Через розовые очки

— Теть Кир, а как называется то место, где я родилась? Может быть, кому‑то это и не важно, а я хочу знать. Астрологи говорят, что без точного места рождения точный гороскоп не построишь.

— А ты веришь во всю эту чушь?

— Не верю, но ведь интересно… иногда.

— Названия не помню. Какой‑то маленький старинный городок на "Т"… Или на "К"? Она оттуда Климу телеграмму отбила: мол, поздравь с дочерью.

— Так папа знал, что я не в Москве родилась?! — воскликнула Даша и покраснела.

— Подумаешь, тайна Полишенеля. Уверяю тебя, эта телеграмма где‑нибудь хранится, перевязанная с прочими письмами голубой лентой. Фридман был без ума от Ксении. Собирал все ее бантики–фантики, цветочки и шнурочки. Но я прошу тебя, не говори отцу о нашем разговоре и ни в коем случае не спрашивай название места, где ты родилась.

— Это почему еще?

Тетя Кира затянулась сигаретой, изящно стряхнула пепел.

— Если он тебе раньше этого не рассказал, значит, не счел нужным. И ему неприятно будет, что это Кира приехала и разоткровенничалась.

— Почему? Я не понимаю, — уже кричала Даша.

— А тебе и не надо понимать.

— Теть Кира. Вы уедете в свою Америку, а я здесь останусь одна со своими мыслями. Я же с ума сойду. Вы мне лучше все объясните, а папа ничего не узнает.

Кира Львовна долго молчала, подперев щеку рукой и прихлопывая в раздумье губами. Этот хлопающий звук совершенно доконал Дашу и она крикнула резко:

— Ну!

— Все это только догадки, — осторожно сказала тетка, — потому что я, как говорится, свечку не держала и свидетелем не была. И догадки это не мои, а Аллы Яковлевны, царство ей небесное.

— Бабушка не любила маму.

— Вот — вот. Поэтому догадки эти не принимай на веру. Если бы ты родилась по дороге туда, то, значит, появилась на свет пятимесячной. А ты выглядела тогда как совершенно нормальный, доношенный ребенок. Была, правда, очень маленькой и весила мало, но вполне доношенной.

— Но этому двадцать пять лет, как вы что‑то можете помнить? А бабушка… Откуда она могла знать?..

— Все, баста! Я тебе ничего не говорила, ты ничего не слышала.

Больше Даша эту тему не поднимала, но тетя Кира уже не могла остановиться. Она решила, что достигла в откровениях с племянницей достаточно высокой планки, а потому стала как‑то уж очень вольна в разговорах и предположениях. При этом она разговаривала не с Дашей, а сама с собой, словно кроссворд решала вслух, ожидая от племянницы подсказки. Скажем, варит овсянку к завтраку, пробует, обжигается, косится, на сидящую за столом Дашу.

— Ты же совершенно не в нашу породу, — то ли вопрос, то ли утверждение. — Должна же была хоть как проявиться наша кровь! Ничего общего. Такая же белесая, как мать. Эти глаза… словно синьку в ванну пипеткой накапали, очень неконцентрированная синева.

В следующий раз так же, как бы между прочим, она заявила Даше, что та и на мать не похожа. Она отлично помнить Ксению — ничего общего. И уже перед самым отъездом, так сказать, под завязку, была выдана главная "информация к размышлению" :

— Не могла Ксения поехать просто так, никуда. Чтобы скрыть от родни дату рождения ребенка, вовсе не надо было уезжать из Москвы. Муж в экспедиции, свекровь на даче. Уехала к подруге, и рожай там на здоровье. Ан нет, она куда‑то с Ярославского вокзала отправилась. Она ехала к определенному человеку. Ее ждали, вот что.

