Тени заезжего балагана

Томоко остановилась и с непониманием уставилась на неё.

– Госпожа Хаяси вернулась. Я думала, ты будешь рада повидаться с ней.

Уми сжала кулаки. В груди разгоралась тлевшая долгие годы ярость. Казалось: ещё немного, и она разорвёт её изнутри, вырвется наружу, утопит всё в пламени, словно дыхание огненной горы…

Но оставалась ещё надежда, что между ними с Томоко произошло какое-то недопонимание. Уми пристально посмотрела на домоправительницу, пытаясь отыскать на её лице хотя бы малейший намёк на то, что она пошутила, увидеть хотя бы бледную тень лжи в её глазах.

Но ничего этого не было. Томоко, похоже, говорила правду.

Правду, с которой Уми не желала мириться. Просто не могла!

– Я ценю, что ты пытаешься отвлечь меня от плохих известий, но, надо сказать, ты выбрала не самый удачный предмет для шуток.

Томоко побледнела.

– Шуток? Хорошего же ты мнения обо мне, раз считаешь, будто я способна смеяться над такими вещами!

На глаза домоправительницы навернулись слёзы, и Уми стало стыдно. Она подошла к Томоко и обняла её.

– Прости меня. Я не должна была так говорить с тобой. Но, даже если это и правда, я не желаю видеть эту женщину. Для меня она всё равно что умерла в тот день, когда бросила нас.

– Нет! – воскликнула Томоко, и слезинки одна за другой покатились по её щекам. – Это страшный грех, говорить такое о своей матери!

– Нет у меня матери, Томоко. – На миг Уми самой стало страшно от того, какое отчуждение сквозило в собственном голосе, но она продолжала говорить то, что рвалось из её души столько лет: – Если отец готов простить ей всё и принять назад, то я никогда не смогу сделать этого. Никогда! Лучше я уйду из клана и из города, лишь бы не касаться больше этого позора!

Томоко потянулась было к ней, желая не то утешить, не то сказать ещё что-то, но Уми отстранилась и торопливо зашагала к лестнице. На глазах закипали жгучие слёзы – все слёзы, которые она так и не смогла выплакать до конца, когда узнала, что оказалась не нужна собственной матери. Уми не хотела, чтобы кто-то видел её такой – слабой и раздавленной, неспособной справиться с тем, что на неё обрушилось.

Откуда-то в ослабевшем теле взялись силы, и Уми пролетела по лестнице так быстро, как никогда прежде. Мимо Нон, которая застыла, прижавшись к стене, – удивлённое лицо служанки отпечаталось на грани видимости и тут же исчезло за пеленой слёз. Мимо говорящего обезьяна, сидевшего на веранде с миской какой-то снеди. Мимо остолбеневшего Сибаты, который, похоже, окликнул её, но Уми уже ничего не слышала и не видела…

Она даже не заметила, что выскочила на улицу босая. Что растрепался аккуратный хвост, который собирала Нон, и теперь тёмные пряди хлестали по лицу, словно пощёчины. Не заметила, как выскочила из ворот для прислуги и помчалась вниз по поросшему соснами склону, прямиком к реке. Не поняла, как оказалась по пояс в ледяных водах Ито – не почувствовала ни холода, ни боли от острых камней, врезавшихся в стопы.

Уми закричала так громко, что испуганные птицы порхнули с веток близрастущих деревьев. С этим криком из сердца рвались все предательства и горести, которые ей довелось прочувствовать за эти проклятые дни. Со слезами выходила вся боль, запрятанная в глубине души долгие годы…

Однако ни слёзы, ни крик так и не принесли желаемого облегчения. Уми лишь сорвала голос и застучала зубами от холода. Но вместо того, чтобы выбраться на берег, она зашла ещё дальше в реку. Теперь ноги не касались дна, и она едва могла держаться на поверхности – окоченевшие руки с трудом гребли, унося Уми всё дальше от берега.

Она опустила лицо в воду и увидела, как на неё смотрит по меньшей мере сотня пар глаз. Тени, что встретили её в пруду усадьбы Хаяси, оказывается, всё это время ждали здесь. Ждали, когда она вернётся, чтобы рассказать правду.

Уми подняла голову, набрала полную грудь воздуха и скрылась под водой.

Конец первой части