Восхождение богов

* * *

Давно растворился в воздухе вечный. Погасли огни шатра, а за его пределами воцарилась могильная тишина. Ахийские твари будто заснули, хоть им и неведом сон. А куда отправилась сама эльфийка, Ник мог только гадать. Его смущало движение силы. Ощущение, что ребёнок где-то поблизости, переполненный такими яркими, взрослыми эмоциями, которые не должен испытывать. Там был и гнев, и отчаяние, и бесконечная ранимость, затаённая усталость, рождённая в поступках. Сплетённый в узел комок чувств взрывался вспышками, заставляя нити, связывающие ариус и нориус, дрожать как в предвкушении. Как если бы приближалось долгожданное воссоединение.

Натянув звенья цепей, Ник опёрся о искалеченные ступни, морщась от вспышек боли — Мора перерезала сухожилия, лишая примитивного шанса на побег. Он должен быть искалечен, чтобы её яд действовал, лишая его воли и превращая в тупое орудие её желаний.

Так больше не могло продолжаться. Если она права, то уже сегодня эльфы вместе с Селестой ступят на мост и умрут. А оставшиеся лишатся последней защиты лесов и попадут прямо в когти ахийских тварей. Он не мог этого допустить. Если нужно довериться словам Ктуула, он так и сделает. Ведь было что-то такое в воздухе, говорящее, что всё не так просто. Что есть шанс.

Закрыв глаза, будучи и так в полной холодной тьме, он обратился к ядру своей силы, заставляя нориус полноводной рекой спуститься по венам, покрывая каждый миллиметр его тела. Пока как подготовка, без нажима, чтобы яд не смог проникнуть глубже и влезть, замещая нориус, в эти пути, пронизывающие всё его существо. Нельзя оставить пустоты. Нельзя открыться перед ядом. Это его единственный шанс.

Закончив, ощущая небывалую плотность тела, Ник сжался, сдавливая зубы, прогоняя вспышки боли. Он напрягся, изогнулся кверху, а потом отпустил разом все барьеры, выпуская тьму целиком.

«Ответь! Ответь же на мой призыв!» — завибрировали связующие нити. Звон разлетался во все стороны, гремя набатом, а Никлос поднимался в воздух, и вокруг него плясал нориус, сжигая и яд, и тени, и саму тьму. Завизжали твари, потревоженные потоком чистой ярости. Их маслянистые тела прижались к стылой земле, пригибаясь всё ниже и ниже, в попытках укрыться от нестерпимого сияния первозданной тьмы, из которой они когда-то были призваны, чтобы захватить тела живых и ступать на чистую землю.

«Я призываю тебя!» — потянулась по каналу следующая мысль, резавшая острыми иглами волю на том конце. Никаких полумер.

В небе с крыльями, заполонившими нитями нориуса небосвод, парил чёрный дракон. Его роскошная блестящая шкура переливалась всеми оттенками чёрного, разражаясь красками от чернильного индиго до фиолетовых предгрозовых цветов. Вокруг кружились тысячи линий и дуг, сплетающихся в одно целое и разлетающихся на десятки колючих булав, прорезая ночь истинным цветом бездны.

От его движений холодел воздух, испаряя грядущее лето, сгущая тучи до морозной свежести. На землю спустились первые снежинки, от которых жухлая трава покрылась тонкой корочкой, что как язва расползалась по поверхности, замораживая тварей и превращая их в ледяные скульптуры. Затрещали зимние грозы, вспышки в небе только подчёркивали бесконечную дыру на месте, где сиял чёрный дракон, из рта которого вырывалось голубое пламя дракола, способное заморозить и саму смерть.

Там, где пролетал дракон, никли цветы, насекомые бились друг о друга как хрустальные шарики, а звери падали замертво, выстуженные до абсолютного нуля. Деревья взрывались разящими осколками и те, кто не погиб сразу, был убит этими ледяными ножами.

