Нанкинская резня

* * *

В 1937 году 18-летняя Ли Сюин вышла замуж за военного техника. Когда правительство эвакуировало столицу, ее муж покинул Нанкин на крыше набитого китайскими солдатами вагона. Ли осталась, поскольку была на шестом или седьмом месяце беременности и считала, что в ее состоянии опасно садиться в переполненный поезд.

Как и многие китайские мирные жители Нанкина, Ли и ее отец отправились в Зону безопасности, которой заведовали иностранцы. Они поселились в подвале начальной школы, превращенной в лагерь для беженцев. Но этот лагерь, как и другие в зоне, неоднократно подвергался нападениям японцев. 18 декабря группа японских солдат ворвалась в школу и выволокла из нее молодых мужчин. На следующее утро они вернулись за женщинами. Опасаясь того, что могут сделать японцы с беременной женщиной, Ли приняла импульсивное решение покончить с собой, с размаху ударившись головой о стену подвала.

Придя в себя, она обнаружила, что лежит на маленькой брезентовой койке на полу подвала. Японцы ушли, но забрали с собой несколько молодых женщин. В голове Ли проносились лихорадочные мысли. Выбежав из здания, она могла попасть прямо в руки японских насильников. Но если ничего не делать и ждать, они могли вернуться за ней. Ли решила остаться, решив, что, если японцы все же придут, она будет драться с ними насмерть. Лучше уж умереть, чем быть изнасилованной японцами.

Вскоре она услышала тяжелые шаги троих спускавшихся по лестнице японских солдат. Двое из них схватили по женщине и выволокли их из комнаты, не обращая внимания на их крики. Тот, что остался, пристально разглядывал неподвижно лежавшую на койке Ли. Кто-то сказал ему, что Ли больна, и он в ответ вышвырнул всех остальных пинками из комнаты в коридор.

Солдат медленно расхаживал по комнате, оценивающе глядя на девушку. Внезапно, прежде чем он успел понять, что происходит, она вскочила с койки, сорвала с его пояса штык и метнулась к стене, встав к ней спиной. «Он был в панике, – вспоминала Ли. – Вряд ли он мог подумать, что женщина станет сражаться». Он схватил ее за руку, державшую штык, но Ли вцепилась свободной рукой в его воротник и впилась зубами в его предплечье. Хотя солдат был в полном боевом снаряжении, а Ли – в сковывавшем движения платье-ципао, она сумела дать японцу достойный отпор, пока солдат не почувствовал, что проигрывает, и не начал звать на помощь.

Вбежали другие солдаты, не поверившие собственным глазам. Они бросились к ней со штыками наперевес, но им мешал их товарищ. Поскольку ее противник был небольшого роста, Ли сумела оторвать его ноги от пола, используя его как щит против их выпадов. Но затем солдаты начали целить штыками ей в голову, порезав лицо и выбив зубы. Рот ее наполнился кровью, которую она выплюнула им в лицо. «Кровь была на стенах, на кровати, на полу, везде, – вспоминала Ли. – Я не чувствовала страха, только ярость. Единственной моей мыслью было драться и убивать их». Наконец, один из солдат вогнал штык ей в живот, и она лишилась чувств.

Солдаты бросили ее умирать. Когда тело Ли принесли ее отцу, он не почувствовал ее дыхания и, поняв, что она умерла, попросил кого-нибудь отнести ее за школу и выкопать яму для могилы. К счастью, кто-то заметил, что Ли еще слабо дышит и на ее губах пенятся пузырьки крови. Друзья тотчас же отправили Ли в больницу Нанкинского университета, где врачи зашили ее 37 штыковых ран. Пока она была без сознания, у нее случился выкидыш.

Известие о происшедшем с Ли каким-то образом дошло до ее мужа, который тотчас же попросил военных об отпуске и одолжил денег, чтобы добраться до Нанкина. В августе 1938 года он вернулся и вновь увидел свою жену, лицо которой до сих пор было распухшим и с многочисленными шрамами.

Всю оставшуюся жизнь Ли страдала как от постоянных болей, так и от обезображенной внешности. Из зияющей дыры сбоку носа сочилась слизь, а глаза часто слезились в плохую погоду или во время приступов болезни. (Каким-то чудом, хотя японцы проткнули штыками белки ее глаз, Ли не ослепла.) Каждый раз, глядя в зеркало, она видела шрамы, напоминавшие ей о том кошмарном дне 19 декабря 1937 года. «Теперь, пятьдесят восемь лет спустя, шрамы спрятались под морщинами, – рассказывала она мне во время моего визита к ней в Нанкине. – Но когда я была молода, шрамы на моем лице были очень заметны и внушали ужас незнакомым людям».

Ли считает, что сумела дать отпор благодаря сочетанию своих личных качеств и семейному воспитанию. В отличие от других китаянок, которых с ранних лет учили покорности, она происходила из семьи, полностью лишенной женского влияния. Ее мать умерла, когда Ли было всего 13, и ей пришлось расти среди мужчин в семье военных. Ее отец, брат и дяди были солдатами и полицейскими, и под их влиянием она превратилась в девчонку-сорванца, столь вспыльчивую, что отец решил не учить ее кун-фу (которым сам владел в совершенстве), опасаясь, что она начнет избивать других детей в квартале. Почти 60 лет спустя, в окружении многочисленных детей и внуков, Ли сохранила страсть к жизни, несмотря на свойственную ей раздражительность. Единственное, по ее словам, о чем она сожалела – что не научилась кун-фу от отца: иначе она с наслаждением прикончила бы в тот день всех троих японских солдат[218].