?

— Ну ты и дрянь.

Лицо Данилы говорит: «Это правда, но вслух — приговор».

— Одолжи сигарету, — капризно просит Гоша и протягивает руку.

— Уже одалживал. Жди следующей недели.

— А если расскажу причину, по которой хожу к Александру Владимировичу?

— Ты знаешь, как меня заманить.

— Эй.

— Я не знал, что это сработает.

Вытягиваю сигарету, как самурай — длинный меч из ножен, и проговариваю: «Может, не так важно это узнать? Вчера я скурил столько, сколько хватило бы на целую неделю. Одумайся!». Но я не одумываюсь.

— Ощущение, что я обворовываю тебя.

— Не хочешь, не бери.

Гоша выхватывает сигарету.

— В общем, одна из причин — это курение.

Меня поимели.

— Ненавижу тебя. Отдай. Это нечестно и несправедливо.

— Никто не обещал, что причины будут высокими!

— Тогда говори следующую.

— Не буду. Одна сигарета — одна причина.

Меркантильная крыса.

В тот момент все думали, что я кинусь на Гошу, чтобы отобрать сигарету или избить за около-обман, и Вася, и Петя, и Данила, и Митя, и сам Гоша, и я сам, все так думали, но я продолжил сидеть. И это пугало намного больше. Потому что не было моим характером.

* * *

— …кратеры раньше «цирками» называли, потому что у них дно плоское было и не было горки. А «кратерами» впадины называли, у которых горка есть. Получается, названия объединили, но для полноты картины «цирки» до сих пор используют и их можно в некоторых статьях встретить. А кальдер от кратера отличается тем, что он меньше по размерам, и тем, как формируется, — как всегда, трещит Денис. — По-моему, реально здорово, что в прошлом, смотря на Луну, на её пятна, люди моря и океаны видели, озёра и болота, словно на Луне такая же жизнь была, как тут, на Земле. Звучит, немного, романтично.

— Ага, сентиментально.

— А названия: Озеро Нежности, Счастья, Залив Любви, Верности, Согласия, мило звучит и… — Денис замирает. Раньше подобного не случалось. — Ты что… слушаешь? — удивляется он.

— Это иллюзия.

— Тогда понятно.

* * *

После уроков захожу к Александру Владимировичу.

— Здравствуйте, Александр Владимирович, сегодня я не готов.

Я говорил, что зайду к нему отчитаться. По поводу того, что я не готов отчитаться, тоже надо отчитаться.

— Здравствуй, Вадим. Ты выглядишь напряжённым.

Я киваю.

— Вы сегодня не выходили курить.

— Да. Работой завалили. На перекур не было времени.

— Вот как. Везёт, — думаю вслух. — Я пойду. Переработаю как-нибудь напряжение.

— Звони в любое время.

* * *

Прихожу домой и валюсь в кровать.

Идти кататься — тоже не канает. Пока я в таком состоянии, нарочно или нет (это всегда первое) я буду наносить ущерб. До площади долго гнать, сколько людей мне попадётся? Сколько я измотаю нервов и напряжения накоплю? Лучше отлежусь и приструню мысли.

Лежу час, два. Иногда закрываю глаза и проваливаюсь в дрёму, иногда смотрю в потолок и думаю, что он не меняется. А иногда смотрю в окно. На многоэтажку и ряды восходящих окон, одно над другим. На разбросанное по квадратам небо.

Первое, что я заметил, когда мы переехали, — это то, что небо здесь не отличается. Оно то же самое. На него я и Коля смотрели с сопки, окраины города, до которой добирались весь день пешком, или с моста над речкой. Каждого из пяти мостов, где неслись машины и срывали ветром.

Я перестаю дышать. Пытаюсь вспомнить запах реки, запахи газов автомобилей, жгучего солнца в августе, но я только вижу: пурпурный закат, как мякоть спелой сливы, нежно-голубой восход с кромкой мягкого сияния на горизонте, тысячу звёзд, которые складываются в созвездия и задают ориентиры, и пытаюсь вспомнить, когда я перестал их видеть?

Я смотрю на разрозненные куски неба.

Наверняка тогда, когда я перестал смотреть на Колю.

Убожество.