Холоп-ополченец (1606-1612 гг.) [Книга 1 (1606-1609 гг.)]

X

Прошло два дня после отъезда Михалки из Нижнего. Марфуша не выходила из светелки. Когда Домна Терентьевна присылала звать ее обедать или ужинать, она наказывала Феклуше передать мамыньке, что неможется ей чего-то, ко сну клонит и на пищу не позывает.

Первый раз Домна Терентьевна сказала только:

— Ну, господь с ей, пущай поспит… Нонче мучеников Прова и Тарака, их завсегда груздями поминают. Снеси ты ей, Феклуша, посля груздочков солененьких.

Но когда и на другой день Марфуша отказалась сойти к обеду, Домна Терентьевна, кряхтя и охая, взобралась сама по узенькой лесенке.

Заслышав скрип ступенек под грузными шагами, Марфуша быстро отошла от оконца, где она сидела, уронив на колени руки, легла на лавку, сунув под голову ковровый платок, и плотно закрыла глаза. Очень ей не хотелось отвечать мамыньке на ее расспросы.

Домна Терентьевна подошла к дочке, перекрестила ее, покачала головой и прошептала:

— Ишь, болезная, спит. Дело девичье. Дорофею-то Минычу невдомек. Замуж пора девоньке. Вот и засосало сердечко-то. У меня по семнадцатому году уж Митроша, покойник, родился. Ну, ништо, переедем в верх, там Козьма Миныч живо за хорошего жениха сосватает.

Сколько Марфуша ни крепилась, но тут у нее из-под длинных ресниц выползли две крупные слезы и покатились по бледным щекам.

На счастье, Домна Терентьевна уже отвернулась и пошла вниз, наказав девке Аксюшке никуда не отлучаться с верху.

Аксюшка и так все сидела в светелке и старалась, как могла, развлечь Марфушу. Предлагала ей позвать девок песни поиграть или бабку Акулину — погадать на соломе. Но Марфуша только головой качала и просила Аксюшку оставить ее в покое и итти самой во дворовую избу к девкам.

На третий день утром опрометью прибежал запыхавшийся Степка и кинулся к Марфуше:

— Марфуша! — крикнул он с порога. — Слышь ты, чего деется? У нас под городом война, правдашная. Мордвины, с луками…

Но Марфуша дальше не слушала. Как только Степка упомянул про мордвинов, она ахнула, привстала и опять упала на лавку, вся дрожа и уставившись на Степку широко раскрытыми испуганными глазами.

— Ты чего, Марфушка? — удивился Степка. — Неужто столь мордвинов боишься? Словно мамынька. С городу-то на их воевода вышел со стрельцами. С пищалей палят.

— По дороге-то, стало быть, проезду вовсе нет, — бормотала Марфуша. — Всех, поди, в полон забирают те-то.

— Чего там — в полон! Наши стрельцы всех полонянников у них заберут… Марфуша, ты не говори мамыньке, тотчас побегу в город, там со стены все видать. Погляжу, чего там стрельцы…

— Мотри, Степка, как бы в тебя стрелой не попали эти самые.

Ей не хотелось даже называть мордвинов.

— Как же! Так я и дался! — отозвался Степка и, крикнув: «Дожидай!» кубарем затарахтел с лестницы.

Весь тот день Марфуша была сама не своя. Ходила по светелке, выглядывала в мутное, переливчатое оконце. Ей все представлялось, как Мишеньку, связанного, с колодками на ногах — так иногда проводили мимо них с пристани колодников, — тащат дикие, свирепые мордвины. Вспоминались причитанья Домны Терентьевны. Тогда она не верила ей, а теперь ей чудились страшные черные когти, вцепляющиеся в любимое лицо.

Наконец она не выдержала и сошла вниз, чтоб поскорей увидеть Степку, когда он вернется.

Домна Терентьевна сидела в горнице и пробирала за что-то Феклушу. Она очень обрадовалась, увидев Марфушу.

— Проголодалась, Марфушенька? Ну, иди, доченька. Отоспалась, видать, кровинушка ты моя. Ишь личико-то разгорелось, что маков цвет. Беги живо, Феклуша, принеси пирожка с грибами да стюденю хоть с потрохов курячьих, да…

Но тут в сенях заскрипела дверь, и послышались вместе и легкие и тяжелые шаги.

