Помни меня

Глава 7. Цветочный мастер

Гермиона нервно заламывает руки, мечась по комнате. Приходит время принимать окончательное решение. Так почему же ей так страшно и больно? Ведь она давно все для себя решила.

Бросает взгляд на лестницу, но Снейпа нет. Смотрит на часы и понимает, что слишком рано. Еще полчаса. Полчаса на то, чтобы решить то… что уже было решено.

Гермиона нервно мотает головой и делает глубокий вдох, прижимает холодные руки к горящим щекам. Сердце бешено колотится в груди от страха и той самой надежды, которой суждено умереть.

Как и ей в конце концов.

Она замирает, глядя на огонь. Почему снова эти мысли? Ведь надежда давно сгорела в адском пламени безнадежности.

И снова воскресла из пепла, как феникс. Гермиона закрывает лицо руками. Почему? Неужели из-за того, что в последние полторы недели она вернулась к нормальному существованию и, может даже, была чуть-чуть счастлива. И захотелось жить. Очень захотелось жить. Так, что дыхание перехватывало, а в груди начинало болеть.

И в испуганный мозг, который инстинктами кричит о спасении, закрадывается крамольная мысль о том, что, возможно, это выход.

Операция.

А вдруг она сможет сохранить в себе частичку человечности? Она ведь всегда была подвержена эмпатии более остальных. Вдруг она сможет различать и испытывать эмоции, их отголоски.

А память так не вовремя и услужливо подкидывает тексты книг, в которых Гермиона так много читала о том, как живут такие люди. Все люди без исключения. И становится еще больнее. Маленький огонек этой живучей надежды заливает холодный поток здравого смысла.

Нет. Это все бессмысленно.

— Мисс Грейнджер? — слышит совсем рядом спокойный равнодушный голос и отнимает руки от горящего лица, поднимает голову, встречаясь взглядами. Его, как всегда, пустой, хоть и такой знакомый. — Вам нехорошо?

— Мне нехорошо, — подтверждает она и опускается на диван, уставившись потемневшим взором в ярко пляшущий огонь в камине.

Она чувствует на себе пристальный взгляд Снейпа, но ей все равно. Глядя в одну точку, она негромко спрашивает:

— Почему вы никогда не уговаривали меня сделать операцию?

Молчание, которое тягучим вакуумом повисает между ними после этого вопроса, затягивается, и Гермиона думает, что он ей уже не ответит, когда вдруг Северус произносит:

— Потому что с моей стороны это было бы манипуляцией. Мне легче уговорить вас, привести доводы, надавить на ваши чувства…

— Вас просили об этом? — она все еще не смотрит на него.

— Да.

— Как благородно с вашей стороны, что вы этого не сделали… — слова звучат едко, с едва слышимой обидой. Ему просто все равно, вот почему он этого не сделал! И Гермиона снова напоминает себе об этом и злится на саму себя за то, что забылась.

Несколько мгновений слышится только треск камина.

— Вы передумали, мисс Грейнджер? — делает правильные выводы из их разговора Северус.

— Я… — она запинается, а потом выдыхает: — Не знаю. Вы осуждаете меня?

Она поднимает на него взгляд и чувствует, как его спокойствие и уверенность окутывают ее, словно плащ. Она смутно осознает, что вероятно сейчас он использует легилименцию, но ей все равно, потому что мандраж отступает.

— Вы вольны делать со своей жизнью все что пожелаете. Выбор, какой бы вы ни сделали, не стоит осуждения, мисс Грейнджер, — он протягивает ей ладонь, и она с недоверием смотрит на него. Он никогда не брал ее за руку. — Пойдемте. Выслушайте мастера. Задушите его своей дотошностью, задайте миллион вопросов в своем стиле, — его губы чуть дергаются в едва заметной усмешке. Гермиона вкладывает свою ладошку в его руку, и Северус рывком поднимает ее на ноги. — И вот тогда, принимайте решение.

