Через розовые очки

3

"Тайну рождения" принесла в клюве приехавшая из Штатов на побывку тетка Кира Львовна. Она была троюродной сестрой отца, но, не смотря на дальность родства, отношение ее с семейством Фридманов–Измайловых были самые тесные. В детстве Даша не раз "отбывала срок" на теткиной даче, унылом, фанерном строении на шести сотках. Говорят, евреев отучили работать на земле. Ничуть не бывало! И морковь вызревала, и свекла, уже яблони начали плодоносить. Дети, разумеется, помогали прорежать, поливать, окучивать. Даша ненавидела теткины сотки. Хорошо еще, что "срок" длился не больше месяца. За утомительную заботливость и хлопотливость мать звала Киру Львовну тетя Курица.

Она уехала в Штаты со всем семейством еще в девяносто четвертом. Надо сказать, что дома они совсем не бедствовали, теткин муж давно переквалифицировался из инженера в хозяйственника, а потому пригодился и в новом времени. И не родина предков их манила, об Израиле вообще никогда не было сказано ни слова. Уехали от обиды, от унижения после громкого скандала с родственниками мужа, о которых Даша знала только понаслышке. Там делили какое‑то наследство и Кириных детей обошли самым нахальным способом. Наследство было, кажется, не велико, главной ценностью там вообще были книги, самый дешевый теперь в отечестве товар, но память удерживала то благое время, когда пища духовная была важнее пищи материальной. Кира Львовна называла все эти книги "фолиантами" и говорила, что цена их равна стоимости дачи в Малаховке. Переругались страшно. А тут еще дочь засыпалась на приемных экзаменах. А каждый дурак знает, что бал ей скостили не потому, что она спутала Данте с Сервантесом, а по пятому пункту. Мрак, словом.

В семейные распри вмешалась Муза Дальних Странствий, решительно ухватила Киру Львовну за руку и отвела ее в ОВИР. Документы оформили очень быстро и, продав свою двухкомнатную, яблони и дом, который уже обзавелся каменным фундаментом и кирпичной пристройкой, обматерив родственников–антисемитов и отечество, тетя Курица взметнулась на сильных крыльях…

Обосновались в пригородах Детройта, жизнь была трудной, иногда очень трудной. Сама Кира Львовна была без работы, муж трудился в мастерской при бензоколонке за три доллара в час. Юная дочь — надежда семьи, вышла замуж. Стоило ехать в Америку, чтобы найти там жизнью битого диссидента из Перми, очень духовного, очень честного, но разутого–раздетого, он ни с какими властями не мог жить в согласии. Постепенно, по капельке жизнь стала налаживаться.

И все четыре года Кира Львовна жила одной мечтой: вот она приезжает домой, ходит по подругам и родственникам, пьет чай и дарит подарки. Как только забрезжил свет в конце туннеля, то есть поездка в Россию стала реальностью, только чуть–чуть подкопить, Кира Львовна кинулась за покупками. Вещевые рынки есть и в Америке. Она ходила по лавкам с сантиметром, выбирала любовно, чтоб и по цвету подходило, и по возрасту, дома всё перестирывала, отпаривала утюгом, заново обметывала растянувшиеся петли, меняла молнии — придавала вещам товарный вид. С этим барахлом, упакованным в два чемодана, она и явилась в Москву, встав на нейтральной земле — у Фридманов, седьмой воды на киселе.

Еще с порога Курица крикнула:

— Даш, я тебе подарки привезла!

В своем благодеянии Кира Львовна была настырна. Подарки надо было примерять по нескольку раз, при этом хвалить не переставая, а позже, в разговоре все время возвращаться к этим маечкам — кофточкам — юбочкам и уверять, что без них дальнейшая жизнь была бы совсем ни к черту. На каждом подарке клеймом горело — кто‑то уже относил, запах чужих духов вообще выветрить невозможно. Этого добра, только нового, в Конькове завались. А вообще, спасибо, очень мило, спасибо большое, все очень кстати, как там у вас жизнь — в Америке? Проговорили до трех часов утра.

