Восхождение богов

Глава 13. Душа на наковальне

Селеста

Если бы я могла закричать, то не остановилась бы, пока из горла не перестали доноситься хрипы. Если бы я могла дышать, то лёгкие уже горели бы огнём, а перед глазами плавали мушки, в попытках набрать как можно больше воздуха. Чтобы не видеть его. Чтобы не слышать его вкрадчивый и такой довольный голос. Чтобы не царапалось сердце об острые лезвия грядущего правосудия. Чтобы просто закрыться, свернувшись клубком и раствориться в небытие.

Я могла бы превратиться в ветер, стать песком, разлететься брызгами дождя и могильным пеплом. Могла бы склониться перед ним, осознавая свою ничтожность в попытках противостоять божеству, моля о прощении. Выколоть себе глаза, вырвать язык и отрубить руки за все свои грехи.

Но я этого делать не стану. Не позволю своей слабости вырваться истерикой и рвотой, слезами и криками. Не позволю себе дрожать как осинка под его руками. Даже не зажмурюсь, продолжая взирать на него с поверхности рабочего стола. Он из камня, прочный и мёртвый, чтобы магия не выходила за его пределы, оставаясь в замкнутом пространстве.

На моих запястьях кандалы. Такие же цепляются за лодыжки, разводя ноги в стороны, превращая меня в жертвенного ягнёнка. Ой, погодите-ка! Я ведь через это дерьмо уже проходила. Была и связанной, и напуганной, готовящейся принять кинжал в сердце.

Что за глупая ирония раз за разом оказываться каким-то бессловесным объектом чужих желаний. Просто зверушка, которую используют ради достижения целей.

— Мой бог, я говорил, что произошло. Она умерла от руки Милан. Но Никлос воскресил девушку и теперь в ней нет ни капли ариуса. Больше нет нужды оставлять её в живых. Ариус теперь в ком-то другом, — уничижительно и подобострастно говорит Томар Бай. Рядом со своим богом он воспрял духом, вновь изгоняя из себя слабости тела, превращаясь в моложавого мужчину.

Подумать только, и ради него я упустила шанс изгнать Ктуула! Из-за него Амалия ночами не спала, пытаясь придумать способ уничтожить дух старого бога, не навредив отцу… По правде сказать, в ней я теперь тоже не уверена. Быть может, всё это было притворством? Но ради чего? Что такого даёт Ктуул колдуну, что он предал Каргатов? Или же он никогда и не был другом и наставником Ника?..

— Да, теперь я знаю правду, — холодно отвечает Ктуул, открывая глаза и убирая ледяные руки с моего тела.

В его золотых глазах мелькают молнии раздражения и разочарования, когда он смотрит на своего верного слугу. Тот, от стыда, сжимается, проваливаясь под лёд отчаяния. Подвёл господина. Подвёл своего спасителя…

— Но нужно убедиться, — хищная улыбка прошлась по губам Ктуула, когда он наклонился и нежно коснулся моих волос. — Вдруг в этой тушке осталось что-то пригодное. Не узнаешь без проверки.

— Что ты задумал? — голос подвёл меня, и я попыталась дёрнуться, когда его улыбка стала шире, а его руки спустились к моим ногам. — Что ты…

И тогда я закричала.

Эта боль была простой, но всё равно обжигающей. Треск ломаемых костей разлетелся по помещению смешиваясь с моей искрящейся агонией, птицей, вырвавшейся из глотки. Я всё кричала и кричала, пока он ломал пальцы, выбивал коленные чашечки, кулаками ударяя по бёдрам. О, он не использовал магию: обычной физической силы хватило, чтобы превратить мои ноги в кровавое месиво, пока меня корёжило, а в глазах от невыносимой боли лопались сосуды, застилая свет и его улыбку любящего бога, медленно слизывающего кровавые капли со своих губ.

Так я и сорвала голос. Так я потерялась, растворившись в красных вспышках, когда он остановился. Я была готова молить о пощаде, но кому нужны мои мольбы?..

— Хм, — протянул он, выждав время, пока я пыталась хрипеть, и старалась лишний раз не двигаться — теперь даже простое напряжение мышц вызывал новую волну, проходившую через пах к сердцу. Казалось, что и оно запятнано ударами, и теперь бьётся через раз, молотками отзываясь в затылке — слишком много раз я билась головой о безразличный камень, пытаясь увернуться от безжалостных рук.