Марфуша так вся и подалась к двери. Дверь отворилась, и показался Дорофей Миныч и за ним… нет, не Степка — что ж это за парень? Марфуша сразу даже не признала — не часто видала, да и очень уж ждала Степку. Но Дорофей заговорил веселым голосом, положив руку на плечо гостю.

— Ну, Домна Терентьевна, и ты, дочка, принимайте гостя. Не признала племяша, Домна Терентьевна? Ишь вырос Нефёдушка. В отца будет. Степку нашего куда перерос. И куда его, пострела, носит?

— Я сейчас в верху Степку видал, — заговорил Нефёд тонким мальчишеским голосом, иногда вдруг срывающимся густыми хрипловатыми звуками. — За народом он бежал на стены.

— Ахти, угодники святые! — запричитала Домна Терентьевна. — Куда ж это он? Экий паскудыш окаянный! Не велела ж я ему с ворот выходить. Не быть ему живу. Затопчут!

— Да полно тебе, Домна Терентьевна, — остановил ее Дорофей, — прибежит — чего ему деется. Вырос парнишка, не стать ему за материну юбку держаться. Ты б лучше гостя приняла как след. Не часто к нам захаживает.

— Ахти, царица небесная! И впрямь с головы вон. Садись, Нефёдушка, вот тут, к столу. Бежи, Феклушка, принеси грибков соленых… Аль лучше медку свежего да орехов каленых, да урюку, да пряников медовых. Да живей ты, чего глаза выпучила. Да браги сладкой не позабудь!

Нефёд кланялся и напрасно старался вставить слово в частую стрекотню тетушки.

— Спасибо, тетушка Домна, сыт я, — проговорил он наконец, — накормила меня мамынька.

— Да уж у мамыньки твоей, ведомо, полная чаша. Искусница она первая по всему Новугороду. Каким намедни, в успеньев пост, лапше́ником потчевала, а в нем щучка да судачок, да вот, не знать, не то стерляди ломотки, не то лососины, и шафраном приправлено. Марфуше я тем часом, как мы назад шли, говорила: поспрошать бы Татьяну Семеновну…

— Как бог милует братца Козьму Миныча и матушку твою, Татьяну Семеновну? — прервал бесконечную трескотню Домны Дорофей.

— Слава богу, в добром здоровье и тятенька и мамынька, — проговорил солидно Нефёд. — Тятенька до вас меня прислал, дяденька Дорофей Миныч, велел кланяться, — Нефёд встал и почтительно поклонился дяде и тетке, — и велел спросить вас, когда вы до нас переходить сбираетесь. Велел повестить вам, чтоб поспешили, не тихо под городом, сильно мордвины шалят…

Марфуша, сидевшая все время молча под окном, слабо охнула. Домна Терентьевна завздыхала и закрестилась, но Нефёд на этот раз не дал перебить себя. Немного повысив голос, так что чаще прорывались в нем хриплые звуки, он продолжал скороговоркой:

— … тятенька велел сказать, чтоб скорей как возможно переходили вы, чтобы, не дай бог, беды не нажить…

В эту минуту хлопнула дверь в сенях, застучали быстрые шаги, и в горницу ворвался встрепанный, расхрыстанный Степка.

— Тятенька! Мамынька! — закричал он с порога, не замечая гостя. — Чего я видал! Под городом, там, за стенами, страженье. Страсти какие! Мордвины эти самые скачут, косматые, с луками. А наши стрельцы-то на их! С пищалей ка-ак пальнут, а те ка-ак покатются! А которые саблями! Махнет который саблей, а голова-то так и покатится…

Марфуша как только увидела Степку, вскочила с лавки и так и впилась в него, бледная, с дрожащими губами, ловя каждое его слово. Она ждала, что он непременно скажет что-нибудь про Мишеньку. Что его убили, растерзали, поволокли в полон.

Дорофей с удивлением посматривал на нее, не слушая привычных причитаний Домны.

— Да ты слушай, мамынька! — нетерпеливо прервал мать Степка, все еще не обращая внимания на Нефёда, сидевшего молча, с обиженным видом. — Прогнали же их, мордвинов этих, и-их как! Стрельцы наши. Один какой-то вперед всех выскакал, — ну и его поворотили. Всех, как есть! Которых побили, а которые в лес убегли. Будут знать, черти волосатые! — с торжеством закончил он.

