Терновая цепь

«Мы не можем казнить ее. Мы должны получить от нее информацию».

Грейс закрыла глаза.

«Грейс, мы защитим вас. Я позабочусь о вас. Здесь самое безопасное для вас место. Поверьте, тюрьма Безмолвного города хорошо охраняется. Ваша матушка не сможет бежать из своей камеры – даже Принцу Ада было бы не под силу вырваться из этой клетки».

Грейс отвернулась к стене. Брат Захария не желал понимать. Он не мог понять. Грейс по-прежнему обладала могуществом, поэтому представляла для матери ценность. Мать найдет способ добраться до нее. Она сумела бежать из Адамантовой Цитадели, сбежит и из камеры в Безмолвном городе. Ее присутствие омрачало жизнь Грейс уже много лет, от нее невозможно было избавиться, как невозможно избавиться от яда, отравляющего кровь.

Брат Захария ушел, а Грейс схватила миску из-под овсянки, потому что ей показалось, что ее сейчас стошнит. Немного успокоившись, она отбросила пустую посуду, легла и закрыла глаза, но в мозгу у нее мелькали видения: лицо матери, лес Брослин, коварный голос, доносившийся из темноты. «Малышка. Я пришел, чтобы наделить тебя чудесным даром. Даром, о котором попросила меня твоя мать. Это власть над умами мужчин».

– Грейс? – неуверенно окликнул ее знакомый голос.

Нет, это было невозможно. Грейс выглянула из-под одеяла и не поверила своим глазам. За решеткой стоял Кристофер.

– Дядя Джем сказал, что мне можно навестить тебя. Но он говорил, что ты плохо себя чувствуешь.

– Кристофер, – прошептала она.

Юноша озабоченно разглядывал ее.

– Ты заболела?

«Ничего страшного», – хотела ответить Грейс. Хотела выдавить улыбку, чтобы не раздражать его, потому что знала: мужчины терпеть не могут больных и слабых женщин, которые создают проблемы, которым надо уделять время и внимание. Так говорила ей мать.

Но улыбнуться не получилось. Перед ней был добрый, бесхитростный Кристофер. Он сразу догадался бы, что Грейс притворяется.

– Я решила, что ты возненавидел меня, – с трудом заговорила она. – Я думала, что противна тебе из-за моей матери. После того, что она сделала вчера.

Он не посмеялся над ней, не отпрянул с отвращением, а продолжал спокойно смотреть на нее.

– Я подозревал, что у тебя возникнут подобные мысли, – сказал Кристофер. – Но уверяю тебя, Грейс, я никогда прежде не взваливал на тебя вину за преступления твоей матушки. Не собираюсь делать это и сейчас. Она совершила гнусный поступок. Но ты не такая, как она. Ты поступила нехорошо, но ты пытаешься искупить свою вину, возместить причиненный ущерб. А это непросто.

Грейс поняла, что сейчас заплачет.

– Откуда в тебе такая мудрость? Я имею в виду не науку и не магию. Я имею в виду, что ты так хорошо разбираешься в людях.

Услышав это, он наконец улыбнулся.

– Я же Лайтвуд. А мы – необыкновенная семья. Придет день, и я тебе все расскажу о нас.

Он просунул руку сквозь решетку, и Грейс, у которой закружилась голова от счастья при мысли о том, что такой день когда-нибудь, возможно, все-таки придет, потянулась к нему. Его рука была покрыта следами старых ожогов от кислоты и ихора, но она была теплой, нежной и прекрасной.

– А сейчас я хочу помочь тебе возместить ущерб. – Он повернул голову и обратился к человеку, ожидавшему в коридоре. – Корделия! Подойди сюда.

С каждой минутой Томас все сильнее падал духом. Он, конечно, не предполагал, что все пройдет благополучно, но и такой катастрофы тоже не ожидал. После того как Чарльз объявил, что выступит на стороне Бриджстока против собственной матери, дебаты превратились в безобразную перебранку.