— Не сработало, — с сожалением сказал Ктуул, а Томар, пятившийся назад, перевёл дух.

Он глотнул воздуха, как воды, впервые сделав вздох после моих криков. Даже сквозь серую пелену, готовую утащить меня в спасительную тьму, видела, что он не ожидал такого.

— Милая Селеста, ты же не будешь возражать против новой попытки? Тебе же нравилась твоя сила? Будет обидно упустить её на развилке судьбы?

— Иди ты к чёрту, — выдавила я, вновь сжимая пальцы.

Тело сводило судорогой и мне никак не удавалось успокоиться, а взгляд всё время обращался вниз к потёкам крови. Маленькая струйка спускалась по желобку стола, уходя в слив. Я не могла смотреть на то, что он со мной сотворил.

— Знакомое выражение, — усмехнулся Ктуул. — Слышал, ты теперь видишь сны о ней? Интересно, как много в них меня? Ты уже всё посмотрела? Знаешь, начало середину и конец нашей с Клэрией истории?

Я безучастно уставилась на него. Да. Теперь знала, что он сделал с ней. Знала, как близко она подобралась к нему. Знала, что, несмотря на предательство, Клэрия оставалась для него ценным активом. И то, что во мне не было её души, бесило Ктуула. Он не закончил с ней, но она сумела вывернуться даже из проклятия.

— Что же, — не дождавшись ответа, пожал плечами Ктуул. — Тогда продолжим.

В тот же миг мир расцвёл красными сумерками.

* * *

Я всё-таки потеряла сознание. Кажется, это случилось в момент, когда он раскрыл мою грудную клетку, чтобы добраться до сердца. Или чуть позже, когда пытался отыскать сердечную тень? Или же когда пустил по моим венам суррогат нориуса смешанного с Чёрной пьеттой? Не знаю наверняка.

Знаю только то, что даже Томар Бай, этот предатель, в конце молил бога о пощаде, на все лады уверяя — во мне не осталось ариуса. Зачем же пытать просто так? Глупец. Ктуул любит такие игры. Ему нравится причинять боль.

А больше всего ему нравится потом восстанавливать уничтоженное, делая вид, что всё это — во благо. Вот и теперь, перенеся меня в персональную тюрьму, дворец Нимфеум, именно Ктуул занимался лечением, с какой-то садистской нежностью сращивая кости рук, собирая вывернутые лёгкие, зашивая без единого шрама грудную клетку. Возвращая цвет и структуру кожи. Его руки порхали надо мной под тягучую мелодию, а в его глазах цвели золотые бутоны, как если бы он был пчелой, поедающей мёд.

Он восстановил всё, кроме ног. Их поместил в лубки, говоря, что мне необходима передышка. Я слишком быстро бегаю. Разум не поспевает за скоростью, оттого совершает непростительные ошибки. Необходимо меня замедлить.

— Зачем? — спросила я, когда он вывел инвалидное кресло на балкон, водружая на колени поднос с крепким чаем и тарелкой супа. — Ты можешь меня убить. Или выбросить, как мусор, ведь во мне нет ариуса. Я больше не ценный актив. Никто.

Он усаживается в сотканное из воздуха кресло, расправляя полы золотистого халата. Напротив нас медленно спускается за горизонт солнце, подсвечивая его фиолетовые волосы разноцветной радугой. Он безмятежен и доволен. Мягок и деликатен, будто час назад и не взрезал мой мозг, пытаясь отыскать в нём тонкие нити ариуса. Будто вся боль, застрявшая в моих костях, была не его рук дела, а кого-то другого. Но даже в этом безмятежном покое, я видела обжигающий чуждый лёд. Видела равнодушный интерес учёного, спокойно взирающего на результат своих испытаний.

— Ещё пригодишься. Хотя я надеялся, что ты останешься маленькой белой бабочкой, из которой можно вылепить законченный шедевр. Твоя ценность уменьшилась, но сбрасывать со счетов ту, в чьём теле сохранились пустоты под ариус? Не стоит. Мало ли, вдруг ты ещё вернёшь себе крылья? — он тихо смеётся, наблюдая, как я молча поедаю куриный бульон. — К тому же, ты дорога Никлосу. Узнав, где ты, он вернется ко мне.