— А… а полонянники как же? — пробормотала вдруг Марфуша, не сводя со Степки отчаянных глаз.

— Каки там полонянники! — беспечно засмеялся тот. — Нашто им! Голову с плеч да и вся недолга!

Марфуша вскрикнула, упала на лавку и зарыдала, закрыв лицо руками.

— Ты чего? — удивился Степка. — Аль мордвинов жалко? Так им и надо!

— Молчи ты! — прикрикнул на него отец. — Вишь, напугалась она.

— Так чего ж? Прогнали ж их, — оправдывался Степка.

— Святые угодники! Страсти-то какие! — запричитала Домна Терентьевна, как только все замолчали, в то же время крестя Марфушу. — Прогнали, сказываешь? Как их, окаянных, прогонишь? Чай, их нечистый насылает. Сейчас прогонят, а сейчас они вновь прокинутся. О-хо-хонюшки! По грехам нашим. — И сразу же она обернулась к Дорофею и заговорила плачущим голосом: — Уморишь ты нас, Дорофеюшка, смертью скаредной. Не жалеешь ты дитя свое рожоное!

Но Дорофей и сам был встревожен. Пока трусила только Домна, он не обращал большого внимания. Марфуша раньше как будто вовсе не боялась мордвинов. А сегодня вдруг так напугалась.

— Ну, ну, дочка, — заговорил он, неловко пытаясь оторвать ее руки от лица. — Ну, чего ты? Боязно? Ништо. Ну чего ж, коли вам тут впрямь боязно, а братец зовет. Ну, чего ж? Соберу вас да нонче же и отправлю в верх с Нефёдом вот и со Степкой.

Марфуша продолжала всхлипывать.

— Отправишь, сказываешь? — переспросила Домна Терентьевна. — А сам-то как же? Неужто здесь на низу останешься? Да чтой-то ты, Дорофеюшка! Да я все глазыньки себе выплачу — как ты тут один жить станешь? А ну как мордвины на тебя?

— Полно, Домна Терентьевна. Ничего мне не станется. Чай, и братца тоже пожалеть надо, — сказал он со смехом. — Экую прорву гостей принимать.

— Тятенька наказывал, — вставил Нефёд, — чтоб вы не тревожили себя. Он сказывал, что все, мол, от него будет. Все довольствие. У нас, сказывал, про всех хватит.

— Поблагодарствуй братца, Козьму Миныча. Скажи, я, мол, на него всегда в надежде. А только мне никак невозможно все тут враз покинуть. Ты и сам хозяином растешь, Нефёд. Сам понимать можешь. Хлеба у меня тут полны амбары. Долго ль замки сбить? Нищими-то тоже остаться не сласть. Вот погожу маленько. Алябьев воевода мордвинов подале отгонит, я тотчас обоз и отошлю в Москву по первопутке. Многие тут у нас сбираются. И охрану себе сговорим. Как справлю все, так и переберусь к вам. Принимайте гостя.

Нефёд внимательно слушал дядю и одобрительно кивал головой.

— Ну, чего скажешь, племяш? — спросил Дорофей, дружески похлопывая его по плечу.

— Это как есть, дяденька, — уверенно сказал он. — Как возможно, чтобы добро пропадало. Это и тятенька завсегда…

— А я с тобой останусь, тятька? — перебил его Степка, не очень приветливо поглядывавший на двоюродного брата.

— Чего ж со мной, дурень? Слыхал, мать с сестрой повезешь. С ими и останешься.

— Ну, я все одно ежедень буду до тебя прибегать, — пробормотал Степка.

Дорофей сделал вид, что не слышал, и обратился к Домне:

— Ну, Домна Терентьевна, сбирайся. Много-то не набирай. Не за море. Занадобится что — завсегда привезть можно. Так, что на первую руку тебе да Марфуше надобно.

— Тотчас, тотчас соберусь, — заторопилась Домна. — У меня все наготове. Марфуша, доченька, — тронула она ее за плечо, — полно тебе плакать. У дяденьки, чай, в верху веселей будет.

Тут только Марфуша опомнилась, удивленно посмотрела кругом и остановила взгляд на отце.

— Слышь, доченька, не опасайся, — проговорил Дорофей, ласково погладив ее неловкой, слегка трясущейся рукой.

— А ты, тятенька? — тихо спросила Марфуша.

— А я посля, доченька. Тотчас не могу. Дела меня торговые держат.