Нанкинская резня

Живая богиня Нанкина

Вильгельмина Вотрин (или Минни Вотрин, как звали ее большинство), по должности глава Образовательного департамента и декан женского колледжа наук и искусств Гиньлин, была одной из немногих западных женщин в городе в первые несколько недель Нанкинской резни. Годы спустя ее помнят не только за ту отвагу, с которой она защищала тысячи женщин от японских солдат, но также по дневнику, который она вела и который, по мнению некоторых историков, в конечном счете будет признан потомками, подобно дневнику Анны Франк, за свою важность в пролитии света на моральный дух свидетельницы тех событий.

Вотрин, дочери кузнеца, в 1937 году был 51 год. Выросшую на маленькой ферме в Секоре, штат Иллинойс, ее в шестилетнем возрасте после смерти матери отправили жить к соседям. В их доме к Вотрин часто относились немногим лучше, чем к служанке или помощнице в поле, и ей приходилось ухаживать за скотом в самые суровые месяцы зимы. Несмотря на проведенное в нищете детство, она сумела закончить школу, а затем в 1912 году получить диплом с отличием Университета Иллинойса в Эрбана-Шампейн[300].

Высокая и красивая в молодые годы, с длинными темными волосами, она пользовалась популярностью, привлекая многочисленных ухажеров. Но ко времени окончания Университета Иллинойса она приняла решение отказаться от замужества. Вместо этого она вступила в ассоциацию миссионеров Объединенной христианской церкви и перебралась в Хофэй, город в китайской провинции Аньхуэй, где семь лет работала директором школы для девочек и научилась говорить по-китайски. Затем Вотрин переехала в Нанкин, на должность декана колледжа.

Вотрин явно была счастлива среди своего китайского окружения в Нанкине. Бывая в родном Иллинойсе, она постоянно рассказывала о Китае – его культуре, его народе и истории. Она привозила родным коконы шелкопряда и учила их готовить и правильно есть китайскую еду. В своем дневнике она не переставала восхищаться красотой пейзажей Нанкина[301]. Будучи заядлой садовникцей, она высаживала розы и хризантемы в колледже Гиньлин, посещала теплицы в мемориальном парке Сунь Ятсена, гуляла среди благоухающих аллей сливовых и персиковых деревьев возле гробниц династии Мин.

Летом 1937 года, проводя отпуск с друзьями на летнем приморском курорте Циндао, Вотрин услышала о пропаже японского солдата в нескольких милях к югу от Пекина. Его исчезновение стало поводом для нескольких сражений между китайцами и японцами в тех местах, на что ее друг мрачно заметил, что убийство всего двух человек в Сараево в 1914 году в конечном счете вылилось в 11 с лишним миллионов смертей[302].

Тем не менее, Вотрин отказалась присоединиться к другим американцам, эвакуировавшимся из Нанкина, и американское посольство прислало ей новый трехметровый американский флаг, чтобы она расстелила его в центре лужайки колледжа Гиньлин для защиты кампуса от японских пилотов[303]. Персонал посольства также выдал ей и другим членам Международного комитета веревочные лестницы и предупредил, что как только уйдет «Панай» с чиновниками американского посольства и китайские военные наглухо закроют все ворота, останется лишь единственная надежда бежать – по лестнице через городские стены[304].

Но вряд ли в то время Вотрин думала о бегстве. После того как большинство сотрудников колледжа покинули Нанкин (многие бросили свои дома и бежали в другие города, такие как Шанхай и Чэнду), Вотрин стала исполняющей обязанности его главы. Она тяжко трудилась, готовя кампус для женщин-беженок и эвакуируя из него раненых солдат[305]. Чтобы скрыть их личность, она сжигала их военные документы и форму в мусоросжигательной печи колледжа. Под ее руководством мебель переместили на чердак, опустошили сейфы, освободили общежития, а ценности завернули в промасленную бумагу и спрятали в земле. Тем временем изготавливались и раздавались добровольцам плакаты, знаки и нарукавные повязки Нанкинской зоны безопасности. Еще Вотрин заказала пошив второго американского флага, на этот раз длиной в 9 метров, но китайский портной сделал синее поле со звездами в нижнем левом углу вместо верхнего[306].