За две недели пребывания в их квартире тетка настолько надоела Даше, что она перестала прислушиваться к ее словам. В довершение всего Курица умудрилась поругаться с отцом из‑за ерунды: имеет ли, вишь, или не имеет право Лужков устраивать в столице такое ликование, когда весь народ бедствует. И что это за дата такая — 850 лет! Не настолько круглая дата, что деньги на ветер пускать и дождевые облака разгонять. Экономной в этом случае выступала тетя Кира, заморская мышь, а отец кричал, что народу необходим праздник, да, Неглинка течет по мраморному дну, да, фонтаны с конями, и правильно, что храм восстановили, и не Кире считать деньги в чужом российском кармане.

— При чем здесь православный храм? Тебе‑то до него какое дело?

— Дело не в том, что он православный. Сами его разрушили и сами восстановили — это главное! Храм — это символ победы двенадцатого года, это символ нашего упрямства и, если хочешь, верности традиции и истории!

Потом перешли на Ельцина. Кира рыдала, отец колотил кулаком по столу. И когда тетя Курица отбыла, наконец, в свой Детройт, Даша вздохнула с облегчением и выкинула из головы "тайну рождения".

Могла ли она предположить, что будет потом пытаться вспомнить каждое Кирино слово и корить себя, почему слушала вполуха, почему не пристала к отцу с расспросами. Уж он‑то, добрая душа, вспомнил бы все подробности ее появления на свет. А теперь вот кусай локти, гадай на кофейной гуще и жди, когда позвонит Варя, которой она дала свой телефон, и получила обещание позвонить завтра же.

От автора

Эта история, при всей ее литературности и невероятности, произошла на самом деле. Не все подробности я знаю, кое‑что пришлось додумывать, кое‑что присочинить. Не буду врать, что герои этой повести, которые, по скромности, а также из‑за полного неприятия передачи "Наш дом", не поведали о ней с телеэкрана, решили обнародовать ее через меня. Ко мне они явились не с сюжетом, а за помощью. Можно сказать, сюжет сам на меня упал, как кирпич. Но кирпич не разбил мне голову, я его поймала. И теперь надеюсь, что герои, узнав себя в данном повествовании, не будут иметь ко мне претензий, поскольку я изменила не только их имена, но и профессии.

Бог ты мой, кто только не писал о близнецах! Здесь имеют место быть "Принц и нищий", " Козел отпущения" Дафны Деморье, куча телевизионных комедий и жутких триллеров.

Взяться еще раз за тему близнецов заставила сама жизнь. На моем рабочем столе валяется куча мусора: цитаты, заметки, вырезки из газет, записные книжки — мозаика нашей жизни. Все тексты поют каждый о своем, и каждый — тема для романа. И о чем писать? Я могла бы пренебречь затасканным сюжетом, но соблазн слишком велик. И потом, у меня только женский ум, жизнь, какой бы ужасной она ни была, я вижу через розовые очки. Талантик у меня небольшой, домашней выпечки, как говорится. По мне и шапка. Право слово, этот сюжет — лучший.

Для себя в романе я тоже нашла нишу, поскольку въяви была участницей событий. До времени я спряталась за литературного героя, как за стенку. По ходу прочтения вы меня обнаружите.

Не надо без конца повторять, что мы живем в трудное время. Мы живем в чрезвычайно интересное, очень "незастойное" время, в котором совершенно невозможно просчитать ситуацию заранее. А ведь любопытно — что там, за поворотом? Даже если у нас лично, я про телеэкран я не говорю, ничего чрезвычайного не произойдет, то отличное от сегодняшнего все равно случится. И мы вдыхаем в себя спертый воздух привычки, кашляем, задыхаемся, а потом, с уже расправленными легкими, ждем — вот–вот случится… А чего ждать‑то?

Сейчас, когда я кончаю эти записки, на дворе март этого, с тремя колесами вместо цифр года. Вся прожитая жизнь как на ладони. Вы голосовали? Я голосовала, но по–прежнему переживаю — на правильную ли лошадку поставила или просто деньги выкинула. А может быть, лучше было бы стоять в сторонке, чтоб не запачкать рук, чтоб потом была возможность говорить, я в этом безобразии участия не принимала.

