Собрание сочинений. Том 03. 1978–1980

ОПЫТ ИСТОРИИ

Успех или неуспех революции прямо зависит от того, сумеет ли класс, являющийся её ведущей силой, подавить контрреволюционные поползновения.

Урок событий в Чехословакии конца 60‑х годов состоит в том, что ни на каком, даже на самом высоком, этапе борьбы за конечные цели пролетариата, нельзя ослаблять борьбы с контрреволюционными попытками повернуть назад колесо истории или хотя бы затормозить его движение. Как распознавать эти контрреволюционные попытки, как отражать их и переходить в наступление — этому нас учат прежде всего ленинские произведения и документы нашей партии, в том числе и собранные в книге «В. И. Ленин, КПСС о борьбе с контрреволюцией».[96]

Годы, последовавшие за поражением первой русской революции, в наиболее яркой форме показали основные черты периодов временного торжества реакции, периодов, являющихся испытанием для всех революционных сил.

Пока революция шла на подъём, многие стремились прослыть революционерами. Но как только революционная волна стала спадать, начался и отлив «революционеров». Красившиеся под них кадеты, например, сразу ушли вправо. «Нет уже прошлогоднего колебания между реакцией и народной борьбой. Есть прямая ненависть к этой народной борьбе, прямое, цинично возвещаемое стремление прекратить революцию, усесться спокойно, договориться с реакцией», — писал В. И. Ленин. А реакция между тем бешено мстит революционным классам, «точно торопясь воспользоваться перерывом, массовой борьбы для уничтожения своих врагов…». Ведь «люди реакции — не чета либеральным Балалайкиным. Они люди дела».

В рядах революционеров начинает распространяться уныние, растут упадничество и обывательские настроения, непрочные друзья пролетариата покидают его. В. И. Ленин так оценивал это явление: «Друзья сказываются в несчастье», и рабочий класс, переживающий тяжёлые годины натиска и старых и новых контрреволюционных сил, неизбежно будет наблюдать отпадение многих и многих из его интеллигентских «друзей на час», друзей на время праздника, друзей только на время революции, — друзей, которые были революционерами во время революции, но поддаются эпохе упадка…» Именно в такие периоды и выясняется, кто настоящий революционер. «Революционер — не тот, кто становится революционным при наступлении революции, а тот, кто при наибольшем разгуле реакции, при наибольших колебаниях либералов и демократов отстаивает принципы и лозунги революции. Революционер — тот, кто учит массы бороться революционно…» Нужно учиться не только наступать, но и при отступлениях сохранять силу и боеспособность. Революции без контрреволюции не бывает и быть не может. Поэтому «вопрос не в том, будет ли контрреволюция, а в том, кто, в конечном счёте, после неизбежно долгих и полных всяких превратностей судьбы битв, окажется победителем?»

Будучи великим диалектиком, В. И. Ленин учил видеть и революционную роль реакционных периодов. Хотя на поверхности общественной жизни царит дух уныния, веховства, отреченчества, потеря веры в какое бы то ни было преобразование, дух «смирения» и «покаяния», увлечение антиобщественными учениями, мода на мистицизм и тому подобное, в толще народных масс идёт подспудная работа мысли, идёт «переоценка всех ценностей», усиливается интерес к теории, к азбуке, к учению с азов. «Миллионы, сразу разбуженные от долгого сна, сразу поставленные перед важнейшими проблемами, не могли удержаться долго на этой высоте, не могли обойтись без перерыва, без возврата к элементарным вопросам, без новой подготовки, которая бы помогла «переварить» невиданно богатые уроки и дать возможность массе несравненно более широкой пойти опять вперёд, уже гораздо более твёрдо, более сознательно, более уверенно, более выдержанно». Именно поэтому в такие периоды особенно важной становится задача оторвать массы идейно от реакции, научить их формам победоносной борьбы. Именно поэтому на повестку дня встают вопросы программы и тактики, оценки господствующих, наиболее распространённых или наиболее вредных для социализма идейно–политических течений данного времени. В. И. Ленин писал: «Без программы партия невозможна, как сколько–нибудь цельный политический организм, способный всегда выдерживать линию при всех и всяких поворотах событий. Без тактической линии, основанной на оценке переживаемого политического момента и дающей точные ответы на «проклятые вопросы» современности, возможен кружок теоретиков, но не действующая политическая величина. Без оценки «активных», злободневных или «модных» идейно–политических течений программа и тактика способны выродиться в мёртвые «пункты», проведение которых в жизнь, применение к тысячам детальных, конкретных и конкретнейших вопросов практики немыслимо с пониманием сути дела…»

Как бы долог ни был период реакции, новый революционный подъём неизбежен. Контрреволюция ещё царит, мнит себя непоколебимой, но в ней уже чувствуются новые черты, «когда полное уныние и зачастую «дикий» испуг проходит, когда заметно крепнет в самых различных и в самых широких слоях сознание — или, если не сознание, то ощущение, что «так дальше нельзя», что «перемена» нужна, необходима, неизбежна, когда начинается тяготение, полуинстинктивное, сплошь да рядом не определившееся ещё тяготение к поддержке протеста и борьбы». Постепенно усталость, оцепенение, порождённые торжеством контрреволюции, проходят, и становится видно, что массы «потянуло опять к революции». В этой, второй полосе контрреволюции она уже не способна к дальнейшему наступлению с прежней силой и энергией. Те, кто в начале наступления контрреволюции сбрасывал «революционные одежды», начинают менять окраску в противоположном направлении. «Всеобщее «полевение» буржуазии, значение которого само по себе не следует, преувеличивать, крайне характерно, как симптом, как признак надвигающейся новой эпохи, как отзвук глубоких революционных процессов, происходящих там, внизу, в глубинах народных… Одни с надеждой, другие с ненавистью, но все сознают, что приближаются новые бурные времена».

