Бич Божий

Константинополь, лето 971 года

Иоанн въехал в столицу в середине августа. У ворот василевса торжественно встречали паракимомен Василий, стратилат Варда Склер вместе с патриархом Василием Скамандрином. Всех троих распирало от гордости, и они стали наперебой рассказывать о случившемся.

— Самозванцы схвачены! — скалился кривыми зубами первый министр. — Мы с эпархом собственными силами всё уладили.

— Да, — кивал магистр, — мы с войсками вошли в Босфор к шапочному разбору.

— Если бы не я, — ухмылялся святой отец, — вы бы до сих пор с ними чикались...

— Говорите яснее, — перебил их Цимисхий. — Как поймали Льва?

— Ваше величество, я вам расскажу по порядку, — начал евнух. — Лев Фока и сынок его Никифор — чёрт бы их побрал! — убежали с Лесбоса месяц тому назад...

— Имя врага рода человеческого не упоминайте, — осенил себя крестом патриарх.

— Ах, оставьте, ваше святейшество, — растянул губы председатель сената. — ...Заговорщики спрятались в монастыре Святой Троицы. Лев провозгласил себя василевсом и, естественно, регентом малолетних императоров. А спустя неделю после того, как я направил послание вашему величеству, им удалось переплыть через Босфор и укрыться у сообщника — Адриана Силенциария.

— Я надеюсь, он тоже схвачен? — уточнил василевс.

— Разумеется, той же ночью. Но не будем предвосхищать события. Значит, Адриан отправился к другу своему Армурису, чтобы тот позаботился о поддержке самозванца корпорацией ткачей. Ткач Армурис на словах согласился, но когда этот Силенциарий ушёл, бросился ко мне. Мы с эпархом распорядились окружить дом негодного Адриана. Но не тут-то было: заговорщики убежали подземным ходом и укрылись в храме Святой Софии.

— И тогда бросились ко мне, — вновь не вытерпел патриарх. — Стали меня просить выдать разрешение взять преступников на священной территории.

— Да, его святейшество нам пошёл навстречу, — подтвердил паракимомен. — Льва и Никифора скрутили, заковали в цепи, и теперь они ждут суда вашего величества.

— Поздравляю вас, господа, — обнял их по очереди Цимисхий. — Я с хорошими новостями тоже. Русские ушли восвояси. Больше нет Болгарии — есть провинция Паристрион во главе с моим наместником Калокиром. А царя Бориса я привёз с собой. Он фактически низложен. Будет простым чиновником в нашей необъятной теперь империи!

— Слава Иоанну, слава великому Цимисхию! — закричали все, но звучало это по-гречески несколько комично, так как прозвище «Цимисхий» можно соотнести с русским «Коротышка».

Заговорщиков судили публично, при стечении всей знати. Лев Фока, сын его Никифор и четыре их сообщника находились в клетке, точно дикие звери. На руках и ногах у них были кандалы. Лев сидел поникший, с бородой, вырванной клоками (следствие пристрастных допросов), похудевший вдвое и почти слепой. Чуть бодрее отца держался Никифор, но лицо несчастного тоже украшали кровоподтёки, и глаза близоруко щурились. Дело в том, что, согласно решению прошлого суда, после низвержения василевса Никифора, брата и племянника мало того что сослали в монастырь, но ещё и частично ослепили.

А в судейском кресле сидел Иоанн, рядом с ним — члены высшего судебного присутствия империи. Зачитали список основных обвинений. Допросили свидетелей (среди них был и Василий Ноф). Предоставили слово адвокату (знатному ромею, выдающемуся юристу Фёдору Палею). Дали выступить подсудимым. Лев, звеня кандалами, поднялся. Нервно шепелявя, он проговорил:

— Признаю вину. И раскаиваюсь в содеянном. Преступления мои велики. И единственно уповаю на великодушие вашего величества. Кару приму любую, но прошу сохранить мне жизнь.

А Никифор добавил:

— Мы из рода Гургенов. Разреши, Иоанн, нам вернуться в Армению, где когда-то жили наши общие с тобой предки. Больше никогда не прибудем на землю старинного Византия и не потревожим покой императорской семьи.

После совещания был провозглашён приговор: четырёх сообщников обезглавить; Льва с Никифором ослепить и сослать пожизненно в монастырь на Принцевых островах. Осуждённых увели под звуки их стенаний. А Никифор крикнул:

— Проклинаю тебя, Цимисхий! Чтоб ты сдох, как собака!..

Но общественные круги столицы оценили решение суда по достоинству и сказали: Иоанн справедлив и не кровожаден. Он гуманнее, чем Никифор Фока. И, наверное, Лев был бы много хуже. Если суждено нам терпеть армян в регентах императоров, то пускай будет лучше этот, чем любой другой. Скоро императоры вырастут, и Цимисхий уйдёт с политической сцены.

А триумф по одержанным в Малой Азии и Болгарии победам был устроен пышный. Иоанн ехал на квадриге из белых лошадей, изукрашенных белыми цветами. Возле Золотых ворот он сошёл на землю и венок из лавровых листьев возложил на своего боевого коня. Шёл пешком вслед за колесницей, где лежали одеяния болгарских царей, и на этих трофеях стояла икона Божьей Матери Влахернской. А на Форуме Константина василевс снял с низложенного Бориса царскую диадему, красную тунику и такого же цвета обувь, а надел наряд магистра Романии — тем болгарский монарх превращался в одного из чиновников империи. Туг же Иоанн объявил, что второй сын Петра — маленький Роман — будет оскоплён и отправлен в монастырь на Принцевых островах... Юные царевны, Ксения и Ирина, приняли решение самодержца спокойно: обе они считали, что счастливо отделались; личная судьба волновала их больше, чем Бориса с Романом...

Лишь один человек оказался обиженным в результате состоявшихся награждений и назначений — Варда Склер. Он рассчитывал на должность военного министра. Но из-за интриг евнуха Василия, Иоанн Цимисхий не нашёл ничего лучшего, как провозгласить армянина-гиганта дукой Малой Азии. Склер уехал вне себя от негодования. И поклялся отомстить всем своим обидчикам. А слова у него с делом не расходились.