Белая нить

Они двигались по кругу, держа клинки наготове. От Каладиума смердело гневом и уязвленным самолюбием. Меч его рисовал в воздухе косые полосы и отражал свет чар, гулявших по лесу.

— Ты тоже знал? — рявкнул Каладиум.

— Нет, — Аспарагус до боли стискивал рукоять клинка. — При жизни его не знал, узнал позже — мать перед кончиной покаялась.

— Антуриум?..

— Догадывался.

Аспарагус и моргнуть не успел, как собрат налетел на него. Звякнула сталь, клинки скрестились, проехались друг по другу, рассыпая искры. Каладиум отскочил, снова замахнулся, но рассек воздух — Аспарагус выгнулся назад, пропуская удар.

— Не о том ты думаешь! — прокричал он, отступая. — Скажи мне, Каладиум! Скажи, на что ты рассчитываешь? Воззови же ты к разуму, Боги! Любить — не значит слепо следовать. Полагаешь, Азалия возродит Стальные устои? Ты ведь сам толковал!.. Сам обвинял меня, мол, это я предал Эониума! А что насчет тебя? Ты жаждешь возвращения давних порядков! Но одного желания, поди, маловато! Азалия ненавидит нас! Она нарушила данные тебе обещания! Она убила Клематиса и Птериса! Она убьет тебя, коли…

— Заткнись!

Очередной удар меча Аспарагус парировал наискось. Каладиум ловко вывернулся, нырнул под скрестившиеся клинки и зашипел. Пробежал к ближайшему дереву, едва не пропахав носом почву. Одеяние не дозволяло углядеть его раны, но рубаха его насквозь пропиталась кровью, подсказывая, что дело плохо. Оставленные хинами сшитые порезы открылись.

Ослабевшее тело подвело Каладиума. Он упёр острие меча в землю, навалился на него и слизнул с губ кровь.

— Не враг я тебе, — вымолвил Аспарагус. Каладиум обратил к нему взгляд, полный смятения. — Видят Боги, я не желал переходить тебе дорогу! Никогда! Хватит, Каладиум! Ради Тофоса, прекрати ты уже доказывать мне свое превосходство! Или?.. Или что? Признания ожидаешь? Хорошо! Ты лучше! Ты всегда превосходил меня! И я восхищался твоим мастерством!

Аспарагус протянул ему ладонь. Прильнув виском к дереву, Каладиум зыркнул на неё так, будто ему дохлую крысу подсунули. Было видно, услышанное лезвием истины кромсало его и без того израненную гордость.

Каладиум цветисто выругался. Устремил глаза к дымной взвеси, провожая прорывавшихся сквозь неё птиц. Минула, казалось, вечность, прежде чем он отлепил пальцы от коры — и две ладони с хлопком встретились. Аспарагус дернул его на себя, помогая сохранить опоры и равновесие.

Забившаяся в ноздри гарь напомнила, что сражение не окончено. Близость пламени пронеслась по телу покалываниями. Жаром явно тянуло с высоты. Аспарагус вскинул голову.

Поздно он заметил крылатую тень Рубина, зависшего над ними.

— Ты должен править! — Каладиум уперся ладонями в грудь Аспарагуса, оттолкнул его и упал на колени, оказываясь на четвереньках.

Словно из ведра, пламя хлынуло с неба и охватило Каладиума. Он даже не вскрикнул. Повалился на бок, превращаясь в кучку пепла, кою скоро разнесет по миру ветер.

— Сдохни! — Рубин хлопнул крыльями и скрылся в удушливом смоге.

— Боги… — Аспарагус смотрел на пламя, чувствуя странную пустоту внутри.

Он медленно выдохнул.

— Прощай, друг. Прощай, брат.

И рванул на луг — к мешанине сражавшихся, откуда то и дело высверкивали вспышки чар.

***

Олеандр не ведал, куда отшвырнуло остальных. Но его, чудилось, забросило в самое пекло — во чрево разразившегося побоища. Он вообще не понимал, почему до сих пор жив. Разноцветные вспышки чар били по земле и деревьям, разрезали воздух то тут, то там.

Отец желал разрешить спор малой кровью? Малой, твою ж деревяшку?!..