Я очень хорошо помню телекартинку, когда после выборов в Думу в эфир вышел… ну этот, как его… красавец холеный, с усами, из президентской администрации. Он выступал перед журналистами, на первом плане видны были диктофоны, микрофоны, видиокамеры, а он сидел эдак с ручкой, легонько прислонясь к ней щекой, не будем говорить, как эстрадная кокотка, потому что так очень любила фотографироваться незабвенная Изабелла Юрьева, а она никак не кокотка. И вот он так делает ручкой и говорит, что это были не просто выборы, а революция — наша, но вы (народ) пока об этом не знаете. А ручка у него такая белая, нежная, на ней даже от шариковой ручки мозолей нет, не то, чтобы от молотка или лопаты. Стыдно мужчине иметь такие ручки, хоть бы хлеб себе сам отрезал.

То, что он сказал, видимо, правда, и мы, народ, этого не заметили. И что дальше — демократия или диктатура? Или и то, и другое вместе. Это у них, на западе, "две вещи несовместные", а у нас… очень даже может быть. В традиции России иметь правителей более прогрессивных, чем ближайшее царское окружение и сам народ. Это я и о Петре I говорю, и об Александре I и даже о НиколаеI. Декабристов повесил, а потом все думал, как с меньшей болью крестьян освободить. Против свободы было не только дворянство, но и сами крестьяне. Помните известный афоризм, сочиненный Якушкинскими крестьянами? "Лучше мы, батюшка, будем твоими, а земля — нашей".

Одно хочу сказать, господа и товарищи. Не катите бочки на капитализм. Сейчас много говорят о переделе собственности, потому что обманули, присвоили, обокрали… Покричат и перестанут. Капитализм, насколько я понимаю, он вовсе не для счастья и тем более не для справедливости. Он для того, чтоб продукты на полках были. При дележе собственность и должны были захватить пираты, убийцы, авантюристы и воры — люди риска. А если ты порядочен, добр, не любишь суету и хочешь остаться самим собой, то, безусловно, таким не являешься. Но воры и авантюристы должны со временем так раскрутить жизнь в обществе, что в результате тихий обыватель (если не помрет от зависти) будет жить лучше. Правда, слово "должен" явно из другого текста. Они никому ничего не должны, потому что у них психология такая. Раскручивать общество они станут только тогда, когда им это будет выгодно.

И что толку кричать: почему — они, почему — не я? Мы же не кричим голливудским звездам — почему? Потому что есть ответ — по кочану. Но в отечестве этот внятный ответ почему‑то для многих неприемлем. Отлично приемлем. Начнем новый передел собственности — нам опять недостанется. А если делить по справедливости, опять в магазинах продуктов не будет. Замкнутый круг. Правда, наш социализм, где все "по справедливости", еще большая утопия, чем "честный капитализм".

У нас одно лекарство — время. Со временем на бандитах и авантюристах, вернее на их детях, образуется гумус и что‑то вырастет. Вначале, разумеется, сорняк, мать и мачеха, полынь, потом, смотришь, ромашки появились. Значит, уже можно сажать, еще навозику… и огурцы. А вы заметили, как трогательно наш телеэкран лепит образ нового героя — очень богатого, очень щедрого, всех кормит и между прочим (читай — благотворительная деятельность) заключает выгодные сделки. Сущность сделок не раскрывается, потому что он берет воздух в Калужской области и через Казахский банк продает его в Твери с огромной выгодой для себя. Привычный капреализм в искусстве. Дальше хочется добавить слово, которое стало неприличным — "блин".

Самое тяжелое в нашем времени — это поголовное неуважение к чужому страданию, позиция стороннего наблюдателя. Еще в XIX веке Достоевский писал про Россию: "скрепляющая идея совсем пропала". Это тогда, когда они суд присяжных изобрели и крепостное право отменили, пропала идея. Сейчас у нас пропал сам скрепляющий материал.