Бич Божий

Вышгород, лето 971 года

Родилась Юдифь в Таматархи тридцать лет назад. Мать её была родственницей кагана Иосифа, а отец — военным комендантом города (тарханом). Жили они в прекрасном дворце с пышным южным садом, где играли в мяч и катались на пони. У Юдифи было двое братьев и четыре сестры. Братья приобщались к военному делу, сёстры собирались замуж за богатых итильцев, и семейная жизнь протекала у них сыто и спокойно.

Не успела Юдифь насладиться девичеством, как посватался за неё сын кагана, Эммануил. Свадьбу сыграли пышно — плавали по Волге на ладьях, пели песни и молились в синагоге общиной-миньяном. Через девять месяцев у неё родился мальчик, год спустя близнецы — девочка и мальчик. Муж её любил, и она его уважала. Ели только кошерную пищу, совершали омовение в микве, соблюдали посты, в Новый год (рошгашан) пели у реки и вытряхивали из карманов крошки хлеба; накануне судного дня трижды вертели над головой петуха (мужчины) или курицу (женщины) и три раза произносили молитву: «Это да будет искуплением моим, жертвой моей и заменой вместо меня, сей петух (сия курица) пойдёт на смерть, а я обрету счастливую, долгую и мирную жизнь».

Но молитвы не помогли: русские войска разгромили Итиль, не оставив камня на камне, а измятые свитки Торы плыли тогда по Волге, будто лепестки от оборванных чайных роз. Накануне падения города, видя безнадёжное положение и стремясь уберечь семью от насилия и позора, муж зарезал сначала детей, полоснул по горлу Юдифь и, в конце концов, убил себя, бросившись на меч. А Добрыня, оказавшийся у них во дворце и увидев последствия этой жуткой трагедии, вдруг заметил, что хазарка жива. Так Юдифь удалось спасти. И Добрыня взял её с собой. Выходил и выкормил, полюбил всей душой, сделал своей наложницей. И она полюбила этого весёлого человека — светлокудрого, молодого, сильного, ярого в любви и в застолье, ласкового, славного, с удовольствием исполнявшего под гусли песни и былины. Родила ему тоже близнецов — девочку Милену, мальчика Савинко. Он их поселил в своём вышгородском дворце, чтобы не провоцировать ревность Несмеяны. А потом сюда же привёз дочку от Белянки — Неждану. Девочка сначала дичилась, а потом пообвыкла, помогала Юдифи ухаживать за ребятами и болтала с ней тёплыми днепровскими вечерами, сидя на крыльце.

Как-то в августе в город въехала компания княжеского тысяцкого: сам Мстислав Свенельдич вместе с сыном Тучко, другом его Варяжкой и ещё десятью подручными. Возвращались они с охоты: снова промышляли в некогда своих, а теперь Олеговых древлянских лесах. Привезли с собой тушу кабана, много диких уток и зайцев. Объявили, что останутся ночевать в старом Ольгином дворце, повелели приготовить еду и одрины. Ближе к вечеру стали куролесить, к девкам дворовым приставать и тащить их на сеновал. Тут Юдифь и вступилась:

— Что вы делать? Это не ваш хором. Челядь великий князь! Отпустить девушка сей же час!

На её возмущённый голос появился Лют. Был он довольно пьян, веко правого глаза не могло подняться, левым же глазом он смотрел, сильно выгнув бровь.

— Ты чего орёшь? — произнёс Мстислав. — Мальчики мои спать хотят, а ты им мешаешь. Ты кто такая здесь?

Женщина смутилась, стала кланяться:

— Мы Добрынины. Проживаем его дворец.

— А-а, — сказал Свенельдич. — Ты и есть Юдифька? Ух, какая лапушка!.. У Добрыни губа не дура. Жаль, что раньше тебя не видел. Говорили: хазарочка, хазарочка... Думал: толстозадая и коротконогая, как и все они... Я б тебя отбил у него... Хочешь быть со мной?

— Нет, нельзя, нельзя, — отступила наложница. — Господин узнать — будет убивать.

— Как же он узнает? — Лют схватил её за руку. — Ах, какие нежные пальчики... Поцелуй, красавица. Да не бойся ты! Что дрожишь? Я тебя не съем. Награжу по-кесарьски.

— Нет, нельзя, не хотеть! — отворачивала губы хазарка.

У Свенельдича вспыхнули глаза, и железные руки стиснули её что есть силы:

— Кочевряжиться станешь — я велю надругаться над тобой всей моей дружине. Ясно, нет?

Женщина заплакала:

— Отпустить... Я люблю Добрыня... я не мочь быть с другой мужчин...

— Я — боярин, ты обязана меня уважать.

— Я не твой холопка. Стану бить челом Ярополк. Он тебя карать.

— Ярополк? Меня? — рассмеялся Лют. — Напугали девку хреном... В общем, так: или ты сама пойдёшь, или я заставлю силой привести.

— Я сама не пойти, — у Юдифи нервно подрагивали губы.

— Ну, тогда пеняй на себя. — Крикнул через двор: — Эй, Шарап, эй, Батура! Кто там есть? Все ко мне! За руки её держите. Ах ты дрянь — кусаться? Прямо до крови — негодяйка! Я тебе устрою. Пусторосл, ты заткни ей пасть. На, держи платок. Разоралась тут. Понесли в конюшню. Живо, живо. Ты сама виновата. Я хотел по-хорошему...

Утром конюх нашёл Юдифь и отнёс в одрину. А когда она открыла глаза, все увидели с ужасом, что у неё помутился рассудок. Женщина лежала в прострации, никого не узнавала, иногда кричала, порываясь выпрыгнуть из окна. Приходилось её привязывать.

А неделю спустя проезжал через Вышгород Вавула Налимыч — вёз для Полоцка, Пскова и Новгорода галичскую соль. И Неждана попросила его передать Добрыне небольшую записочку. На куске бересты выдавила писалом:

«Свет мой, тятенька!

Бьёт тебе челом дочь твоя Неждана. За тобой мы очень соскучились. Обещал забрать, а не забираешь, бросил на злых людей. Без тебя защищать нас некому. К нам заехал Лют, учинил насилие над Юдифью, и она лишилась ума, мечется без памяти. А тиун Суметка обирает нас, без пригляда Юдифи он ворует в открытую, брашны недодаёт. Приезжай, пожалуйста, и возьми нас к себе. А иначе мы помрём, не протянем зиму.

Кланяемся также Несмеяне Претичне и Владимиру Святославлевичу. Молимся за вас всем богам.

Дети твои Неждана и Савинко с Миленой».

Девушка долго смотрела вслед купеческому обозу. И шептала магические слова, умоляя Попутника охранить Вавулу Налимыча и помочь доставить письмо в целости и сохранности.