* * *

Гермиона не ожидает, что в больничном крыле окажется столько народу. Когда они с Северусом выходят из камина, от неожиданности девушка даже спотыкается. Да, Макгонаггал собрала всю группу поддержки, чтобы оказать максимальное влияние на нее, и Гермиона тяжело вздыхает, понимая это. Ей и так нелегко сейчас. Она мучается вопросом, почему ее решение, которое было таким твердым все это время, вдруг пошатнулось. Что изменилось? Подумать об этом она не успевает толком.

Северус ловит ее и поддерживает под руку, не давая клюнуть носом вперед, отчего Гермиона замечает, как переглядываются профессор Макгонаггал и мадам Помфри. Гарри и Рон замирают неподалеку у окна, рядом с ними Джинни, которая во все глаза таращится на Снейпа. Гермионе немного неловко за подругу, но она не позволяет себе сильно переключать на нее внимание, а смотрит лишь на незнакомого высокого мужчину, облаченного в простые, но идеально сидящие черные джинсы и рубашку. Он взрослый, создается впечатление, что гораздо старше Северуса, но его гордая осанка, подтянутое тело и ухоженный вид притягивают взгляд. В нем сразу можно узнать представителя своей нации, и Гермионе он кажется даже красивым. Черные, нетронутые сединой волосы обрамляют его лицо и длинными прядями спускаются до лопаток.

Он с приятной улыбкой смотрит на Гермиону и протягивает ей руку. В этот момент больше всего на свете ей хочется вцепиться в Северуса, но он давно уже не поддерживает ее, темной тенью скользнув к стене, где стоят его бывшие коллеги. Гермиона послушно вкладывает ладонь в руку Ёсиды и замирает, ожидая хоть каких-то слов.

— Здравствуй, Гермиона, — тихо говорит он на хорошем английском, а она даже не замечает, что он опускает все формальности, потому что едва его рука касается ее, девушка ощущает легкую вибрацию внутри себя и странное умиротворение.

— Здравствуйте, сэр, — тихо отвечает она, глядя в его спокойное лицо.

— Ты хорошо выглядишь, — замечает он, — нет ни одного соцветия. Давно?

— Почти две недели, — бормочет Гермиона, немного сбитая с толку.

— Хорошо, — он берет ее вторую руку и недолго смотрит на Северуса чуть задумчиво, с легким интересом. Снейп с равнодушием встречает его взгляд.

Гермиона сглатывает, когда чувствует, как от рук мастера в ее тело распространяется тепло, горячее и заставляющее немного нервничать. Они так и стоят посреди больничного крыла, держась за руки. Никто в разговор не встревает.

— Цветы беспокоили тебя, после того как пропали? — мастер говорит мягко, ласково, и Гермиону окутывает его приятный голос.

— Они волновались и болели одно время, когда я покинула дом на несколько часов, но потом, когда профессор был рядом… все становилось хорошо.

— Ханахаки пробудил он? — тихо спрашивает Ёсида, разговаривая с ней так аккуратно и с расстановкой, будто она была неразумным ребенком. — Это с ним ты пришла?

Гермиона кивает.

— Хорошо. Какие это цветы?

— Лилии.

Темные глаза Ёсиды тепло и участливо всматриваются в ее лицо.

— Наверное, ты устала от их аромата, — его губы растягиваются в приятной улыбке, и он чуть склоняется к ней, втягивая запах. Гермиона на секунду теряется от этого действия. — Они чудесно пахнут, но слишком приторные.

— Да, пожалуй, — робко улыбается девушка, — а еще они довольно жестоки.

— Любые цветы жестоки, Гермиона, когда растут на тебе, — говорит он, пока его большие пальцы чуть поглаживают кожу на тыльной стороне ее ладони. Незнакомый жар в ее теле усиливается. Гермиона начинает нервничать, но Ёсида снова отвлекает ее вопросами.

— Расскажи про тот случай, когда ты не смогла откашляться и едва не погибла… Это случилось быстро?