На следующее утро Даша, только открыв глаза, поняла — горим, но горим как‑то необычайно вонюче, с запахом химических отходов. Дом был полон сизого дыма, тетечка Курица на крик не отзывалась. Оказывается, она ушла в булочную купить сдобу к кофе, а перед уходом поставила на газ полный чайник.

Приезд тети Киры на побывку совпал с тем благостным моментом, когда Фридман устроился "в офис", носил домой очень приличные деньги и обзавелся кучей кухонных игрушек, о которых втайне давно мечтал. Тостеры, миксеры, вафельницы были в его представлении символом обеспеченной и благополучной семьи. Вершиной приобретательного действа стала великолепная газовая плита с электродуховым шкафом. В числе прочего был куплен и электрический чайник. Знаете это белое электрическое чудо с золоченой сеточкой, тефаль, ты всегда думаешь о нас, вода подогревается в нем за считанные секунды? Сейчас эти чайники появились во многих домах — любимец семьи, незаменимый друг!

Оказывается, Кира Львовна в своей занюханной Америке и не подозревала о подобном чуде техники, магазины, в которых там этим торгуют, ей, вишь, не по карману. На газу белоснежный любимец семьи на стал не просто гореть, но плавиться, заливая новую плиту плотной дрянью, которая не отскабливалась потом даже ножом. Понятное дело, тетка ужасно расстроилась, и все повторяла: я куплю, я вышлю…

С этого ужасного утра и началось ее знакомство с новой Москвой. Мы не замечаем, как изменилась наша жизнь за последние годы, Россия — таинственная страна. Да, мы каждый день слышим по телевизору, как невозможно, страшно и ужасно мы живем, более того, мы и в реальной жизни находим этому подтверждение: нищие, беспризорные дети, все изоврались, изворовались… и еще криминал. Но, как и в советские времена, иностранцы, приезжая в Москву, не могли понять, где им купить столь необходимую меховую шапку–ушанку, ни в одном магазине нет, а все их носят, так и сейчас нельзя понять, как существуют люди на нищенскую зарплату. Везде задолженность, никому не платят, а праздничный стол полон яств. Россия таинственная страна, у нас власть, которая для народа, живет сама по себе, а люди сами по себе, газеты во все времена пишут правду, одну только правду, а люди не верят ни одному печатному слову. Впрочем, я отвлеклась.

Кира Львовна ходила по домам, приносила пакеты с выглаженной одеждой, дарила и видела — у людей появился достаток. Телевизоры везде японские… или корейские, черт их разберет, но качественные, здесь стиральная машина, хорошенькая, как игрушка, там белый утюг, великолепный, словно яхта на Адриатике, в третьем доме только что вернулись из тура по Италии и ни о чем, кроме Уффици и Венеции, говорить не желают.

И никто не интересуется, как там у вас в Штатах. Спрашивают только: "Как ты нашла Москву? Изменилась?" Кира Львовна честно отвечала, что, мол, нет, не изменилась, она нашла Москву чудовищной: то же хамство, тот же мат, все пьют, и ни у кого нет времени. Раньше в Москве хоть поговорить можно было по–человечески, а сейчас все куда‑то бегут. И постоянно нарушаются права человека. А Москве как всегда на это наплевать. Как была спесива, так такой и осталась. Собеседники сочувствующее кивали головой, но в прения не вступали.

Но самое потрясающее, что ее любимая подруга Рита, которую она оставила почти в нищенстве, холодную, голодную и стенающую, и которой она привезла плащ на меху, почти новый, только пуговицы поменяла, встретила Киру Львовну веселым смехом и тут же сообщила, что времени на разговоры у нее всего час, от силы полтора. Она работает на трех работах, не передохнуть, и сегодня за ней заедут. Чем занимаемся? Всем занимаемся, и торговлей тоже. А за час что расскажешь? За Риткой действительно заехала напарница, и уже на ходу подруга прокричала:

— Спасибо за плащ! Да, да, замечательный, в плечах не узкий, нет! А это тебе вместо подарка. По магазинам бегать совсем времени нет, а ты так бедствуешь, — и вложила в руку Киры Львовны пятьдесят долларов.

