Тени Лордэна

Почти все лавки в храме оказались занят людьми, пришедшими почтить память храброго рыцаря, бесчисленными подвигами прославлявшего имя рода во всех мирах и не дрогнувшего в тот час, когда беспощадная и неотвратимая в своей решимости смерть явилась за ним. Все близкие друзья постарались наперекор всем трудностям и препятствиям явиться на поминальную службу; все, кроме Хейндира. Но в том не было его вины. Он всем сердцем желал посетить похороны и отдать честь близкому товарищу и названному брату, который без колебаний отдал за него жизнь, но тяжёлые раны нерушимыми цепями приковали его к постели. Не имея сил даже приподняться на локтях, он требовал, чтобы его перевезли через сотни лиг, уверял, что он вытерпит любые страдания, что у него хватит сил на это путешествие, но опекавшие его целители наотрез отказывались отпускать буйного и упёртого пациента, единогласно отвечая ему, что в его тяжёлом состоянии столь дальнего странствия он попросту не переживёт. Однако Хейндир наотрез отказывался принять их доводы и грозился проползти весь путь на брюхе, если они не хотят ему помочь, так что врачевателям пришлось поставить круглосуточное наблюдение за буйным подопечным, чтобы не дать ему столь глупо оборвать жизнь, которая была спасена стараниями и жертвами многих людей.

После пастора, трибуну занял Осгат и стал произносить чувственную, полную гордости за сына и полную боли утраты речь, которая тронула сердца всех собравшихся. Он трудился над её составлением не один день, а потом тщательно заучивал, чтобы достойным образом почтить усопшее дитя. Вслед за отцом свои пламенные речи произнесли старший и младший брат, затем вышла скорбящая мать, Залта́на, чтобы громким, грудным и волнительно подрагивающим голосом пропеть молитву. За ней настало очередь всех желающих подойти, приклонить колено пред гробом, и ещё раз высказать соболезнования Осгату, Залтане и Аллейсе. Все старались вести себя как можно тише, делали короткие и мягкие шаги, говорили шёпотом, но тут Хромос услышал бодрый, ритмичный и совершенно непочтительный, даже глумливый стук чьих-то ног о нижнюю доску скамьи.

Кое-как обойдя выстроившихся гостей, капитан пошёл в сторону входных дверей, и увидел, что в самом последнем ряду отдельно ото всех сидели две женщины. Горбатая старуха с косыми глазами и беззубым ртом рассказывала что-то на ухо маленькой девочке, чьи распущенные рыжие волнистые волосы огненной лавиной спадали на её худенькие плечики, хотя всякая женщина была обязана покрыть голову платком перед тем, как войти в стены храма Старейшей Звезды. Девочка беззаботно болтала ногами, улыбалась, то и дело сдерживала хохот, который всё норовил высочить из её живота и оскорбить весёлыми переливами ранимую атмосферу траура, и бросала язвительные, полные насмешки взгляды в священников. Подобное поведение было недопустимо, но бабка даже и не пыталась её обругать, упрекнуть или поправить, потому что она сама не испытывала никакого уважения к учению и традициям церкви, и воспитывала любимую и единственную внучку в таком же еретическом духе свободомыслия.

— Риррта, — пробормотал Хромос и помчался к ней, чтобы… он не знал, что он вообще мог сделать с этой невинной озорной малюткой, которая ещё не успела стать той грозной и своенравной ведьмой, что пыталась обещанием ласк и применением силы выудить из него ответы, но шестое чувство подсказывало капитану, что ему во что бы то ни стало надо ухватиться за этот забытый в его разуме осколок, до того как он будет вытеснен из его памяти или не сбежит от него сам.