Гермионе неприятно вспоминать об этом, но она понимает, что нужно ответить.

— Быстро. Кашель начался как обычно, но потом вышел из-под контроля. Я чувствовала, как цветы толкают друг друга, растут так быстро, что я не смогла откашляться. Они перекрыли пути…

— Это было больно?

— Было страшно в тот момент…

— Ты понимаешь, что тебе повезло бы встретить конец именно так. Быстро и почти безболезненно?

— Понимаю.

— Ты знаешь, как это происходит обычно?

Гермиона чувствует нестерпимый жар во всем теле, и ей кажется, что у нее поднимается температура. В груди начинается зуд, и первый привычный кашель от лепестков срывается с ее губ. Она пугается на мгновение, но мастер отвлекает ее, снова обволакивает своим голосом, спокойствием и энергией, которую она чувствует по всему телу.

— Гермиона? Ты знаешь, как это происходит обычно?

Она снова кашляет и сводит брови, обеспокоенная этим.

— Да.

— Как? — уточняет Ёсида.

Гермионе перестает нравиться этот разговор, ее инстинкт орет, чтобы она бежала, но в то же время мозг спокоен, и она чувствует, что должна ответить.

— Если цветы сразу не поразят сердце или не заполнят легкие, то в последней стадии начинается неконтролируемый рост, и они полностью покрывают человека, разрывая мышцы и кожу… — она кашляет и кривится от боли.

— Больной может быть еще жив при этом? — интересуется мастер так мягко, будто действительно не знает ответ.

— Да. Но рано или поздно цветок доберется до сердца или легких, в худшем случае — человек умрет от потери крови.

— Долго это состояние может длиться? — расспрашивает он ее, и Гермиона, сквозь пробивающееся раздражение, начинает понимать, для чего он ее расспрашивает. Интересуется, насколько полная картинка есть в ее голове. Боль в груди начинает выталкивать все мысли.

— Кому как повезет, — хрипло отвечает она, потому что горло саднит.

— Хорошо, — кивает мастер Ёсида и смотрит, как Гермиона начинает кашлять еще сильнее, с тяжелыми протяжными и короткими вдохами пытаясь захватить воздух в моменты, когда кашель отступает.

Она хочет вырвать одну ладонь, чтобы прикрыться рукой, но у нее это не получается, потому что его хватка становится неожиданно сильной. Гермиона сгибается пополам, когда новый приступ кашля сотрясает ее тело и изо рта начинают снова отхаркиваться лепестки.

Она слышит низкий голос Снейпа и бросает туда быстрый взгляд. Ей не хочется, чтобы он видел ее такой, чтобы смотрел, как она давится цветами, хрипит, пытаясь сделать вдох, сгибается от боли. Их глаза на мгновение встречаются. Гермиона взглядом просит его отвернуться. Но он смотрит на нее внимательно, пристально, равнодушно, со спокойным интересом ученого. Конечно, ведь раньше он никогда не видел, как она откашливает цветы.

— Ты не думала, почему так получилось с теми цветами, ведь болезнь отступила? — голос Ёсиды заставляет ее отвести взгляд.

Гермиона издает мучительный стон от новой порции физической и душевной боли, которую поднимают в ней лилии, рвущиеся наружу. Она пытается уже силой вырвать руки, но он держит невероятно крепко.

— Я… я не знаю…

Она задыхается, кашель нестерпимый. Сердце бешено бьется от страха, цветы душат, крепче обхватывают ее стеблями.

— Пожалуйста, хватит…

Гермиону охватывает паника, когда болезнь, дремлющая и коварная, поднимает свою голову и снова причиняет страдания. Ей очень больно физически, но в душе еще больнее. Слезы мокрыми дорожками текут по щекам, капают на лепестки нежно розовых лилий.

— Мне… мне…

Она хочет сказать ему, что ей больно, но вдруг понимает, что не может дышать. Она наконец врывает одну руку, в ужасе хватается за шею, раздирая ее ногтями, и пытается сделать вдох.