Казалось, что сама ночь переродилась в царство снега и мороза, переполняясь скрученными ураганами, затягивающими живое в своё нутро. А луна, лишь на миг выглянувшая из-за серебристых туч, казалась рваной, бритой до блестящей выстуженной белизны, как если бы и она подверглась силе истинного нориуса.

Сам дракон оставался безмятежным, обретшим целостность. Он поглощал живое, не чувствуя вкуса, не чувствуя желания делать это. Даже мысль не цеплялась за его равнодушное нутро. Он просто существовал, как может существовать ничто. Конец без начала. Без потребности чувствовать. Свободная сила бытия.

Только одно смогло потревожить его. Только одна незначительная мелочь на миг привлекла его внимание своим раздражающим уколом из места, где у него должно было быть сердце. Дракон увидел точку далеко позади себя, разделённую на двух женщин, посмевших остаться в живых на его радостном поле смерти.

Они бились друг с другом, и где ступала нога одной из них, неживое оживало, что было неправильным. Он сделал это место своим началом. Он заложил в него первые ростки настоящего небытия, а она посмела его изменить. Посмела восполнить отвратительным цветом, формой и плотностью. Это нельзя было оставить просто так.

Один лишь взмах крыльев и он оказался прямо над сражающимися, над девушкой, пытающейся белой силой сковать черную жрицу тьмы. Истинное я нориуса признало в чёрной свою неочевидную последовательницу, отчаянно жаждавшую уничтожить мир. А белая была противовесом. Белая была живой и стремилась к жизни. Поэтому проигрывала. Нужно лишь подтолкнуть его жрицу, чтобы возмутительница спокойствия исчезла навсегда, и он смог вобрать в себя весь мир.

Однако та поступила неожиданным способом, когда он направил к ней несколько нитей в помощь. Она отрезала их своими могильным клинками, и будто только заметив его на небосводе, извернулась, и оказался за спиной белого существа, приставляя один из клинков к её шее.

— Тронешь меня — и твоя драгоценная Селеста умрёт! — закричала эльфийка, на пробу пуская кровь.

Существо замерло. Без собственного я, оно не было способно распознать слова Моры, для него это звучало живое воплощение звука. Это эмоции на другом конце его существования. Как его жрица, та, что стремиться воплотить его форму бытия может быть способна на такое? Она должна умереть изнутри, чтобы помочь ему. Она препятствие для самой себя!

Он попытался вновь направить к ней нити нориуса, чтобы она вплела их в свою кожу, перерождаясь в карающее ничто, но тут белая вспыхнула как спичка, ослепляя его, и он беззвучно завопил, сжимаясь в чёрный шар. Ему казалось, что каждая частица его небытия взорвана этой живой белизной, этой отравой, цепляющейся к его существу. И быть крику, звучащему на всех частотах, услышанным тьмой, но белое лишь прицепилось к чёрному, переплетаясь, и услышал нориус ответный призыв:

«Всё моё — твоё. Всё твоё — моё».

* * *

Сначала Никлос зажмурился. По привычке, как выйдя на яркое солнце, вот только здесь его не было. Здесь как будто ничего не было. Всё в тусклых серых тонах. Без вкуса, без тяжести притяжения. Без давления. И сам он себя ощущал бесплотным. Разве только имел человеческие очертания, запакованные в привычный наряд из чёрных тканей. При этом наощупь никак не ощущавшееся. Как если бы он гладил воздух. Позади раздалось негромкое дыхание. Резко обернувшись, он увидел её.

Селеста, безучастная, равнодушная, как если бы слепая, стояла на месте в белом платье. Она равнодушно смотрела по сторонам, стараясь дышать полной грудью, пытаясь принять это место, лишённое чего бы то ни было. Она видела в этом смысл, как будто закончилось нечто утомительное, длинное и тяжёлое. Драконица выглядела как человек, вырвавшийся из темницы, но потерявший смысл слова воля.