— Его здесь нет? — от неожиданности я подавилась, и раскашлялась до такой степени, что боль в искалеченных ногах прошлась волной от кончиков пальцев до сдавленных рёбер.

— Он не мог не попытаться сбежать. Такой сильный огонь, такая воля к сопротивлению! Вся его суть восстаёт против покорности, против слабости. Клос будет разгораться как сверхновая до тех пор, пока не взорвётся и не вознесётся к вечности, где я его жду, — с холодной теплотой в голосе и долей мечтательности протянул Ктуул. Алмаз в его лбу полыхнул красными искрами, и он помрачнел. — Однако, есть риск, что твой драгоценный Никлос не доживёт до этого момента. В глупой попытке сбежать, он махнул в опасное место. И раз его до сих пор здесь нет, мне придётся отправиться следом.

— А потом в благодарность за спасение, он раскроет свои объятия и падёт в твои руки как спелое яблочко? — желчно отвечаю ему.

Суп закончился, как и чай. Я всё ещё голодна. Меня бьёт озноб и ноги сводит тягучей судорогой. Потираю руки, пытаясь согреться, но холод этот идёт изнутри. Из того закрытого места, где обретается надежда. Видимо, я досуха исчерпала этот колодец.

Ктуул не отвечает. Его действия красноречивее любых слов. И когда меня пронзает укол да в висок, будто острой иглой вспороли череп, только выдохнула сквозь зубы, роняя поднос и скрючившись в припадке. Это было ослепляюще-обжигающе-жёстко, голова взрывалась как перезревший арбуз. Раз и всё кончилось. А вместе с этим я оказалась в постели, а рядом лежит Ктуул, держа мою ладонь.

— Ты утратила ариус, но не присутствие духа. Думаю, будет весело познакомить тебя с моими детьми, чтобы вы поиграли вместе, пока меня не будет. Давай посмотрим, что из этого выйдет? — с очаровательной интригой в голосе говорит Ктуул, глядя так доверчиво-восторженно, что лёд трескается вокруг белоснежной кровати, опадая серыми хлопьями.

По-своему он был красив. По-своему даже приятен, очарователен и мил. Особенность вечности в том, что она стирает с лиц любую тень возраста, так что нельзя прочитать сколько прожитых лет скрывается на дне глаз. Нет морщин, опухлостей, следов притяжения земли, седины и иных мелких деталей, скрытно подсказывающих, сколько человеку лет. Вечному одинаково можно было дать и двадцать, и сорок, и сто лет. То, что называется тенью души, прячущейся на дне зрачков, в особом окрасе радужки, у Ктуула казалось бездонным озером, завораживающим своей тьмой.

Да. Он прекрасен. Чем больше смотрю, тем больше вижу утончённости в том, как он мимолётно хмурит брови, как подёргивает кончиками губ, гася едва-уловимую ухмылку. В том, как разметались волосы по белой подушке, забирая последние солнечные лучи и отражая их, одаривая меня радужными бликами, полными тёплых ударов.

Его ладони — что нежнейший шёлк, а тихое дыхание одаривает палитрой вересковых пустошей с примесью фиалок и полевых цветов. На ощупь он кажется прохладным, нежным и деликатным, эфемерным, даже сказочным. Как принц из детских фантазий, что уведёт в страну бесконечного лета, полного сладких конфет и мороженого.

Принц моих грёз.

Его внешность не имела изъяна, никаких пятен или обманчивости. Настоящий до кончиков нежнейших локонов.

Когда я в детстве читала сказки, так изображали добрых героев. Никто не говорил, что зло не обязательно будет носить на себе отпечатки своей испорченности. Никто не предупреждал, что истинные злодеи выглядят именно так. Что они будут нежны и добры к тебе, ровно до момента, когда ты с ног до головы искупаешься в их медовой ловушке, не замечая, что погружаешься в неё с головой, как в зыбучие пески. А когда закричишь, понимая, что не можешь выбраться, на твои потуги будут смотреть с улыбкой и говорить: «Ты сама этого хотела. Чего возмущаешься?»