Дурища, конечно, не надо было дарить гостье из Америки пятьдесят зеленых, но такой уж у русских менталитет, чем можем — поможем, а умом мы крепки — задним. Кира Львовна обиделась смертельно.

Может быть, не стоило рассказывать о курицыных злоключениях так подробно, но, во–первых, это "правда жизни", а во–вторых злоключения эти боком зацепили Дашину судьбу. Сложись у тетки в Москве все благополучно, она не стала бы ворошить старые семейные тайны с единственным желанием несколько осадить троюродного братца и племянницу, возомнивших себя слишком счастливыми. А иначе как объяснить — столько лет молчала, а тут вдруг и разоткровенничалась.

Началось все просто — смотрели семейные фотографии. Далекое прошлое с юной мамой и маленькой Дашей разместилось в альбоме с нарядным переплетом, запечетленная недавняя жизнь была кое‑как распихана по черным пакетам из‑под фотобумаги. На всех фотографиях тетя Кира искала себя и своих детей, а при виде садового участка даже всплакнула. Дошло дело и до альбома.

— В молодости мама была красавица, — сказала Даша.

— Искусство грима, — жестко отозвалась тетка. — Я ее всякой видела. Если твою матушку не накрасить, то в тумане не заметишь. Белесая, — заметив, как у Даши вытянулось лицо, она тут же добавила, — но обаятельная. Обаяние тушью не нарисуешь. А здесь она в цивильном. Смотри‑ка, ха! Я это платье помню. В нем она поехала тебя рожать.

— На Арбат?

Невиннейший вопрос, но после него все и посыпалось, как сор из рваного мешка.

— При чем здесь Арбат? Глупости какие. Спасибо, что ее с поезда сняли, а то родила бы тебя на вагонной полке.

— На какой еще полке? Что вы выдумываете, тетя Кира?

— Какие могут быть выдумки, если я твою мать сама на вокзал провожала.

— А папа?

— Как обычно, нефть искал во славу КПСС.

— Ну? Дальше‑то что? И почему именно вы провожали маму?

— Так уж случилось. Я к вам зашла, а Ксения собирается. Вещи в чемодан покидала и коленкой придавила. Очень торопилась, а мне сказала: вызови такси, я еду на Ярославский вокзал.

— А дальше куда?

— Мало ли… Сказала, что на гастроли. Но я потом случайно узнала, что никаких гастролей у театра не было. Правда, может быть, ее одну в провинцию играть пригласили. Но зачем она им — с пузом? Какие–такие роли играть? Но живот не очень сильно выпирал. Ксения следила за собой, носила специальный корсет.

Даша смотрела на тетку во все глаза. Курицу уже не надо было подгонять вопросами, "правда жизни" сама рвалась наружу.

— В Москву она вернулась только через полтора месяца уже с тобой на руках и готовым рассказом, как в поезде, когда она ехала оттуда, начались схватки, ее сняли на какой‑то маленькой станции… Но я думаю, что родила она тебя не тогда, когда ехала оттуда, а когда — туда…

В теткином голосе звучала глупая значительность, которая однако предполагала что‑то очень важное, какой‑то скрытый от понимания, но гнусный намек. Даше казалось, что воздух вокруг нее начинает разряжаться, затрудняет дыхание, и вот уже в этом сухом воздухе потрескивают микроразряды, создавая в ушах шумовой фон, словно в морской раковине.

— Слушай, прекратим этот глупый разговор. Зачем я, старая дура, начала?

Даша не возражала, и, может быть, все бы забылось, ушло в песок, если бы она сама на следующий день не задала важный, как ей казалось, вопрос.