Надежда феникса

Глава 8. Все когда-то случается в первый раз

Легран Леах

Надежда застыла посреди его комнаты — невыносимо хрупкая и такая же невыносимо красивая. Он осознал это, когда увидел ее в легком кремовом платье, оттеняя которое, ее волосы полыхали как алое пламя. Или как кровь. До встречи с сирин представить все в теории было просто: ему нужно было вернуть свою силу, свою мощь, которой их род лишился по вине ее прародительницы, остальное не имело значения.

Даже когда она появилась, ничто не имело значения… пока он не коснулся ее однажды. Проклятая сила алых сирин, их природная притягательность, как будто мало было их сочного голоса, способного разрушать миры и уничтожать все одной фразой. Но даже это сейчас казалось далеким, пустым, неважным — когда он смотрел на нее.

Эта девушка была не похожа на тех, кого он встречал до сих пор, и за свою силу она не цеплялась. Если бы ему сказали, что алая сирин может добровольно отдать свой дар, он бы рассмеялся в ответ. Но эта алая сирин могла. Не просто могла, она не отказалась от их договоренности даже после случившегося с Лавэем. Хотя, кажется, все — начиная от Виоргана и заканчивая Дорраном, пытались его отговорить от этой затеи, отказываться от нее он не собирался.

Слишком опасно было привязываться к той, кто стояла перед ним. Чем это закончилось для его предка, известно всем. Чем закончится для него… для него все закончится здесь и сейчас. Этой ночью. Не будет никакой привязки, не будет больше никаких чувств. Слишком противоречивых, позволить себе испытывать которые он совершенно точно не мог. Достаточно уже и того, что вчера на допросе он чуть не сорвался. Воин, который провел шавок Лавэя в летнюю резиденцию, был мертв. Его помощники на этажах — тоже. Отравились. А сами шавки и Лавэй молчали, но ничего.

Они обязательно заговорят.

Особенно под истинной силой феникса.

Думать о них сейчас помогало. Отрезвляло немного, потому что когда взгляд скользил по светлой тонкой коже, по высоким тонким скулам, по чувственным губам, от плавной линии хрупких плеч к ключицам, к ложбинке между грудей, его начинало вести. Вести от близости этой женщины, от ее тонкого цветочно-ягодного аромата, которым, казалось, была пропитана она вся. Надежда пахла летом, раскаленным зноем, окутывающей несравнимым наслаждением солено-прохладной водой.

Сирин смотрела на него, и понять, что скрывается за этим взглядом, он не мог. На миг показалось, что в нем светится восхищение и искренний интерес, но только на миг. Он тут же осадил себя, напомнив, что она здесь исключительно из-за сестры, и ни по какой другой причине.

Она так манила и была настолько желанна, что именно сейчас он заставил себя сказать гораздо резче, чем на самом деле хотелось бы:

 — Разденетесь сами, ларэй? Или вам помочь?

Надежда подняла на него взгляд:

— Справлюсь, — ответила дерзко и потянулась руками к шнуровке на платье. Едва коснувшись ее, замерла, выражение ее лица стало чуть ли не по-детски обиженным, когда она поняла, с чем ей предстоит справиться. А у него почему-то это вызвало улыбку. И глубокое, горячее, невыносимо-томительное предвкушение.

— Значит, помочь, — он сам услышал, как прозвучал его голос: насмешка утонула в глубине низких хриплых нот. Был бы драконом — зарычал бы. Но никаких драконов он к ней не подпустит!

Он к ней вообще никого не подпустит.

Очередная мысль обожгла, заставив резко развернуть сирин спиной к себе. Со щелчками крючков наряд, который наверняка очень долго собирался — он знал, что ко встрече с ним, к этой ночи Надежду начали готовить за четыре часа — сейчас поддавался с удивительной легкостью. Когда же он коснулся шелка ее кожи под шнуровкой, пальцы словно обожгло. Словно в самом деле до чистого пламени дотронулся.