Оказавшись в нескольких шагах от девочки, капитан притормозил, чтобы подслушать, чего же такого неказистая старуха рассказывала внучке, юной чернокнижнице, и несказанно удивился, когда понял, что бабка изъяснялась на том же рычащем языке, на котором ранее переговаривались между собой Лормин и Одвин. Женщины заметили появление незнакомца и, прекратив разговор, встретили его загадочными и оценивающими взглядами, точно пара мошенников, заприметивших очередного лопуха. Капитан припал на одно колено, и его глаза оказались на одном уровне с глазами девчушки.

— Что ты тут делаешь? — осторожно спросил Хромос на эрсумском, но Риррта лишь насупилась и непонимающе замотала головой. Затем он повторил вопрос на эльфиском, гномьем и даже на своём родном языке, но девочка упорно не желала ему отвечать и продолжала крутить головой, взъерошивая волосы каждым движением.

Не найдя понимания, капитан решил прикоснуться к девочке, надеясь увидеть её воспоминания точно также, как он это делал с кристаллами памяти в своём сознании, и при том опасаясь, что от малейшего прикосновения она начнёт распадаться, как это произошло с ведьмовским амулетом. Но не успел он осуществить этого намерения, как в дверях храма появились крестьянин с крестьянкой. Они были очень взволнованы и даже напуганы, метались из стороны в сторону, заламывали руки и неумело утишали друг друга. Женщина была очень похоже на взрослую Риррту, с той разницей, что была заметно полнее, её волосы были не рыжими, а светло-каштановыми, но форма носа, груб и разрез глаз не позволяли сомневаться в том, что она приходилась ей родной матерью. После непродолжительных розысков, на ей глаза попалась Риррта со своей бабкой, и женщина бросилась к ним прямиком через стоявшего на её пути Хромоса. Врезавшись в него, она распалась на чёрный туман, а затем мигом восстановилась по другую сторону преграды, схватила дочь за руку и потащила прочь от бабки. Риррта вырывалась, тянулась к старухе, тараторила что-то своим звонким детским голоском, стараясь переубедить мать и позволить ей остаться, а сохранявшая внешнее спокойствие бабка подтверждала её слова и добавляла к ним хладнокровные обвинения, но женщина, не желая ничего слушать, остервенело кричала на них обеих.

Подоспевший отец взял брыкающуюся дочь на руки и поспешил удалиться, пока женщины продолжали ожесточённо ругаться между собой. Мать Риррты с каждым словом распылялась всё сильнее, срывала голос до хрипоты и прибегала ко всё боле грубым ругательствам, в то время как немногословная бабка мрачнела, превращаясь в грозовую тучу. Долго так продолжаться не могло, и вместо грома храмовые своды огласило эхо увесистой пощёчины, которую оскорблённая до глубины души родительница влепила своей в конец отбившейся от рук и отрекшейся от матери дочери, желавшей всего лишь отгородить внучку от старой ведьмы, чтобы та не сошла на кривую дорожку и прожила спокойную и счастливую крестьянскую жизнь, а не была вынуждена скрываться в лесной чаще среди диких зверей и коварных теней.

Точка в споре была поставлена. Ошарашенная и отрезвлённая ударом женщина замолчала, въелась пропитанным злобы и негодованием взглядом в престарелую родительницу, и, больше не проронив ни слова, развернулась и ушла, оставив старуху в гордом одиночестве. На этом моменте семейного раскола видение подошло к концу, и здание храма снова обернулась облаком мельчайших, мягких кристалликов и принялось ужиматься в размерах, пока не превратилось в узкий туннель с боковыми проходами. Туман принимал более чёткие и угловатые очертания, пока не принял вид прихожей той самой виллы среди виноградных полей, что явилась Хромосу в его недавнем сне.

