Нанкинская резня

* * *

Если Рабе и осознавал всю тщетность своих усилий – что могли сделать он и еще около 20 человек, чтобы защитить сотни тысяч гражданских от 50 с лишним тысяч японских солдат? – он ничем этого не показывал, зная, что крайне важно скрывать от японцев любые признаки слабости и производить на них впечатление своей «неиссякаемой энергией».

К счастью, его статус нациста вынуждал некоторых японских солдат воздержаться от совершения дальнейших зверств – по крайней мере, в его присутствии. Джордж Фитч, местный секретарь YMCA, писал, что «когда кто-то из них пытается возражать, [Рабе] тычет ему в лицо своей нацистской повязкой и показывает на свои нацистские знаки отличия, после чего спрашивает, знают ли они, что это означает. И это всегда срабатывает!»[257]. Японские солдаты, похоже, с уважением – а иногда и со страхом – относились к нацистам Нанкина. В то время как японские рядовые без всякого стеснения избивали американцев, нападали на них со штыками или даже спустили одного американского миссионера с лестницы, они не отваживались поступать так же с Рабе и его соотечественниками. Однажды, когда четверо японских солдат, занятых грабежом, увидели повязку со свастикой Эдуарда Шперлинга, они закричали: «Дойче! Дойче!» – и убежали[258]. В другой раз свастика, возможно, спасла Рабе жизнь. Как-то раз вечером японские солдаты вломились в его дом, и Рабе встретил их с фонарем в руке. Один из солдат потянулся к пистолету, собираясь выстрелить, но остановился, поняв, что «стрельба в немецкого подданного может плохо кончиться»[259].

Если японцы с уважением относились к Рабе, то сообщество китайских беженцев его просто боготворило. Для них он был человеком, который спасал их дочерей от сексуального рабства, а сыновей – от пулеметного огня. Само его присутствие вызывало в лагерях Зоны безопасности некое подобие религиозного экстаза. Во время одного из его визитов в зону тысячи китаянок распростерлись перед ним на земле, рыдая и умоляя о защите со словами, что они скорее покончат с собой на месте, чем покинут зону, за пределами которой их ждут насилие и пытки[260].

Рабе пытался поддерживать в беженцах надежду, несмотря на весь творившийся ужас. Он устраивал небольшие празднества в честь детей, родившихся у живших на его заднем дворе беженок. Каждый новорожденный получал подарок: десять долларов для мальчиков и девять с половиной для девочек. (Как объяснял Рабе в своем докладе Гитлеру, «девочки в Китае ценятся меньше, чем мальчики».) Как правило, когда рождался мальчик, он получал имя Рабе, а если рождалась девочка, она получала имя его жены, Дора.

Отвага и благородство Рабе в конце концов завоевали уважение среди других членов Международного комитета, даже тех, кто в корне был против нацизма. Джордж Фитч писал своим друзьям, что он был «почти готов носить нацистский значок»[261], чтобы поддерживать дружеские отношения с Рабе и другими немцами в Нанкине. Даже доктор Роберт Уилсон, испытывавший крайнее отвращение к нацизму, хвалил Рабе в письмах к своей семье: «Он занимает весьма высокое положение в нацистских кругах, но, пообщавшись с ним столь близко, я узнал, насколько он прекрасный человек и какое у него большое сердце. Но мне трудно примирить черты его характера с его восхищением фюрером»[262].