Бич Божий

Старая Ладога, весна 973 года

— Едут! Едут! — закричали наблюдатели со стены.

Все, кто был во дворце, побежали к окнам: вдалеке действительно маячили белые паруса княжеских ладей. Высоко стоявшее солнце хорошо освещало Волхов, берега с молодой майской зеленью, голубое небо и похожие на льняную пряжу белые облака. У Малфриды, приникшей к подоконнику, больно сжалось сердце. Девочка совсем не помнила своего жениха. Ей вообще начало казаться, что Владимир — какой-то миф, добрая красивая сказка, сочинённая взрослыми в утешение дочери, то и дело болевшей — с кашлем, жаром, распухавшими на шее желёзками. Но минувшей осенью дядя Херигар, торговавший в Новгороде оружием, передал внучатой племяннице трубочку-письмо. Это был пергамент, на котором бисерно чернели завитушки, нолики и хвостики кириллицы. С помощью учителя-русича удалось прочесть:

«Новгородский князь Владимир Святославлевич Рюрикович здравия желает своей невесте, дочери норвежского конунга Олафа Трюгвассона Малфриде. Этим летом я вместе с младшими двоюродными сёстрами и братом, а также с другом Вожатой отдыхал в сельце Ракоме. Было очень весело, даже несмотря на пожар, слава всем богам, небольшой. Жаль, что ты, Малфрида, с нами не была. Отчего не пишешь? Не забыла ли меня? Если дядя, посадник Добрыня Малевич, будет посвободнее, я уговорю его съездить в Старую Ладогу будущей весной. Сказывают, Ладожское озеро — страх какое красивое. Я хочу его посмотреть. Покатаемся в ладье и поудим рыбу. А на куроедицы, в день моего рождения, дядя подарил мне коня — вороного, горячего, из Полоцка. Я назвал его Ретивой.

До свидания, моя Малфридушка. Низкий поклон батюшке и матушке. Да хранят вас боги!

Твой жених Владимир».

А отцу Малфриды — Олафу Трюгвассону — Херигар-младший передал на словах: после смерти князя Святослава у Добрыни опять возникли сложности с оппозицией; так что. вероятно, по весне прибудут послы от посадника с просьбой помочь людьми. А возможно, и сам Добрыня в Старую Ладогу пожалует. Не исключено, что с племянником. Мальчик спрашивал купца о Малфриде, даже требовал, чтобы Херигар описал, как она теперь выглядит.

Это письмо и известие взволновали девочку. Как-то, укладываясь спать, наречённая князя стала спрашивать у Торгерды:

— Мамочка, скажи, правда, я — уродина?

Та была немало удивлена выражением дочери. Села рядом, провела ладонью по её волосам — светлым и курчавым.

— Да с чего ты взяла, родная?

— Бледная, больная... Вдруг Владимир расхочет на мне жениться?

— Не переживай. Ты — прекраснее всех на свете, как богиня Фрейя, с золотыми кудрями, заставляющая людей любить и растить детей... Ну, чуть-чуть ещё не здорова — оттого что всеми правдами и неправдами избегаешь принимать рыбий жир. Но до свадьбы вашей — целых четыре года. Десять раз успеешь поправиться!.. Впрочем, если Владимир расхочет жениться — тоже не беда. Возвратимся в Норвегию, папу выберут королём, и отыщем тебе жениха лучше киевлянина!

— Что ж, пожалуй, — вздохнула Малфрида. — Думать о таких мелочах — недостойно дочери норвежского конунга!

Тем не менее, увидев на Волхове паруса, девочка занервничала. И, позвав служанок, стала одеваться в лучшее своё платье — розового бархата, расшитое жемчугом. К платью ей надели розовый берет и такие же туфельки из китайского шёлка. И немного подрумянили щёки, чтобы бледность не была такой явственной. В целом же Малфрида себе понравилась; но коленки по-прежнему дрожали, да и кончики пальцев похолодели.

Мать вошла и сказала:

— Хороша принцесса! Выше нос. Гости ждут в зале для пиров.

— Мамочка, какой он? — робко произнесла юная невеста.

— Ты сама увидишь. Не волнуйся: симпатичный, курносый — настоящий русич...

Сердце билось у неё в ушах. Узкое и плотное платье сковывало движения. Девочке казалось, что она сейчас упадёт и не сможет встать. Но сознание ей не изменяло, и Малфрида шла — рядом с матерью, по закрытым галереям и лестницам.

Зал! Ах, какой высокий потолок! Разноцветные витражи на окнах! Длинный стол, заставленный яствами... Гости — в красивых платьях, шитых золотом, драгоценными камнями... Во главе — отец: смотрит на неё добрыми глазами, радостно кивает, приглашает сесть...

Вот и Владимир... Круглолицый подросток лет тринадцати; тёмно-русые волосы подстрижены под горшок; нос немного вздёрнут — круглый, точно райское яблочко, в пятнышках-веснушках; синие глаза смотрят с любопытством...