Трупы усеивали лес, полыхавший колдовским адом. Всё вокруг гремело и звенело. Но Олеандр бежал напролом. Эсфирь и хины кружили на лугу, окутанные дымом, искрами сталкивающихся снарядов. Он видел их, видел и мчался к ним, позабыв об осторожности.

Слава Богам, живы! Еще живы!

Один раз Олеандра прибило к дереву воздушным потоком. Дважды он отпрыгнул от водяных струй, которые едва не смыли его в овраг. А чуть раньше почти угодил в пасть плотоядной искусительнице сирене — её заунывная песнь на миг поработила разум, пробудила внутри греховные чувства.

К счастью, Айон очутилась рядом. Метнула в мерзавку копье, и та рухнула с дерева.

За спиной Олеандра шлепнулось тело дриада с рассеченным горлом. В груди разгорелся пожар, но он не дозволил ему омрачить суждения. Только на миг обернулся и снова рванул на луг.

Олеандра прикрывали. Поэтому он просто мчался вперед, надеясь спасти крылатую дуреху, которая сдуру вмешалась в сражение.

Зря, очень даже зря он не отослал Эсфирь в Вальтос! Но кого теперь волнуют его сожаления?

— Олеандр, слева! — Он услышал крик Зефа и прильнул к стволу, пропуская летящую стрелу.

И полунайра с крыльями, моргнув сразу шестью глазами, захромала, прошитая навылет. Шлепнулась лицом на траву, и кровавая струя забила из ее спины. Тут же десятки мшистых — лимнады! — копий прибили её к почве.

Почти пьяный от творившегося вокруг безумия, Олеандр вскинул голову. Отец и Зеф скакали к нему галопом, прорываясь сквозь дым, комья грязи летели из-под копыт двух элафия.

Паника распускалась внутри, словно побег цветка. Оглядываясь, чтобы не пропустить новый удар, Олеандр дождался, когда отец замедлится и свесится с седла, схватился за протянутую руку и заскочил на спину элафия.

— Опомятуйся, Олеандр! — прокричал отец. — Воззови к разуму и сосредоточься! Ты рассеян!

Да ну?! Олеандр не отозвался, щуря слезящиеся от ветра глаза. Беспокойный элафия вертел мордой. Рвал поводья в сторону, не желая скакать к звону и всполохам. Дорога под ним казалась движущейся полосой — пыльной и бесконечной. В невообразимом прыжке он перелетел через поваленное дерево и стрелой выскользнул на луг.

На глазах Олеандра водяной ураган смёл двух хинов и обрушился на землю брызгами. Отец круто развернул элафия, отчего тот встал на дыбы. И метнул в землю сгусток чар.

Перед Эсфирь вырос древесный щит. Поток скрученного воздуха врезался в него и не сумел пробить. Только содрогнул и рассеялся, тревожа дым. Стрелявшая полугарпия взмыла в воздух. Крылья её затрепетали.

— Олеандр! — выкрикнула Эсфирь, и эхо её крика прокатилось по полю брани.

Их взоры пересеклись. Ненадолго. Она устремила залитые белым глаза к гарпии и ударила. Белесая дуга света, ускоренная поворотом, сорвалась с разведенных рук Эсфирь, как резинка с рогатки.

Гарпия парила на такой высоте, с какой нельзя упасть, не превратившись в сломанную куклу. Она тоже ударила — ударила потоком скрученного воздуха. Два снаряда встретились в небе, рассыпая искры. Свет не подавил ураган, но перетек через него, будто через пустоту. Воздушная струя врезалась в почву, Эсфирь ускользнула от нее, забрызганная грязью.

Свет окутал гарпию, и она закричала. Захлопала крыльями. Заплясала в воздухе, как пьяная.

— Уведи её, Олеандр! Спрячь! — резанул по ушам крик отца. — Пусть бережет силы! Азалия близко!

Потерянность и страх исчезли — словно схлынули к траве, когда Олеандр соскользнул с элафия и закрыл Эсфирь собой. Вырвал меч из ножен и бросил в почву вспышку чар. Корень вынырнул на волю, и пикирующая гарпия сама насадилась на его острие.

Её янтарные глаза сверкнули. Обрывки одеяния дымились. Обожженное, разрисованное вздувшимися венами лицо несло печать безумия. Недолго. Скоро гарпия сомкнула веки. Пала с самодовольной усмешкой на губах, в тот миг как в спину ей еще вонзались копья.

