Удача в подарок, неприятности в комплекте

- Дела… Лизу теперь ни на единый миг нельзя одну оставлять, раз душегуб так активно за дело принялся.

- С горничной её, Настасьей, переговорить надо, мужское-то присутствие не всегда уместно, - ввернул господин Колокольцев. – И с Петенькой, пусть он невестушку свою оберегает, чай, не чужая.

Василий Харитонович заметил, как поморщился от этих слов следователь, и предложил, благо и сам не очень-то верил в бдительность милого и наивного, точно щенок-сеголеток, Петра Игнатьевича:

- Давайте лучше с Лизой, она барышня благоразумная, всё поймёт правильно. Особливо, ежели с ней господин следователь лично побеседует и всё самым наилучшим образом расскажет.

Алексей бросил на дядюшку пристальный взгляд, пытаясь уличить в излишней догадливости, а то и сводничестве, но Василий Харитонович излучал лишь искреннюю озабоченность судьбой племянницы.

- Хорошо, так и сделаю, - неохотно пробурчал Корсаров, чувствуя себя совершенно не готовым к встрече с Лизой, ведь проклятое сердце всё чаще сбрасывало оковы разума. – Сначала Настасью предупрежу, а потом и Лизу… Андреевну.

Василий Харитонович и Фёдор Иванович сделали вид, что оговорки господина следователя не заметили, погрузились в изучение записки и лишь после того, как Алексей Михайлович вышел, обменялись лукавыми взглядами.

Елизавета Андреевна, опечаленная смертью близкой подруги и сестрицы, мечтала лишь об одном: закрыться у себя в комнате и вволю выплакаться. Конечно, было бы совсем чудесно прорыдаться на крепком мужском плече, но того, к кому хотелось бы припасть, рядом не было, а тот, кто был, сам нуждался в помощи и поддержке, такой потерянный и несчастный вид у него был.

- Елизавета Андреевна, - протянул Петенька, глядя на девушку взором выброшенного на улицу щенка, - Лизонька, Вы мне прямо скажите: Вы меня презираете?

Лиза вздохнула, улыбнулась вежливо:

- Ну что Вы, Пётр Игнатьевич, конечно, нет.

Петенька пытливо всмотрелся в лицо своей невесты, а затем упал перед ней на колени, порывисто схватил нежную девичью руку и прижал к бешено колотящемуся сердцу, лихорадочно шепча:

- Лизонька, ангел мой, я люблю Вас, люблю! Вы мне дороже всего на свете, даже собственной жизни и чести, я умереть готов ради Вашей улыбки!

Какая девушка устоит против таких пламенных речей? Елизавета Андреевна улыбнулась и прикрыла глаза, вслушиваясь в горячие мольбы и старательно отгоняя от себя образ другого мужчины, на подобные словеса не способного. Только вот видение уходить категорически не желало, пришлось глаза открыть, чтобы искушение меньше стало. Да что это с ней, право слово, ведёт себя, словно кокетка бессердечная! Нет уж, раз она голову Петеньке вскружила, то с ним и останется, а Алексей Михайлович… Он мимолётное увлечение, не более. Таинственный, столичный, опять же вдовец, что пробуждает в глупом девичьем сердце стремление согреть и утишить боль утраты. Целуется волшебно, но об этом лучше не вспоминать.

- Петенька, я стану Вашей женой, - Лиза стиснула зубы, борясь с подступившими к самому горлу слезами, - непременно.

- Лизонька, - восторг в глазах Петра Игнатьевича был таким ясным и неподдельным, что Елизавете Андреевне стало совсем тошно.

Сдавленно извинившись перед женихом, девушка прижала ладошку к губам и выбежала из комнаты, стремясь к себе в покои, чтобы дать свободу слезам и освободить сердце от разъедающей его боли. Но не успела госпожа Соколова и десятка шагов сделать, как чувствительно врезалась в чью-то широкую грудь. Знакомая тяжесть рук обвилась вокруг, помогая сохранить равновесие, ноздри обжёг щемящий сердце и пробуждающий неутолимое пламя страсти аромат, а в ушах зазвучал встревоженный голос человека, коего Лиза мечтала и не желала видеть одновременно:

- Елизавета Андреевна, что с Вами? Кто Вас обидел?