Контрреволюционные периоды подготавливают новое поколение революционеров, прошедших под руководством большевиков «политическую школу в событиях революции и контрреволюции, стремящихся отстоять задачи революции и методы её, найти соответствующие новым условиям исторического момента формы борьбы…». Разгул реакции изжил в них соглашательские иллюзии, веру в «доброту» и «порядочность» противников, научил твёрдости и беспощадности к врагам.

Большевики хорошо знали «итог буржуазных революций: вначале вооружить пролетариат, потом обезоружить, чтобы он не пошёл дальше». Вот почему на одно из первых мест в пропаганде и агитации было выдвинуто разоблачение контрреволюционности буржуазного правительства и преступного соглашательства мелкобуржуазных партий эсеров и меньшевиков, стремившихся к сделке с контрреволюционной буржуазией.

Мелкая буржуазия боялась довериться руководству революционного пролетариата. Hо «…в обществе ожесточённой классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом, особенно при неизбежном обострении этой борьбы революцией, не может быть «средней» линии. А вся суть классовой позиции и стремлений мелкой буржуазии состоит в том, чтобы хотеть невозможного, стремиться к невозможному, то есть как раз к такой «средней линии». Опыт корниловщины ещё раз показал, что середины нет, а мелкобуржуазное правительство Керенского продемонстрировало, что ни твёрдости, ни решительности в подавлении монархического заговора оно проявить не способно. И это не случайно: «Вопрос о твёрдом курсе, о смелости и решительности не есть личный вопрос, а есть вопрос о том классе, который способен проявить смелость и решительность. Единственный такой класс — пролетариат. Смелость и решительность власти, твёрдый курс её, — не что иное, как диктатура пролетариата и беднейших крестьян».

Если на этапе борьбы за победу социалистической революции мелкобуржуазные демократы строили иллюзии в отношении отсутствия диктатуры буржуазии, то после победы социалистической революции и установления диктатуры пролетариата они под лозунгами чистой, надклассовой демократии требовали от большевиков отказа от диктатуры пролетариата. Однако возможны «либо диктатура буржуазии, либо власть и полная диктатура рабочего класса, нигде середина не могла ничего дать, и нигде из неё ничего не выходило». Меньшевики и эсеры пугали крестьян «диктатурой одной партии», партии большевиков–коммунистов. В «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком» В. И. Ленин писал: «Либо диктатура (т. е. железная власть) помещиков и капиталистов, либо диктатура рабочего класса.

Середины нет. О середине мечтают попусту барчата, интеллигентики господчики, плохо учившиеся по плохим книжкам. Нигде в мире середины нет и быть не может. Либо диктатура буржуазии (прикрытая пышными эсеровскими и меньшевистскими фразами о народовластии, учредилке, свободах и прочее), либо диктатура пролетариата». Этих мечтателей о середине В. И. Ленин рассматривал как самых вредных и опасных противников, высмеивая тупоумие мелкого буржуа, мещанина, отрицательно относящегося к диктатуре пролетариата. Вот почему для борьбы с контрреволюцией нужно определённо твёрдо, прямо, сознательно «стать на борьбу за диктатуру пролетариата.

Об этой борьбе пролетариата мы говорим совершенно открыто, и нужно каждому человеку стать или по эту, нашу, сторону, пли по другую. Все попытки не стать ни на одну, ни на другую сторону заканчиваются крахом и скандалом».

Наивно–мечтательные взгляды на создание социалистического общества без ожесточённой классовой борьбы с контрреволюцией мешали мобилизации пролетарских и полупролетарских масс на решительное подавление её поползновений, мешали им понять, что для того, чтобы сломить бешеное сопротивление капиталистов и их приспешников, нужна твёрдая власть, нужно насилие и принуждение. «С нашей стороны, — писал В. И. Ленин, — всегда последуют меры принуждения в ответ на попытки — безумные, безнадёжные попытки — сопротивляться Советской власти. И во всех этих случаях ответственность за эго падёт на сопротивляющихся…»

Жалость к контрреволюционерам, как показывает исторический опыт, причём также и совсем недавний, оборачивается потом кровью расстрелянных и замученных рабочих и крестьян. В. И. Ленин так ставил вопрос: «Что лучше? Выловить ли и посадить в тюрьму, иногда даже расстрелять сотни изменников из кадетов, беспартийных, меньшевиков, эсеров, «выступающих» (кто с оружием, кто с заговором, кто с агитацией против мобилизации, как печатники или железнодорожники из меньшевиков и т. п.) против Советской власти, то есть за Деникина? Или довести дело до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки тысяч рабочих и крестьян? Выбор не труден». На крики о нарушении свободы, на обвинения большевиков в применении террора, во внесении системы террора в управление и тому подобное, на призывы к большевикам отказаться от террора В. И. Ленин отвечал: «…мы не хотели оказаться — и мы решили, что не окажемся — в том положении, в каком оказались соглашатели с Колчаком в Сибири, в каком завтра будут немецкие соглашатели, воображающие, будто они представляют правительство и опираются на Учредительное собрание, а на деле сотня или тысяча офицеров в любой момент может дать такому правительству по шапке». Опыт чилийских событий вновь подтвердил правоту и актуальность этих ленинских слов.