Томас едва справлялся с желанием вскочить на ноги, выкрикнуть какое-нибудь язвительное замечание, пристыдить Чарльза за его предательство, проклясть его. Нужно было сказать что-нибудь такое, что заставило бы всех увидеть, как нелепы и отвратительны обвинения Инквизитора, да и само это никчемное собрание. Но красноречие никогда не было сильной стороной юноши; он сидел рядом с бледной Евгенией, которая слушала ораторов, возмущенно сверкая глазами, и у него раскалывалась голова от напряжения. Он чувствовал себя неуклюжим, нелепым и никчемным.

Пока взрослые вполголоса переговаривались, Томас попытался поймать взгляд Мэтью. Он полагал, речь Чарльза должна была потрясти Мэтью, вывести его из равновесия, но если тот и был шокирован, то старался не показывать виду. В отличие от Джеймса или Анны, которые сидели не шевелясь, с бесстрастными лицами, Мэтью развалился с видом представителя «золотой молодежи», позирующего какому-нибудь скандальному парижскому художнику. Он закинул ноги на спинку передней скамьи и изучал свои манжеты, словно надеялся найти там разгадки всех тайн вселенной.

«Мэтью, обернись», – про себя умолял его Томас, но попытка мысленного общения по способу Безмолвных Братьев не удалась. Обернулся Алистер, но его загораживал Уолтер Роузвэйн, который поднялся, едва не сбив шляпку с головы своей супруги Иды, и начал выкрикивать какие-то бессвязные фразы. Когда Роузвэйн уселся на место, оказалось, что Мэтью куда-то исчез.

Томас посмотрел в сторону Джеймса; к счастью, тот как раз тоже смотрел на него. Несомненно, Джеймсу требовалась поддержка друзей, и все же он кивнул, словно говоря: «Иди за ним, Том».

Томасу не нужно было повторять дважды. Юноша готов был на все, только бы вырваться из храма, где он маялся без толку, будучи не в силах повлиять на ход событий. Томас никогда не любил пассивно ждать, сидеть сложа руки; ему нужна была какая-то цель, пусть даже труднодостижимая, нужно было что-то делать, и неважно, было ли это опасно или нет. Он встал и, наступая людям на ноги, торопливо пошел к центральному проходу.

Выйдя из храма, он бросился в фойе Института. Не задержался, чтобы забрать пальто, толкнул дверь, выбежал на холод, но успел лишь увидеть, как наемная карета Мэтью выезжает на улицу. «Пропади ты пропадом».

Томасу пришла в голову идея взять карету родителей и устремиться в погоню. Он представил себе их реакцию. Да, скорее всего, они рассердятся, он это знал, но…

– Можем поехать в моем экипаже.

Томас в изумлении обернулся и увидел Алистера, который спокойно протягивал ему пальто.

– Не смотри на меня так, – добавил Алистер. – Чему ты удивляешься? Там мне нечего делать, я не могу помочь Эрондейлам, а Корделия уже ушла.

«Куда ушла?» – хотел было спросить Томас, но на это не было времени; он взял у Алистера пальто и быстро накинул его. Томас уже успел замерзнуть.

– Я собираюсь поехать следом за Мэтью, – сообщил он, и Алистер бросил на него угрюмый взгляд, видимо, означавший: «Да, я это понял». – А тебе Мэтью не нравится.

– После выступления Чарльза твоему другу Мэтью срочно понадобится выпить, – заметил Алистер. В его тоне не было слышно презрения или насмешки; он просто констатировал факт. – А у меня намного больше опыта в общении с алкоголиками, чем у тебя. Иногда мне даже удавалось отговорить отца от выпивки. Идем?

Томас открыл рот, собираясь возразить, хотя сам толком не знал, против чего хочет возразить, но во двор уже въехала карета Карстерсов. Кучер съежился на козлах, закутавшись в толстое одеяло. Алистер поймал Томаса за рукав и повел его вниз по ступеням; через несколько секунд они сидели внутри. Карета слегка накренилась, разворачиваясь на покрытых льдом каменных плитах, и Институт скрылся из виду.