Лиза потянула носом, гадая, куда пропали слёзы и почему так хочется улыбаться, хотя повода для веселья нет ни единого, и, стараясь не смотреть в манящий омут карих глаз, да и вообще на лицо, способное и святую во грех ввести, прошептала:

- Катенька умерла… из-за меня.

- Не берите на себя чужую вину, Елизавета Андреевна, - Алексей Михайлович не спешил выпускать барышню из объятий, хотя и следовало бы, ведь такое поведение оскорбительно для девицы и её, гореть ему в аду, жениха.

Госпожа Соколова строго посмотрела на следователя, усмехнулась грустно, словно успела познать всю мудрость жизни:

- Да полно, Алексей Михайлович, я ведь не глупая, давно уже поняла, что кто-то меня убить хочет, - вздохнула прерывисто, личиком в плечо Корсарова уткнулась, - только вот кто и почему, не ведаю.

- Я найду его, - хриплым от волнения голосом прошептал Алексей, так низко склоняясь над Лизой, что от его дыхания колыхались завитки у неё надо лбом, - богом клянусь, найду.

Нежная девичья ладошка коснулась мужской щеки, зелёные глаза сияли словно маяк, указывающий путь в тихую гавань:

- Я верю Вам, Алексей Михайлович…

Тихий стон, долетевший откуда-то из-за спины, заставил Лизу обернуться и испуганно замереть, виновато глядя в несчастные, словно у раненого оленя, глаза Петеньки. Господин Корсаров Петра Игнатьевича тоже заметил, нахмурился, барышню себе за спину задвинул:

- Пётр Игнатьевич…

Голос Алексея Михайловича подействовал на Петеньку как красная тряпка на быка, лицо исказила короткая, словно вспышка молнии, гримаса ярости, голос затрещал, словно ломаемые ураганом ветки:

- Я вызываю…

- Нет! – Лиза бросилась вперёд, становясь между готовыми сцепиться, словно два пса из-за мозговой косточки, мужчинами. – Я запрещаю, слышите, запрещаю вам дуэлировать! Это глупо, господа! Пётр Игнатьевич, я пообещала стать Вашей женой…

- В таком случае позвольте мне выразить Вам свои поздравления, - выпалил Алексей, ничуть не заботясь тем, что перебил даму, круто повернулся на каблуках, так что даже царапины на паркете остались, и ушёл, чеканя шаг с такой яростью, что доски трещали под его пятой. Встретившейся по пути Настасье Алексей коротко рявкнул, чтобы она не спускала глаз с барышни и не передавала ей никаких подарков прежде, чем убедится в их безопасности. Ошалевшая от строгости всегда сдержанного следователя горничная растеряла все слова, только и смогла кивнуть, подтверждая, что сказанное услышала.

- И ведь ты представляешь, Глафира, смотрел на меня, точно оборотень дикий, зверем лютым, я чуть не обмочилась от страха, - плаксиво жаловалась Настёна подруге чуть позже, когда дар речи вернулся, а руки затряслись так, что тряпка, коей пыль протирала, пять раз выпала, не удержавшись в пляшущих пальцах.

Глафира задумчиво затеребила кончик косы:

- Значит, говоришь, следователь озверел? И случилось это аккурат после того, как барышня сказала, что за Петра Игнатьевича замуж выходит?

Настасья носом хлюпнула, зарёванное лицо передником утёрла:

- Ну да… И чего, спрашивается, взъелся, о том, что Елизавета Андреевна – невеста Петра Игнатьевича, почитай, с первого дня знал?

- Видать, до сего дня сие знание ему без надобности было, - пробормотала Глафира, с таким усердием тормоша косу, что она стала походить на растрёпанный веник. – А барышня-то наша у себя заперлась и рыдает.