И, что самое невероятное, она откликалась. Откликалась на каждое прикосновение всем телом, участившимся дыханием, дрожью… когда он потянул платье и корсет вниз, зацепив грубыми краями ее грудь.

— Мы так не договаривались, — сирин неожиданно развернулась в его руках, нарушив очарование момента.

Не просто нарушив, напомнив ему о том, кто они. Точнее, кто он, кто она, и зачем они оба здесь. Кто-то же должен был это сделать.

Усмирив плеснувшую в каждую клеточку тела яростью силу, наверняка отразившуюся в глазах, Феникс холодно произнес:

— Как пожелаете, ларэй. Кровать там.

Надежда шагнула к широкому ложу медленно, неуверенно. Осторожно. Он в же в два шага преодолел это расстояние, и, дождавшись, когда она сядет, опрокинул сирин на постель. Скользнув ладонями по ягодицам, стянул нижнюю юбку, избавляя ее от остатков одежды. После чего, глядя прямо в расширившиеся глаза, приказал:

— Раздень меня.

Надя

— Раздень меня, — это прозвучало как приказ.

Странно было сдавать назад, когда я голая, а он скользит по мне взглядом, но, учитывая, что у меня еще никого не было, я залипла. Глядя прямо ему в глаза, в которых искры то становились золотыми, то бликовали огнем, как в языках ночного костра.

Мне почему-то до одури захотелось, чтобы он смотрел на меня так, как я сейчас на него. И вовсе не потому, что я — всего лишь способ вернуть его силу. Прохлада, холодящая разогретую его близостью кожу, стелилась по ней невесомой лаской, а я потянулась к его жилету. Коснулась дрожащими пальцами пуговиц, и меня словно током ударило — а на самом деле ударило его сердцем в самые кончики пальцев.

Да что же это такое творится-то, а?

Разозлившись на себя, решительно расстегнула все пуговицы жилета, затем рубашку, стараясь не возвращаться к его взгляду. Не думать о том, что он гладит им меня по всем стратегически неприкрытым местам. Или стратегическим неприкрытым местам? Стоило об этом подумать, как я залилась краской, и еще сильнее залилась, когда пальцами случайно скользнула по кубикам пресса.

Твердым, как и… гхм, то, что находилось под прессом. То есть чуть ниже.

Ну вот, я теперь самая настоящая алая сирин. Вся красная. Не только волосы.

— Ты так соблазнительно краснеешь, Надежда, — произнес он настолько низко и хрипло, что я вздрогнула. Еще и это его «Надежда», а не привычно снисходительно-равнодушное «ларэй» подстегнуло воображение, нарисовав совершенно непристойную картину, в которой мы двоесплетаемся в объятиях, а он его повторяет. Снова и снова, на пике наслаждения.

Ну и фантазии у вас, Надежда Игоревна!

— Это закат, — не растерялась я. — И волосы. Цвет волос в солнечном свете отражается на коже.

Дабы не рассуждать дальше на тему моей красноты, я взялась за ремень его брюк, а Феникс неожиданно перехватил мои пальцы. Коснулся их губами, снова прошив током, кажется, все мое тело.

— Мы вроде собирались к делу переходить, — стараясь не растворяться в этих прикосновениях, прошептала я.

— Мы и переходим. Или ты куда-то спешишь?

Хочешь перейти на «ты» с его императорским величеством? Займитесь… в общем, скрепите свое деловое соглашение практикой. Он мне уже тыкает, и не заикается. А еще смотрит так, будто ему правда не все равно, и не нужна ему от меня только сила. Так может, стоит поддаться этой сладкой иллюзии? На одну ночь.

Почему бы и нет.

— Нет, — отозвалась в тон ему. — Нет. Никуда не спешу.

Облизнула почему-то вмиг пересохшие губы и дернулась, когда он одним резким движением склонился надо мной, впиваясь в них. Это был ни на что не похожий поцелуй. Совершенно ни на что не похожий, глубокая, невыносимо-сладкая ласка, от которой я полыхнула еще сильнее. Вот только теперь не от смущения. От текущей по телу неги, от прикосновения обнаженной кожи к коже, от резкости напора, когда он коленом развел мои бедра.