— Здравия желаю, сударыня. Как твоё здоровье? Мне сказали, что ты хворала? — голос у него слегка петушиный — слышно, что ломается.

— Здравствуй... Благодарю... Хвори все прошли...

— Очень рад...

За столом оказалась напротив Добрыни — русского красавца с богатырской шеей; портил его, пожалуй, только невысокий рост, но широкий лоб, курчавые волосы, синие глаза (одинаковые с племянником), сочные вишнёвые губы — привлекали женское внимание. Ровный ряд зубов делал его улыбку чистой и приветливой.

— Мы пробудем у вас недолго, — говорил посадник, — дня четыре, не больше. Положение в городе нынче непростое. Угоняй и Боташа снова мутят воду. Не хотят подчиняться Киеву.

— Каждый есть страна одинаков, — отвечал конунг на нетвёрдом русском. — Наш Норвегии тоже очень трудно. Хокон Добрый, прошлый наш король, что мне доводился сводный брат, принимал христианство в Англия и потом хотеть окрестить Норвегии. Но могучий бонд сказал: «Нет! Мы хотеть, словно предки, боги Один и Тор. Если ты насильно крестить, мы тебя убить». И Хокон тогда отступать...

— Вы не думаете возвращат1>ся на родину? — спрашивал Добрыня.

— Очень думаю! После гибель в война Хокон Добрый — я наследник престол, так как есть из династии Инглинг. Но не мочь оставлять Торгерд и больной Малфрид, а теперь в Норвегии править ярл Хокон Сигурдарссон из Хладир, он не отдаваст престол без борьба...

— Если победят Угоняй и Боташа, нам придётся тоже бежать отсюда. Возвратимся в Овруч, на мою родную Древлянскую землю. Но предвижу недовольство князя Олега...

— Я помочь вам дружинник. Мы копить понемногу сил: Сигурд, по прозвищ Свинья, заключил союз с конунг Рагнфред для борьба против ярл. Часть дружинник можно взять сюда. Он помочь против Угоняй.

— Было бы прекрасно. Мы ещё вернёмся к этому вопросу...

Дни пребывания Владимира в Старой Ладоге выдались хорошие: ярко светило солнце, не было дождей, и зелёные лужайки под городом празднично желтели мириадами одуванчиков, не успевших ещё превратиться в пух. Наречённые гуляли в лесу под присмотром мамок и нянек. Девочка освоилась, чувствовала себя намного бодрее, собирала цветы и плела венки, как её учили русские служанки. А один из них, самый красивый, водрузила на голову жениха.

— Очень, Владимир, тебе идёт, — сообщила Малфрида князю. — Ты похож в нём на норвежского Бальдра — бога весны и света.

— Называй меня по-домашнему — Воля.

— Хорошо. А меня по-домашнему — Фридхен.

— По-норвежски — да. А по-нашему можно просто Малуша. Как мою покойную маменьку.

Дочка Олафа засмеялась:

— Пусть Малуша. Мне нравится. В этом есть что-то очень русское.

Как-то, катаясь на лодке по Ладожскому озеру, князь печально сказал Малфриде:

— Завтра последний день. Дядя боится оставлять Новгород надолго. Упроси отца, пусть отпустит тебя на лето в нашу Ракому. Если хочешь, приезжай с матушкой Торгердой. Места там достаточно. Мы бы весело проводили время. Я хочу быть не просто женихом, но ещё и другом. Чтобы ты доверяла мне все свои секреты.

— Я попробую тятю уговорить.

— Вот увидишь, будет очень здорово!

Олаф и Добрыня расставались ко взаимному удовольствию: встреча укрепила союз, и посадник заручился поддержкой варяга; Трюгвассон обещал прислать несколько отрядов по пятьсот человек; а Нискинич дал норвежскому конунгу слово, что когда тот отправится отвоёвывать место короля, с ним поедут и русские дружины. Оба радовались добрым отношениям мальчика и девочки. Олаф разрешил побывать ей с матерью в Ракоме.

Провожали новгородцев всем семейством. Кланялись друг другу, говорили тёплые напутственные слова.

— Скоро встретимся, — неуклюже чмокнул свою невесту юный князь.

Та, пунцовая от смущения, протянула ему медальон на серебряной цепочке. И произнесла:

— Будет грустно — вспомни обо мне. Здесь написано по-норвежски: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф, небеса полны славы Твоей». И ещё я туда положила прядь моих волос. По обычаю наших бабушек, провожавших викингов в дальние края.

Он взглянул на девочку с восхищением:

— Ты такая умная!

— Я стараюсь. Чтобы ты не думал обо мне плохо.

Отплывая от пристани, мальчик смотрел на берег, на невесту, махавшую ему шёлковым платком, на её приятное личико, и твердил: «Не тревожься, моя Малушка! Ты — единственная любовь в моей жизни, ныне и навечно». Если б князю тогда сказали, что, помимо Малфриды, у него будет шесть законных жён и без счёта наложниц, — он бы вряд ли тому поверил. В отроческом возрасте помыслы прекрасны. Но реальная жизнь вносит коррективы...