- Знамо дело, - Настасья перекрестилась, - Катерина-то умерла. Господи, а ведь такая милая барышня-то была, ласковая, приветливая!

- Только мосток подпилила, по коему Елизавета Андреевна шла, - фыркнула Глафира и осенила себя крестом. – Прости меня, господи, за хулу покойницы.

- Да ты что?! – Настёна так распахнула рот, что туда без труда смог бы влететь воробей, а то и птица побольше.

Глафира вздохнула, по сторонам огляделась:

- А то. Я сама покойницу, ну, когда она ещё жива была, с пилой застала. Удивилась, знамо дело, на кой благородной барышне такая вещица, а Катерина мне промямлила что-то про спектаклю семейную, я и успокоилась. У них же кажин дён какая-нибудь задумка, часу спокойно просидеть не могут.

- Это да, - поддакнула Настасья, зачарованно внимая подруге.

- Ну вот, я и успокоилась, а потом, как под Елизаветой Андреевной мостик-то проломился, я про пилу-то и вспомнила, - Глафира торжествующе посмотрела на подругу.

- Жуть, - Настасья размашисто перекрестилась. – А саму-то её кто, как думаешь?

Горничная опасливо огляделась, придвинулась вплотную к подруге и прошептала ей на ухо, даже ладонью загородилась, чтобы незримый дух подсмотреть не смог:

- Полюбовник её, с коим она ночами миловалась.

- Да ты что?! – ахнула Настёна. - И кто же это?

И на сей вопрос у Глафиры было предположение, но озвучивать его девушка не стала, остереглась. Настасья болтушка, не дай бог, развяжет язык раньше времени, беда большая случиться может, потому Глафира плечиком дёрнула, на другое беседу перевела:

- Не важно. Давай лучше подумаем, как нам Елизавету Андреевну с любым её свести.

Настёна глазами захлопала:

- А чего сводить? Она за Петра Игнатьевича и так замуж выйдет.

- Только любит она господина Корсарова, - торжествующе провозгласила всеведущая горничная, - а он её, потому и бесится, что она с другим. И барышня наша потому и печалится, что нелюбому себя обещала.

- Бяда, - вздохнула Настасья, - вот уж воистину, бяда, сами себя в тупик загнали.

- А мы их из тупика вытащим, - Глафира обняла подругу за плечи, зашептала, - помнишь, как Лидочка с кузнецом Семёном в баньке хорошо объяснились?

- Тю, - Настёна рукой махнула, - сравнила! Лидочка перед своим милым и на улке бы юбки задрала, а тут воспитание, обхождение, галантерейности всякие…

- А ты парок-то лёгким сделай, - подмигнула Глафира. – А как всё сладится, Алексей Михайлович, как человек благородный, от нашей Елизаветы Андреевны отказаться уже не сможет, непременно сделает ей предложение.

- А коли не сделает? – насторожилась Настасья.

Глафира помолчала, задумчиво, словно корова на лугу, жуя конец измочаленной косицы и самым тщательным образом всё обдумывая:

- Сделает непременно. Любит он её, а она его, только Петенька меж ними как сорняк во чистом поле. Как от него избавятся, так и заживут в мире и согласии.

- Чёй-то ты так на Петра Игнатьевича взъелась? – некстати проявила проницательность Настасья.

Глафира беззаботно отмахнулась, не спеша говорить подруге, что подозревает мягкого, словно телок, Петеньку в тайной связи с Катенькой, коя всегда засматривалась на красавца жениха своей сестрицы. Доказательств-то нет, а хулу распространять дело дурное, за такое и места лишиться можно:

- Показалось тебе, я только о счастии Елизаветы Андреевны беспокоюсь. Ну так как, справишь баню? Алексея Михайловича я позову.

Настёна задумчиво принахмурилась, потом кивнула:

- Сделаю всё в лучшем виде.

- Чудно, - пропела Глафира и ушла, едва не пританцовывая.