Ко второй неделе декабря ворота Гиньлина открылись для женщин и детей[307]. В них хлынули люди. Беженцы проходили через город по тысяче в день[308]. Многие из них, усталые, напуганные и голодные, приходили в лагеря Зоны безопасности, не имея ничего, кроме одежды на себе[309]. «С половины девятого утра до шести вечера, за исключением перерыва на обед, я стояла перед воротами, куда вливался поток беженцев, – писала Вотрин. – На лицах многих женщин виден ужас – прошлая ночь в городе стала кошмаром для многих девушек, над которыми поглумились японские солдаты»[310].

Вотрин позволила свободно приходить женщинам и детям, но просила пожилых женщин оставаться дома, чтобы осталось место для более молодых[311]. Мало кто последовал ее предложению, и большинство умоляли хотя бы о том, чтобы им разрешили сидеть на лужайке у дома. К ночи 15 декабря население лагерей в Гиньлине выросло до трех с лишним тысяч человек.

На следующий день японские солдаты начали штурмовать колледж. В десять утра 16 декабря свыше сотни японцев ворвались в кампус Гиньлина, чтобы обследовать здания в поисках китайских солдат. Они требовали открыть им все двери, а если им не давали ключа, всегда были наготове японские солдаты с топорами, чтобы взломать дверь силой. У Вотрин сжималось сердце при мысли, что японцы могут найти сотни предметов солдатской формы наверху, в помещении географического факультета, но, к счастью, внимание японских солдат отвлек забитый двумя сотнями китайских женщин и детей чердак[312]. (Позже Вотрин закопала форму, чтобы спрятать ее от японцев.)

Дважды в тот день японцы хватали мужчин из обслуживающего персонала кампуса и пытались их увести. Их наверняка бы убили, если бы Вотрин не спасла их, крича: «Не солдаты – кули!»[313] Лишь позже она узнала, что японцы нацелили на кампус шесть пулеметов и выставили снаружи множество солдат, готовых расстрелять любого, кто попытался бы бежать.

В тот вечер Вотрин видела, как с улиц увозили женщин, и слышала их отчаянные мольбы. Мимо проехал грузовик с десятком девушек, и до нее донеслись их отчаянные крики: «Цзю мин! Цзю мин! (Спасите нас!)»[314].

В последующий день, 17 декабря 1937 года, обстановка стала еще хуже. По мере того как японские солдаты наводняли город, миграция женщин в Гиньлин лишь усилилась. «Что за душераздирающее зрелище! – писала Вотрин. – Усталые женщины и напуганные девушки, бредущие с детьми, постелью и маленькими свертками с одеждой»[315]. Если бы только у кого-то нашлось время написать историю каждой из приходящих беженок, особенно – истории девушек, намазавших лица черной краской и остригших волосы».

Давая пристанище потоку «женщин с диким взглядом», она слышала рассказы о японцах, насиловавших 12-летних девочек и 60-летних старух или протыкавших штыками беременных. Измученная Вотрин проводила весь день, пытаясь обеспечить беженок едой, направлять китайских мужчин в другие лагеря в Зоне безопасности и бегать в те места кампуса, где замечали японских солдат.

Но Вотрин оказалась полностью не готова к встрече, которая ждала ее в тот вечер. Двое японских солдат ломились в дверь центрального здания, требуя, чтобы Вотрин немедленно им открыла, но, когда она заявила, что у нее нет ключа и внутри не прячутся никакие солдаты, японец ударил ее по лицу и сбил с ног стоявшего рядом с ней китайца. Затем она увидела, как двое японских солдат уводят троих связанных служителей колледжа. Она последовала за ними до главных ворот, где японцы заставили большую группу китайцев встать на колени возле дороги. Японцы потребовали разговора с главой учреждения, и, узнав, что это Вотрин, приказали ей назвать имя каждого из стоящих на коленях. Один из них вызвался помочь Вотрин, за что его тут же избили.

В это время подъехали трое членов комитета: секретарь YMCA Джордж Фитч, профессор социологии Нанкинского университета Льюис Смайт и пресвитерианский миссионер У. Плумер Миллс. Солдаты заставили всех троих выстроиться в ряд и обыскали их на предмет наличия оружия. Внезапно послышались вопли, и они увидели, как японцы вытаскивают женщин из боковых ворот. Лишь тогда Вотрин поняла, что весь допрос был уловкой, чтобы отвлечь иностранцев от главных ворот, пока другие японские солдаты обшаривали кампус в поисках женщин для своих утех. «Я никогда не забуду эту сцену, – писала она, вспоминая свою ярость и бессилие. – Людей на коленях возле дороги, стоящих рядом со мной Мэри и госпожу Цзэнь, шелест сухой листвы, завывание ветра, крики уводимых женщин»[316].