Таким, пожалуй, мог быть бы мой первый раз с любимым мужчиной…

Я испугалась этой мысли гораздо больше, чем даже того, как откликалось на его прикосновения мое тело. Минуты назад я сравнивала его с музыкантом, и вот меня словно под него делали. Как уникальный музыкальный инструмент, который выдающиеся скрипачи или виолончелисты везде таскают с собой, и которые потом пылятся в музеях как «одни-единственные» и волшебные.

— Х-хватит, — дернулась, когда поцелуй перетек на плечо, на ключицу, обманчиво-близко к такой чувствительной груди. — Нет. Мне так не нравится. Все!

Феникс остановился столь же резко, сколь и поцеловал — после моего ответа. Глаза потемнели, искры погасли.

От брюк он избавил себя сам, и теперь уже склонялся надо мной в той самой опасной близости, которая вот-вот сделает мужчину и женщину единым целым. Я даже чувствовала своим бедром то, что нас этим единым целым сделает, и от этого снова и снова кидало в дрожь. Не то потому, что хотелось почувствовать его в себе, не то потому, что я этого безумно боялась.

В наш продвинутый век надо было быстрее прощаться с девственностью, тогда бы не тряслась сейчас, как осиновый лист. Особенно когда скользнула взглядом между нашими телами и поняла, что мало мне не покажется.

Ладно. Хорошо. Спокойно, Надя.

Все когда-то случается в первый раз.

Феникс истолковал мое замешательство по-своему, потому что, приподнявшись на локтях, произнес:

— Повторяйте за мной, ларэй.

Да, лучше ларэй и на «вы».

— Я…

— Я…

— Алая сирин, наследница Хиаэран Пятой…

— Алая сирин, наследница Хиаэран Пятой…

— По своей воле и из добрых побуждений соглашаюсь передать свою силу.

— По своей воле и из добрых побуждений соглашаюсь передать свою силу.

— Леграну Армарену Леах, императору великой Земли, объединенной и благословленной магией.

Да. Мало кто может похвастаться первым разом с иномирным императором, который, к тому же, заставил тебя читать речь.

— Леграну Армарену Леах, императору великой Земли, объединенной и благословленной магией, — повторила я слово в слово. — Что-то еще?

— Теперь просто чувствуй мою силу. Позволяй ей проникнуть в свою. И не закрывайся.

Мне одной кажется, что это двусмысленно прозвучало?

Я все-таки вздрогнула, когда его губы снова накрыли мои, но это было уже совсем иначе. Для ритуала, я это почувствовала, а еще почувствовала, как сила, отражавшаяся в его глазах, рассыпается вокруг нас золотом искр и сиянием язычков пламени. Вмиг осветив комнату, погрузившуюся в сумерки после двойного заката, она ударила в меня с такой яростной мощью, что на миг перехватило дыхание.

Потом перехватило повторно, когда я увидела, как за его спиной раскрылись тонкие, словно призрачные контуры крыльев. 

И в этот момент отчетливо осознала, что свою силу я не чувствую.

Вообще.

Совсем.

Я поняла это по отсутствию «солнца» в груди, а еще по пристальному взгляду Феникса, который словно пытался его из этой самой груди выколупать. Причем сейчас его интересовала явно не грудь!

— В чем дело? — холодно спросил он.

Настолько холодно, что я замерзла, как героиня фильма-катастрофы: мгновенно и без прелюдий. Хотя, если уж говорить о прелюдиях, совсем недавно полыхала от жара.

— Не знаю, — честно призналась.

— Ты была полна силы, Надежда. Я это чувствовал. Чувствовал не раз.

Да, бывают в жизни огорчения. Он смотрел на меня так, будто я его по меньшей мере обманула! А, между прочим, это он собирался меня… гм… использовать в целях получения дополнительного заряда для своей подсевшей батарейки.