Вчера, по пути на злополучный бал, Томас повторял себе, что ему следует радоваться минутам, проведенным в карете с Алистером. Но юноша чувствовал, что у Алистера странное настроение, он угадал, что тот тщательно скрывает какое-то волнение, как будто размышляет, стоит ли раскрывать некий секрет.

Конечно, никакого секрета он не открыл; и все же Томас наслаждался пребыванием в непосредственной близости от Алистера в полутемной карете, где никто не мог их видеть. И сказал себе, что в этом нет ничего зазорного, поскольку Алистер скоро уйдет из его жизни. Ведь он же сам говорил, что уедет в чужую страну после рождения брата или сестры.

Однако сейчас Томасу было не до восторгов: его мысли были заняты Джеймсом и его семьей, проблемой Мэтью и вчерашними событиями. Колесо кареты попало в какую-то яму, их тряхнуло; Томас вцепился в сиденье и произнес:

– Вообще-то он бросил пить.

Алистер, щурясь на солнце, ответил:

– Он все равно остается алкоголиком. И останется им навсегда, даже если за всю жизнь больше не возьмет в рот ни капли.

У него был усталый, равнодушный голос.

Томас напрягся.

– Знаешь, если ты и дальше собираешься говорить о нем такие вещи…

– Мой отец дюжину раз предпринимал попытки бросить пить, – перебил его Алистер. – Он мог протянуть без спиртного несколько недель, даже месяцев. А потом в его жизни случалась какая-нибудь мелкая неприятность, проблема, разочарование, и он начинал заново. Тебе когда-нибудь хотелось… – Он неожиданно повернулся к Томасу. – Хотелось чего-то такого, чего тебе нельзя было получить? Причем ты знал, что это запрещено, но не мог подавить это желание? Чего-то такого, что преследовало тебя во сне и наяву, так что ты не в состоянии был отвлечься от мысли об этом предмете?

Томас вдруг отчетливо осознал, что сидит совсем рядом с Алистером в тесной карете. Он вспомнил, как Барбара, хихикая, рассказывала ему, что однажды целовалась с Оливером Хейуордом в его экипаже: закрытое пространство, защищенное от посторонних взглядов, запретное удовольствие… И он понял, что покраснел, как маков цвет.

– Мы должны внушить Мэтью, что для него есть надежда.

– Я не сказал, что надежды нет, – спокойно произнес Алистер. – Я только хотел напомнить тебе о том, что это непросто. Лучше будет, если он сразу уяснит себе это, чтобы быть готовым к борьбе. – Он потер глаза, и в этом жесте было что-то мальчишеское. – Ему нужен какой-то план.

– У него имеется план, – воскликнул Томас и принялся торопливо объяснять, что придумал Кристофер и как Мэтью с помощью гадкого «лекарства» должен был постепенно отвыкнуть от алкоголя. Алистер слушал его с задумчивым лицом.

– Может, это и сработает, – пробормотал он. – Если Мэтью будет придерживаться указаний Кристофера. Однако, чувствую, что ты в этом не вполне уверен. Боишься, что он сдастся или что не сможет строго соблюдать режим?

Томас промолчал, потому что не умел лгать людям в лицо, а кроме того, они уже приехали. Молодые люди вышли из кареты, поднялись на нужный этаж, и Томас своим ключом открыл дверь квартиры Мэтью, молясь про себя Ангелу о том, чтобы друг не успел натворить каких-нибудь безрассудств или чего-нибудь такого, что поставило бы его самого или гостей в неловкое положение.

Однако Мэтью удивил его: он сидел в кресле у огня, скрестив ноги, рассеянно почесывал Оскара и читал какое-то письмо. Услышав шаги незваных гостей, он обернулся и безмятежно заговорил:

– Томас, я вижу, ты пришел проверить, не утопился ли я случайно в бочке бренди. И прихватил с собой Алистера, известного специалиста по обращению с пьяницами.

– Ну так что? – выпалил Томас, который не видел смысла в увертках. – Ты пил бренди или нет?