Воздух клокотал, перенасыщенный чарами, остервенением и гневом. Пылища и пепел забивались в нос и глотку. Выродков на лугу становилось не меньше, а больше — казалось, кто-то гонит их в одну точку.

Олеандр схватил Эсфирь за руку, утягивая в тени крон. Боковым зрением он видел тела выродков, хинов и дриад. Раскиданные по округе, они настаивались в кровавых лужах. Видел, как когти выскочили из наруча отца. Как он резанул по горлу не то нереиду, не то наяду, и голубые брызги оросили его лицо.

— Налетайте, хиновы дети! — прорычал Зефирантес под свист ветра, стрел и копий.

Ударом палицы он сшиб граяду. Еще одной вырожденке рассек глотку, и карминовый ворот окрасил её шею. Рухнув, она успела свернуться, как дитя в лоне матери.

Неподалеку бился Рипсалис. И как бился! Звериный рык, удар первый, второй, третий: чары выродков тухли, а сами они разлетались, падали друг на друга, сбивая соратниц.

— Тебя обучали сражаться? — проорал Олеандр, перепрыгивая через рытвины и ямы.

— Не знаю, — пискнула Эсфирь. — Не уверена… Не знаю, не помню… Куда ты меня ведешь?!

— Спрячься! — Олеандр затащил её под ветви и, дождавшись неуверенного кивка, рванул на луг. — Отец что-то задумал, велел тебе не тратить силы!

— Почему?!

— Не ведаю. Но я верю ему!

Олеандр чуть отогнулся, пропуская копье. Следом мимо него друг за другом пролетели две стрелы. Он отдался во власть чувств и инстинктов. Тронул лапу хина, кивком направляя его к Эсфирь.

Тронул и замер, стирая кровь с рассеченной губы. Вниманием завладела бредущая к нему элиада — чистая, без примеси второй крови. Чудилось, она просто так прохаживалась по полю боя, надеясь собрать уцелевшие цветы. Туманная дымка окутывала её. Оголенные плечи перекрывали серебристые дорожки, казалось, кто-то рассыпал по ним лунную пыль.

Она улыбалась — улыбалась мягко и тепло, как если бы старого приятеля встретила. Олеандр даже малость растерялся, гадая, друг она или враг. Но следом принялся отходить.

Элиада наступала. Он отступал, изучая ее, подмечая морщинки вокруг светлых, почти белых глаз, выдающие почтенный возраст. Подмечая серые шипы на предплечьях, между которых, будто разряды, пробегали сизые зигзаги чар.

Холодного оружия при ней не было. Вроде бы. Верхняя часть её тела пряталась за бежевой туникой, стянутой на поясе корсетом. Ноги обтягивали черные штаны, тонущие в сапогах с широким раструбом.

Удар. Один удачный удар мог решить всё! Но растерянность сыграла с Олеандром злую шутку. Напрасно он посмотрел элиаде в глаза. Она считала его воспоминания и навлекла на него, усиливая стократ.

Серебристая дымка соскользнула с неё. Окутала Олеандра, насильно унося в прошлое. Ощущения обострились настолько, что он почувствовал толчки крови, бегущей по венам. Почувствовал, как под ладонью натягиваются и рвутся клейкие нити — липкая обмотка на рукояти меча.

Моргнул раз, и сердце отозвалось тянущей болью. Моргнул два — и потонул в серебряной круговерти. Олеандра выкинуло к краю обрыва — того самого, откуда спрыгнула его мать.

Боги милостивые! В горле невыносимо запершило. Олеандр вытянул шею над пропастью и узрел на дне розовые цветы, точно повторявшие очертания её мертвого тела.

Они проросли там, где оборвалась её жизнь. Возможно, две жизни.

Обман! Обман! Обман! Олеандр не хотел смотреть, отказывался верить узримому. Но голова будто окаменела. Горечь потери разлилась в душе ядом, он шагнул вперед и…

Не упал.

Тогда-то разум и ухватился за несоответствие. Заработал, трезво оценивая обстановку.

Дурман схлынул, открыв взору поле боя. Нож сверкнул рядом, и Олеандр перехватил элиаду за запястье. Вывернул её руку за спину и всадил ей в спину меч.