Послышался громкий стук кулака, но не дожидаясь хозяев, Осгат распахнул входную дверь, переступил через порог и почтительно поцеловал руку пришедшей встречать гостей Аллейсой, а затем поинтересовался, где в тот момент пропадал Хромос. После недоеденного завтрака мальчик ушёл на прогулку к реке, чтобы сидя на берегу бросать в неспешно протекавшую воду камни, предаваясь тяжёлым, явно не детским философским размышлениям над смыслом и сутью жизни, которые не покидали его с того момента, как он узнал о смерти отца, но незадолго до прибытия деда он как раз успел вернуться, и сейчас сидел в большой комнате, пытаясь читать книгу, которая прежде с первых слов затягивала его своей эпохальной историей, но теперь она стала ему совершенно безразлична и каждая страница давалась ему с величайшим трудом. Откликнувшись на зов матери, Хромос пришёл, чтобы поздороваться с дедом и выказать ему все положенные знаки уважения, но Осгат, ограничившись самым коротким приветствием указал внуку в сторону двери. Мальчик сперва не понял, чего именно хотел от него дед, но выглянув во двор он увидел Хейндира, стоявшего на подъездной дороге возле экипажа, на котором он приехал вместе с Осгатом.

Месяцы, проведённые в лазарете, сказались на нём самым что ни на есть плачевным образом. Борьба за жизнь истощила его тело, он стал бледен и худ, прежде налитые и твёрдые мышцы ссохлись и провисли за время длительного бездействия; фигура стала перекошенной, левая подмышка упиралась в высокий костыль, единственно благодаря которому он и мог самостоятельно передвигаться, пускай очень медленно, неуклюже и исключительно по ровной поверхности, но он наотрез отказывался от использования носилок, соглашаясь лишь на небольшую поддержку, когда его собственные силы оказывались на исходе. Кроме всего этого, на его лице появились глубокие морщины, а в прежде чернильно-чёрных бороде и шевелюре появились светлые чёрточки седых волос, точно падающие звёзды на ночном небе. С момента его отправления на Джартас прошёл всего без малого год, но северянин успел состариться не то, чтобы на десять, а даже на целых два десятка лет. Но всё же это был тот самый Хейндир Уонлинг, потрёпанный и разбитый, но тем не менее живой.

Поняв, кто приехал его навестить, Хромос встрепенулся, издал радостный возглас и побежал к Хейндиру, чтобы обнять его. Эмоциональный порыв мальчика был столь силён, что он едва не сбил с ног покалеченного солдата, но вовремя опомнился и смягчил объятия, чтобы не причинить ему боль. Счастье от долгожданной встречи придало сил северянину, его лицо снова наполнилось краской, он ласково улыбнулся и положил правую руку на спину мальчика. Вслед за Хромосом уже Аллейса чувственно поприветствовала боевого товарища своего мужа, трижды поцеловав его в обе щеки.

Когда все жесты приветствия были совершены, а давно зревшие чувства наконец-то получили выражение в словах, Аллейса пригласила дорогих гостей пройти в дом и усадила их за стол, отдав слугам приказ как можно скорее подать лучшие угощения, которыми они располагали. Разумеется, что по такому торжественному поводу хозяйка распорядилась открыть самое вкусное и дорогое вино из погребов и не позволять чашам гостей пустовать, сколько бы они не пили, однако Хейндир в нарушение своих привычек едва притрагивался к предложенному напитку, да и принесённая еда не слишком его интересовала, как впрочем и всех остальных присутствующих, с терзанием в душе ожидавших страшного и трагического рассказа.

Впрочем, никто не был готов вот так сразу с первых слов перейти к столь тяжёлой для всех теме, а потому разговор начался с обсуждения самочувствия Хейндира, его здоровья. Северянин поведал им несколько не слишком занимательных случаев, которые произошли с ним, когда он шёл на поправку в храмовой лечебнице, вслед за этим он рассказал, о своём пути до Гросфальда, где его встретил Осгат, и только после всей этой долгой и лёгкой болтовни они перешли к главной теме застолья. Положив руки перед собой и сплетя пальцы в замок, Хейндир стал неспешно пересказывать все события, что произошли с ним и Гелсаром, после того как они покинули замок, где в прежнее время располагался штаб ордена «Двух Лун».