— Где мы находимся? — осторожно поинтересовался Ник, с тревогой оглядывая такую новую Селесту.

Мужчина понимал, что случилось нечто непоправимое. Ужасающее. И это связано с тем, что она вернула себе ариус. С тем, что именно она призвала Демона и сплела их в одно целое.

Потянувшись к своей силе, он ощутил, как пошла рябь по этой пустой реальности и на миг проскользнула картинка извне, где они как единое целое держали в руках извивающуюся Мору, медленно сдавливая её, пока не брызнула кровь. Там время текло иначе. Оно будто застывало, готовясь и вовсе остановиться, пока они не будут готовы вернуться.

По крайне мере один из них.

— Сердце Демона. Должна была догадаться, что, когда мы оба раскроемся целиком, случится нечто подобное. Я видела это в воспоминаниях Клэрии. Ей ни разу не удалось покинуть это место без Карга.

— Почему ты призвала к Демону? Когда-то ты клялась, что не позволишь ему вернуться. Что изменилось? Что с тобой произошло? — Никлосу всё меньше и меньше нравилась эта новая Селеста.

Она вцепилась в это место, как если бы оно стало её тихой гаванью. Местом упокоения.

— Может я просто устала сражаться с неизбежным? Может, это должно было случиться, и я просто заканчиваю начатое. Радуйся, ты получил всё, что хотел. Меня, ариус, Демона. Скоро тебя поглотит Ктуул и всё закончится. Мои родные выживут — вместе с эльфами покинут этот мир. Хоть какая-то отрада для тех, кто вольно и невольно жертвует своими жизнями, чтобы Ктуул мог выпить ядро этой планеты. Просто конец. Я проиграла. Вечный оказался истинным чтецом душ. Он понял, что способно сломить меня.

— И что же это?

— Я сама.

Разве может пара слов быть окрашена такой немыслимой, разящей в сердце эмоцией, в которой сосредоточены все краски первобытного ужаса перед самим собой? Она будто сияла этим. Будто всё на свете окончательно утратило смысл и превратилось в ничто. Из неё ушёл воздух, вода, земля и огонь, пылающий в душе каждого дракона. Она потеряла всё. И в этом открылась навстречу Демону, чтобы он забрал остальное. Полное поражение. Потеря цельности. Потеря души.

— Что произошло? — это всё, что он смог выдавить из себя, настолько сплелись в нём тысячи вопросов и пугающих мыслей.

Его возвращение из первобытного состояния нориуса оказалось стремительным и всепоглощающим. Он не мог не окунуться в водоворот из чувств, из ощущения массивности того, что делает живое живым. И на таком контрасте казалось, что они поменялись местами.

Глаза Селесты заволокло туманом из серебра, а на кончиках пальцев возникли совсем тонкие нити ариуса, которым она провела по своему лицу, снова убеждаясь какой полноводной рекой разлилась белая тьма по венам, по сосудам её сердца.

Впервые девушка осознала, что в силе нет оттенков добра или зла. Нет слова справедливости, карающей длани праведности и непогрешимости. Ариус был просто составной частью основы этого мира. Это люди наделили его свойства сиянием доброты и мира, также как и нарекли нориус тьмой и злом. Но, в сущности, они не были ни тем, ни другим.

— Я убила своего брата.

Произнесённые слова камнем упали в безмолвие этой всепоглощающей пустоты. Они покачнули едва обретённое равновесие, и Селеста наклонилась, прикладывая руки к животу, пытаясь удержаться и не нырнуть ещё глубже в пустоту.

От вставшего рядом Никлоса она отшатнулась, выставляя руку, чтобы не дать поддержать себя, чтобы не дать ему сказать хоть слово поддержки, утешения или любви. Она не могла позволить ему даже взглядом оправдать свершённый поступок. Селеста знала, что если увидит хотя бы что-то, то уже ничто не сможет остановить её от распада личности. И Никлос, каким-то шестым чувством, понял это и застыл, удерживая новую лавину вопросов.