Нанкинская резня

Асака принимает командование

Но худшее было еще впереди.

7 декабря, когда японские войска сосредоточились вокруг Нанкина, генерал Мацуи слег с лихорадкой в своей полевой штаб-квартире в Сучжоу из-за очередного рецидива хронического туберкулеза[49]. Болезнь сразила Мацуи как раз в тот момент, когда командование перешло от него к члену императорской семьи. Всего пятью днями раньше император Хирохито повысил Мацуи, отправив ему на замену на фронт своего собственного дядю, принца Асаку Ясухико. В соответствии с новым приказом, Мацуи должен был возглавить весь театр военных действий в центральном Китае, в то время как Асака, тридцать лет прослуживший в войсках генерал-лейтенант, брал на себя роль нового главнокомандующего армией вокруг Нанкина. Будучи членом императорской семьи, Асака обладал властью, превосходившей полномочия любого другого человека на Нанкинском фронте. Он также был близок с генерал-лейтенантом Накадзимой и генералом Янагавой, поскольку провел вместе с ними три года в Париже в качестве офицера военной разведки.

О том, почему Хирохито решил в этот критический момент дать Асаке эту должность, мало что известно, хотя Бергамини считает, что целью было испытать Асаку, который выступил против Хирохито на стороне Титибу, брата императора, в политическом споре во время военного мятежа в феврале 1936 года. Из всех придворных Хирохито выделил Асаку как единственного члена императорского дома, отличавшегося «нехорошим»[50] отношением к семье, и, видимо, назначил своего дядю в Нанкин, дав ему возможность искупить вину.

В то время подобная замена выглядела малозначащей, но, как выяснилось позднее, она оказалась критичной для жизней сотен тысяч китайцев.

Трудно описать, что на самом деле происходило за кулисами японской армии, поскольку многие подробности по этому делу приводились Мацуи и его коллегами многие годы спустя на трибунале по военным преступлениям или в источниках, которые могут быть ненадежны, так что цитировать их следует с осторожностью. Но если верить их свидетельствам, становится известным следующее: опасаясь новоприбывшего родственника императора и его злоупотребления властью, Мацуи сделал ряд моральных предписаний относительно вторжения в Нанкин. Он приказал своим войскам перегруппироваться в нескольких километрах от городских стен, войти в китайскую столицу лишь несколькими элитными батальонами и завершить захват таким образом, чтобы армия «блистала в глазах китайцев и заставила их поверить в Японию»[51]. Он также созвал у своей постели штабных офицеров, заявив:

Вступление императорской армии в чужеземную столицу – великое событие в нашей истории… привлекающее внимание всего мира. Потому ни одно подразделение не должно войти в город неорганизованно… Заранее сообщите им о том, что следует помнить и о чужих правах и интересах жителей в стенах города. Полностью запретите им любой грабеж. Расставьте по необходимости часовых. Грабежи и поджоги, даже по неосторожности, должны строго наказываться. Вместе с войсками в город должна войти военная полиция, чтобы предотвратить неправомерное поведение[52].

Но в другом месте уже развивались события, над которыми Мацуи был невластен. 5 декабря принц Асака покинул Токио на самолете и три дня спустя прибыл на фронт. В заброшенном сельском доме возле полевой штаб-квартиры примерно в десяти милях к юго-востоку от Нанкина принц Асака встретился с генералом Накадзимой, своим коллегой по Парижу, который выздоравливал после ранения в левую ягодицу. Накадзима сообщил Асаке, что японцы намерены окружить 300 тысяч китайских солдат в окрестностях Нанкина и что, судя по предварительным переговорам, те готовы сдаться.

Говорят, что после того, как Асака услышал этот доклад, его штаб-квартира издала ряд приказов с его личной печатью и грифом «Секретно, по прочтении уничтожить»[53]. Теперь мы знаем, что суть этих приказов была проста: «Убить всех пленных». Неясно лишь, отдал ли эти приказы лично сам Асака[54].

К тому времени, когда японские войска вошли в Нанкин, приказ об уничтожении всех китайских пленных был не только зафиксирован на бумаге, но и роздан нижестоящим офицерам. 13 декабря 1937 года японский 66-й батальон получил следующее распоряжение:

В 2:00 получен приказ командира полка: в соответствии с приказом штаба командования бригады все военнопленные должны быть казнены. Метод казни: разделить пленных на группы по несколько десятков человек и расстрелять по отдельности.

В 3:30 созвано совещание командиров рот для обмена мнениями о том, как ликвидировать пленных. В результате обсуждения решено, что пленные будут поровну разделены между каждой из рот (1-й, 2-й и 4-й ротами) и выведены из мест заключения группами по 50 человек для казни. 1-я рота действует в поле к югу от гарнизона; 2-я рота действует в низине к юго-западу от гарнизона; и 4-я рота действует в поле к юго-востоку от гарнизона.

Окрестности места заключения должны надежно охраняться. Пленные никоим образом не должны догадываться о наших намерениях.

Каждая рота должна завершить приготовления до 5:00. Казни должны начаться к 5:00, и акция должна быть завершена к 7:30[55].

В приказе имелась своя безжалостная логика. Пленных невозможно было кормить, и потому их следовало уничтожить. Их убийство не только решило бы проблему с едой, но и уменьшило бы вероятность возмездия. Более того, мертвые враги не могли организоваться в партизанские отряды.

Но с исполнением приказа все было не так просто. Когда японские войска в ранние предрассветные часы 13 декабря сокрушили городские стены, они столкнулись с подавляющим численным превосходством китайцев. По оценкам историков, в Нанкине оказались в ловушке свыше полумиллиона гражданских и 90 тысяч китайских военных, по сравнению с 50 тысячами осаждавших город японских солдат. Генерал Накадзима понимал, что убийство десятков тысяч китайских пленных – чудовищная задача: «Когда имеешь дело с тысячей, пятью тысячами или десятью тысячами, невероятно сложно даже просто их разоружить… И если с ними возникнут какие-то проблемы, это станет катастрофой для нас»[56].